День выдался ясным и прохладным; на трибунах в хаотичном порядке расположились группки бесстрастных зрителей, в основном из горожан. Первокурсники Принстона, в форме с диагональными полосами, выглядели мощными здоровяками, и Бэзил, выхватив глазами Лемойна, сдержанно отметил, что тот исключительно быстр, да к тому же гораздо крупнее, чем казался в повседневной одежде. Бэзил импульсивно повернулся к трибунам в поисках Минни, но безуспешно. В следующую минуту раздался свисток; сидя рядом с тренером, он всецело погрузился в игру.
Первый период разыгрывался между тридцатиярдовыми отметками. Основные принципы нападения Йеля казались Бэзилу слишком примитивными и менее действенными, чем отдельные части системы Хотона, о которых он узнал еще в школе, а тактика Принстона, которая как раз сейчас реализовывалась в длинной тени Сэма Уайта, строилась вокруг пантера[49] и надежды на перерыв. После первого периода команда Йеля вела в счете. В начале второго периода Принстон играл очень слабо, и Эпплтон провел дроп-кик[50] с отметки в тридцать ярдов.
После этого игра для него закончилась. При введении мяча в игру он получил травму и под аплодисменты болельщиков покинул поле.
Сердце Бэзила готово было выпрыгнуть из груди; он бросился на поле. Его не оставляло странное чувство, будто кто-то другой в его теле подает первые сигналы и проводит неудачную попытку по линии. Заставив себя осмотреть поле, он встретился взглядом с Лемойном, и тот ухмыльнулся. Бэзил попросил дать ему пас через линию, зарабатывая для себя еще семь ярдов. Он обошел такла, заработав еще три ярда, и затем выполнил первый даун. На отметке в сорок ярдов его извилины уверенно активизировались. Фулбэки Принстона начали реагировать на его короткие пасы, и продвижения проходили на четыре ярда, а не на два.
На сорока ярдах Принстона он замедлил темп, чтобы разбить схему расстановки соперников, и попытался атаковать зону Лемойна, но Лемойн прошел хавбека[51] и схватил Бэзила за ноги. Яростным усилием Бэзил сумел высвободиться, но слишком поздно: хавбек свалил его. Снова Лемойн ухмыльнулся, и Бэзил готов был его убить. Он снова запросил ту же зону и вместе с Каллумом, который владел мячом, они преодолели шесть метров Лемойна, до тридцати двух ярдов Принстона. Неужели он снизил темп? Нет, он снова бежал с бешеной скоростью! Команда запросила пас, но он услышал свой голос, который вновь потребовал той же зоны. Он бежал параллельно линии, видя препятствия и Лемойна; все его мышцы были напряжены. Вместо того чтобы вклиниться, Бэзил попытался вернуться в свою зону. Он угодил в ловушку, потеряв пятнадцать ярдов.
Через несколько минут мяч был у соперников, и он побежал в зону сейфти[52]. «Я бы уже сидел на скамейке, если бы у нас были запасные игроки», — думал Бэзил.
Команда Принстона неожиданно проснулась. Длинный пас заработал тридцать ярдов. Быстрый новый бек[53] прорвался через линию и реализовал даун. Йель оборонялся; не успели они опомниться, как произошло страшное. Бэзил стал частью разработанной схемы: он слишком поздно заметил, как мяч летит в очковую зону, как его аккуратно блокируют и как запасные Принстона, вскочив со скамейки, машут пледами. Они забили.
Расстроенный, но хладнокровный, он поднялся с земли. Грубые ошибки поправимы только в том случае, если тренер не исключит его из игры. В начале новой четверти раздался свисток, и, сгруппировавшись вместе с измотанной командой, Бэзил заставил себя поверить, что не потерял уверенности; он был решителен и смотрел прямо перед собой. На сегодня ошибок хватило.
На кик-оффе[54] он снова пробежал с мячом до тридцати пяти ярдов, и вот началась игра. Короткие проходы, слабое место в блокировке и конечная зона Лемойна. Лемойн к тому моменту уже выдохся. Он был сосредоточен и настойчив, когда влетел в препятствующих игроков; игрок с мячом ушел от него — то ли Бэзил, то ли кто-то другой.
Еще тридцать, двадцать ярдов — и снова зона Лемойна. Освобождаясь из свалки, Бэзил встретился с усталым взглядом южанина и нарочно оскорбил его, внятно бросив:
— Ты сдох, Малыш. Сейчас тебя вынесут.
Он начал против него новую игру, и, когда Лемойн яростно атаковал, Бэзил бросил мяч над головой Лемойна и забил. У Йеля — десять, у Принстона — семь. Перемещаясь по полю, Бэзил с каждой минутой смелел, табло загоралось вновь и вновь, и вдруг матч закончился.
Покидая поле, измученный Бэзил посмотрел на трибуны, но не увидел ее.
«Интересно, поняла ли она, что я вначале плохо играл? — подумал он, а затем с горечью заметил: — Если нет, этот все равно ей донесет».
Бэзил уже слышал, как Лемойн посвящает ее во все детали мягким южным говорком, который, верно, и соблазнил ее тогда, в поезде. Через час, выходя из раздевалки, он натолкнулся на Лемойна, который вышел из раздевалки противников. Он посмотрел на Бэзила нерешительно и вместе с тем недобро:
— Здорово, Ли! — И после минутного замешательства добавил: — Хорошая игра!
— Здорово, Лемойн, — процедил Бэзил сквозь зубы.
Лемойн пошел дальше, а затем вновь обернулся к Бэзилу.
— В чем дело? — спросил он. — Не желаешь разговаривать?
Бэзил не ответил. Лицо в кровоподтеках и перевязанная рука немного смягчили его гнев, но он не мог заставить себя говорить. Игра закончилась, и сейчас Лемойн пойдет куда-нибудь с Минни, сменив горечь поражения на радость ночных побед.
— Если ты из-за Минни, не мучайся понапрасну, — неожиданно выпалил Лемойн. — Я пригласил ее на игру, но она не пришла.
— Правда? — удивился Бэзил.
— Я попал в точку? Хотя и не был уверен. Думал, ты нарываешься. — Он сузил глаза. — Эта юная особа кинула меня месяц назад.
— Кинула?
— Ну, бросила. Немного устала от меня. Не надолго же ее хватило.
Бэзил вдруг почувствовал всю меру его несчастья.
— И с кем она теперь? — спросил он уже более мирно.
— Кажется, с твоим однокашником Джубалом — если хочешь знать, довольно неприглядная личность. Она познакомилась с ним в Нью-Йорке за день до начала учебного года, и я слышал, у них довольно серьезно. Сегодня вечером она будет на танцах в Лаун-клубе.
IV
Бэзил ужинал у «Тафта» с Джобеной Дорси и ее братом Джорджем. После победы над Принстоном там царило всеобщее ликование; когда они вошли, первокурсники, сидевшие за столиком у входа, встретили Бэзила овацией.
— Ты становишься знаменитостью, — отметила Джобена.
Год назад Бэзил в течение пары недель считал, что влюблