Что-то связанное с лесом.
– Лес рубят – щепки летят, – Саша снова произнес это вслух.
Словно отвечая ему, метель швырнула в стекло очередную порцию снежных шариков. И почти сразу за окном мелькнула какая-то тень. Он даже головой тряхнул и вплотную придвинулся к холодной прозрачной поверхности.
Человек!
Саша заколотил ладонью по стеклу, стараясь привлечь его внимание, но и без того неясная фигура немедленно растворилась в метели. Да и была ли она?
Никого нет. Ему просто показалось.
Уже выйдя в холл – тот самый, где их встречала Карина Габитовна, – он наконец напал на след Мандарина. Где-то в недрах второго этажа он услышал уже знакомый рык – ма-аа-уу! И со всех ног, перескакивая через ступеньки, бросился наверх. И почти сразу же увидел кота: он сидел посередине коридора, метрах в десяти от площадки.
– Ну, привет, дурацкий парень. – Саша присел на корточки и легонько постучал по полу кончиками пальцев. – Давно не виделись. Иди-ка сюда.
Кот и ухом не повел. Вернее – повел: сразу обоими. А затем склонил голову набок и снова рыкнул:
– Маа-ау!
– Кончай дурить. Тебя твой папа ждет. И беспокоится, между прочим. Скучаешь по папе, Мандарин?
– Маа-ау! – Репертуар дурацкого парня не отличался разнообразием.
– Может, пойдем покормимся? Эльви рыбку приготовила. А рыбка вкусненькая, сладенькая! Хочешь рыбки, Мандарин?
Так, заговаривая коту зубы, Саша продвинулся метров на пять. А потом еще на три. Оставалось только протянуть руку и ухватить дурацкого парня. Но в самый ответственный момент Мандарин дернулся и отпрыгнул. А потом и вовсе повернулся к Саше задом и затрусил по коридору прочь.
Ну, ладно.
Саша двинулся за котом, и когда дурацкий парень просочился сквозь не слишком плотно прикрытую дверь, шагнул следом.
И тотчас оказался в огромной, роскошно обставленной комнате с панорамным окном во всю стену. Еще одну стену занимали книжные шкафы из красного дерева, а справа от окна, в глубокой нише, висела картина. Девушка с птицей в руках. И девушка, и птица выглядели печальными. И Саша кивнул им, как старым знакомым – они и были знакомы. В прошлой Сашиной жизни картина украшала гостиную их с Беллой квартиры на Конногвардейском.
Света в комнате было немного, горела только большая напольная лампа, поверх которой был наброшен платок. Света было немного, но достаточно, чтобы разглядеть людей, находящихся в комнате:
Витя. Он сильно сдал.
Толя. Он почти не изменился.
Соня… ну да, Соня, Толина жена. Отчаянно рыжая и похожая на какую-то американскую киноактрису. Как Саша мог забыть о Соне и о том, что она такая рыжая?
А еще – Карина Габитовна. Что здесь делает Карга?
А еще…
Белла Романовна, Сашина мать, сидела в глубоком кресле за большим рабочим столом. Она сильно сдала. Она почти не изменилась. И она в упор смотрела сейчас на Сашу – бесстрастными выцветшими глазами.
* * *…Из дневника Ани Новиковой…Между чизбургерами и мороженым мы с Изабо переходим на «ты». Это ее идея, моё «вы» её напрягает, заставляет постоянно вспоминать о проклятой семейке. Под грифом «семейка» проходит Ба – по умолчанию.
– Любишь ее? – спрашивает у меня Изабо.
– Не знаю. – Я пожимаю плечами.
Это не совсем правда. На самом деле я боюсь Ба. Боюсь ее бесцветных цепких глаз и тихого, натянутого, как стальной трос, голоса. И железных пальцев, которыми она обхватывает мой подбородок при каждой встрече.
Ба ищет во мне принадлежность к своему роду.
«Кодле», как она любит выражаться.
Летом я боюсь Ба еще больше, чем зимой. А все потому, что на летнем солнце у меня проступают веснушки. Их намного меньше, чем у Ма, но все равно достаточно, чтобы вызвать у Ба брезгливую гримасу.
– Фу ты, – чеканит Ба, ощупывая меня глазами. – Материнская кодла. Ничего от Новиковых. Плохо.
В такие минуты мне хочется бежать от Ба без оглядки и забиться куда-нибудь. Даже кукольный дом бы подошел.
Но я молча пережидаю пытку. Просто жду, когда она закончится, – и все. И не только в трусости тут дело. Ма постоянно втирает мне, что первое, что я должна сделать в общении с другими людьми, – проявить эмпатию. А потом попытаться поставить себя на их место и понять побудительные мотивы.
Того или иного действия.
Хотя и без глубокого и всестороннего анализа ясно, что Ба движет природный сволочизм.
– …А я знаю. – Изабо снова ставит подбородок на прижатое к груди колено. – Ты ее терпеть не можешь.
– Почему?
– Потому что Я ее терпеть не могу.
Признание Изабо наполняет меня ликованием. Между чизбургерами и мороженым случилось то, что должно было случиться. Не могло не случиться. Незримая связь между Изабо и Детёнышем обрела крепость, майор никогда не оставит своего полковника.
Никогда.
– Посмотри на меня, детёныш.
Призыв запоздал – я и так не свожу с нее глаз. Как и все остальные в радиусе двадцати метров или даже пятидесяти. А если вспомнить Сережу за барной стойкой и официанта Влада – радиус увеличится километров до тридцати. Сто пятьсот миллионов человек хотели бы услышать от Изабо ее «посмотри на меня!» – но она выбрала Анечко-деточко. Сто пятьсот миллионов первую.
Или просто – первую.
– Посмотри на меня!
– Я смотрю.
Изабо вытягивает вперед левую руку: ладонь открыта, пальцы чуть разведены. До боли вглядываясь в эту ладонь, я стараюсь увидеть там… Сама не знаю что. Пророчества? Предсказания?
Линий на ладони слишком много, в один узор они не складываются, живут сами по себе.
И, повинуясь какому-то внутреннему порыву, я тоже вытягиваю руку и касаюсь пальцев Изабо кончиками своих пальцев.
Изабо улыбается: именно этого жеста она ждала от меня. Именно его и получила.
– Чувствуешь, детёныш?
Легкое покалывание кожи, легкий шум в голове, щенячий восторг – эй! эге-гей! ааааа!!! Вот что я чувствую. В отличие от Изабо, с линиями на моей ладони все ясно. Они сами собой складываются в девиз, которому майор в красном шлеме будет следовать и впредь. Всю оставшуюся жизнь.
Semper Fidelis.
Сэмпер Фай.
ВСЕГДА ВЕРЕН.
– …Мы похожи. Как в зеркале. Только попробуй сказать, что нет. – Изабо все еще не отрывает своих пальцев от моих.
– Как в зеркале?
Свободной рукой она расправляет салфетку и что-то пишет на нем помадой – такой же красной, как и ее губы. И, написав, подталкивает листок ко мне. Я вижу цифру 13, обведенную кружком. И рядом – еще одну, в таком же кружке:
31.
– Тебе тринадцать, детёныш, так?
– Угу.
– А мне – тридцать один. Зеркальное отражение. Здорово, да?
– Круто.
Так я узнаю о возрасте Изабо. До сих пор мне даже не приходило в голову, что у Изабо может быть какой-то там возраст. Вот у Ма он имеется, и у Папито, а Ба – такая старая, что наверняка еще помнит гигантских ящеров. Я прямо представляю себе эту картинку: Ба хватает за морду первого попавшегося тираннозавра Рекса и заглядывает ему в пасть:
– Фу ты. Материнская кодла. Ничего от Новиковых. Плохо.
Изабо не похожа ни на кого. И её тридцать один – такой же инопланетный, как и все остальное. Что он означает – загадка.
* * *– Чем ты занимаешься?
– Ничем.
– Так не бывает.
– Еще как бывает, детёныш.
– И тебе не скучно?
– Теперь не скучно.
– Из-за меня?
– Мне нравится, как ты кричишь «эге-гей!». Это меня развлекает.
– А мне нравится Локо. Почему Локо зовут Локо?
– Потому что он – Локо. Он сам мне об этом сказал.
– Говорящий байк?
– Что-то вроде того.
– Так не бывает.
– Еще как бывает, детёныш. Кого угодно можно разговорить, если знаешь подход.
– Ма тоже так считает.
– Вот видишь. Твоя мать – умная женщина.
– Ага. Только разговорить у нее не всегда получается.
– А тебя? Если не хочешь – не отвечай.
– Я хочу. Э-э… Я знаю, чего она от меня ждет – вот и говорю это. Мы ладим.
– А с остальными как?
– И с остальными. Кроме дурака Старостина.
– Кто такой Старостин?
– Один урод. Мы враги.
– Настоящие?
– Мы дрались, и он мне нос разбил. Это настоящее?
– А с остальными как?
– И с остальными. Кроме дурака Старостина.
– Кто такой Старостин?
– Один урод. Мы враги.
– Настоящие?
– Мы дрались, и он мне нос разбил. Это настоящее?
– Я не знаю, кто такой урод Старостин… Но все может измениться в любой момент. Враги и друзья – это одни и те же люди.
– Это как?
– Как в кино, детёныш. И вот еще что: я ничего от тебя не жду.
– Это как?
– Я ничего от тебя не жду, и мне ты можешь говорить что угодно.
– Правду?
– Что угодно. Но и правда тоже сойдет.
Тринадцать – точно тридцать один. С другой стороны зеркала. Это мой самый счастливый год.
* * *– Я знаю, кто такой Локо. Типа сумасшедший. По-испански.
– В инете нарыла?
– Ага.
– Ты всегда такая, детёныш?
– Какая еще?
– Хочу всё знать.
– Хочу всё знать о тебе. О вас с Локо. Мы ведь друзья, так?
– А что говорит инет? О нас с Локо?
– Ну… Четырехтактный двигатель. И эта… трансмиссия шестиступенчатая. Мотоцикл-круизер. Вот.
– Ты забыла про восемьдесят две лошадиных силы.
– Не забыла. Просто не успела сказать.
– Тухловато, детёныш. Твое «эге-гей!» впечатляет больше. Ну-у… Обиделась?
– Нет.
– Я просто хочу сказать, что так ты ничего не узнаешь о Локо.
– Узнаю. Если ты научишь меня водить. Ты ведь научишь?
– Я подумаю.
– Пожалуйста, Из!
– Как ты меня назвала?
– Из.
– Ну да. Это было легко предположить.
– Нет. Совсем нелегко. Пришлось помучаться.
– Разве?
– Из – означает «Из ветра». «Из колечек». «Из тысячи дорог».
– Из колечек?
– Мне нравится, как ты выпускаешь колечки, когда куришь. Ты ведь научишь меня?
– Я подумаю. Колись, детёныш, ты пишешь стихи! Угадала?
– Не-а.
– Всё равно. Мне нравится «Из ветра». Хотя я бы выразилась проще. «Из этого бутика мы сопрём сейчас платье от Каролины Эрреры». Или лучше сумку от Биркин?
– Я хочу стать писателем, Из.
– Упс.
– Я никому еще об этом не говорила. Тебе первой. Это тайна, понимаешь?
– Не волнуйся, детёныш. Тайна умрет вместе со мной. Если, конечно, ты не станешь писателем до того, как придется отклячиться. И… что ты будешь писать?
– Книжки.
– Их же никто не читает.
– А ты… Ты прочтешь мою книжку, когда я ее напишу?
– У меня есть выбор?
– Нет.
– Хорошо. Клянусь прочесть ее, даже если она будет скучная.
– Она не будет скучная.
– Ладно, я тебе верю. Автограф мне полагается?
– Конечно.
– Ты, наверное, уже придумала его, так?
– Ага.
– Ну, и?
– «Сэмпер Фай», Из.
– Что это означает?
– Всё. Больше я тебе ничего не скажу. Погугли в инете.
– Ни за что.
Это мой самый счастливый год.
Я заканчиваю его с кучей троек. И неудом по поведению за систематические прогулы, который исправляют на уд после нескольких кавалерийских наскоков Ма. Ей приходится таскаться в школу и унижаться перед директрисой и классной, но признать второе по счету профессиональное поражение в карьере она не готова. Ма часами висит на телефоне, перетирая происходящее с Калерией, для чего закрывается в ванной и пускает воду в конспиративных целях.
Папито тоже огорчен. Но не моими прогулами и трояками («переходный возраст, как и война, все спишет») – он переживает из-за Ма, ведь ее душевное равновесие нарушено. Папито переживал бы еще больше, если бы его не отвлекала работа.
На работе – очередная запендя с подключением коммуникаций к только что построенному жилому комплексу.
Пару раз к нам в гости приходит Калерия. Она приходила и раньше, но теперь меня заранее ставят в известность о ее визитах.
– Что ты делаешь сегодня вечером, Анюта? – вкрадчивым голосом спрашивает Ма.
– Уроки. – Я по-прежнему говорю то, чего она ждет от меня.
– Зайдет тетя Лера. Она давно тебя не видела. Присоединишься к нам?
Ма никогда ни на чем не настаивает.
– Зачем?
– Посидим. Посплетничаем по-девчоночьи.
– Ну, не знаю.
– Хотя бы чаю с нами выпьешь?
– Хорошо.
Чаепитие с Калерией проходит в обстановке полного взаимопонимания.
– Как дела в школе, Анечка? – ненавязчиво спрашивает Калерия после того, как они с Ма обсудили кучу вещей, включая нового Калериевского бойфренда. Бойфренд проходит по разряду «безусловного и поучительного опыта», вот они и не стесняются.
– Супер. Мои дела – супер.
– А учеба как?
– Супер. Вот, выдвинули на районную олимпиаду по алгебре. Но она совпадает по времени с олимпиадой по русскому. Городской. Не знаю, что выбрать.
Калерия подозрительно смотрит на меня и пожимает плечами.
– Так русский или алгебра? Вы бы что посоветовали, тетя Лера?
– Не врать! – взрывается Ма, впервые в жизни засовывая свою эмпатию куда подальше.
– Историю я тоже подтянула. Исправила с пятерки на сто двадцать два.
– Отправляйся к себе. – Ма все еще не в состоянии обуздать свой гнев.
Ма ведет себе непрофессионально. Очень жаль.
– С физкультурой все тоже очень хорошо. Освоила прыжки в высоту. Это меня мой… э-э… бойфренд натаскал.
– Не испытывай мое терпение, Анюта!
– Вы что, мне не верите? – Я перевожу взгляд с Ма на Калерию и обратно. Щеки и шея Ма покрыты румянцем, затмевающим веснушки. С Калерией никаких видимых изменений не произошло. – Могу показать дневник…
– Что ты такое несешь?! – Из красной Ма становится бордовой. – Какой еще бойфренд?
– Обычный. Его тоже показать?
– По-моему, нужно успокоиться. – Калерия совершает довольно энергичные пассы, как если бы дирижировала симфоническим оркестром. – Вам обеим.
– А я чего? Я спокойна. Вот только покурю – и стану еще спокойнее. Вы еще не бросили курить, тетя Лера? Угостите сигареткой?
– Во-он!! – орёт Ма.
Дурдом. Калерия должна чувствовать себя в своей тарелке.
Прежде чем уйти, уже стоя в прихожей, она советует Ма драть меня, как сидорову козу, офицерским ремнем, желательно – его пряжкой. Причем драть строго по расписанию, перед завтраком и после ужина, выходные и праздничные дни – не исключение. Иногда это – последний довод королей, когда все остальные средства исчерпаны.
Ма, несомненно, королева.
Слушать врачебные рекомендации Калерии мне не особенно интересно, и потому я плотно закрываю дверь в свою комнату. Через пятнадцать минут в нее скребется Ма, вновь обретшая способность к эмпатии.
– Анюта?
– Да.
– Тяжелый выдался вечерок, нет?
– Обычный.
– Я была неправа. Прости, детка. Мы давно не говорили…
– Совсем недавно говорили.
– Может быть, дашь мне еще одну попытку?
– Конечно.
Вошедшая в комнату Ма – воплощенное спокойствие.
– Показательные выступления тебе удались, Анюта.
– Тебе тоже, Ма.
– Честно говоря, я не против эпатажа, дорогая. Но. Для него необходимо время и место, чтобы весь этот… мм-м… перфоманс не выглядел убого. Ну, и чувство меры никто не отменял.
– Так это же эпатаж! Чувство меры ему противопоказано.
– Возможно, ты и права. – На щеках Ма снова проступает румянец. – Но вопрос в том, кого ты решила эпатировать. Мы с тетей Лерой – не твоя целевая аудитория.
– Ну да. Ты права. Надо было потренироваться на Тёмке.
– Предлагаю остановиться.
– Хорошо.
– А теперь скажи… Что это за разговоры о бой-френде? У тебя появился мальчик?
– Ты против?
Ма устраивается в моем кресле у стола и забрасывает ногу на ногу. Блокнот и ручка – вот чего ей не хватает для начала операции по извлечению гадости из моего подсознания.
Слой за слоем.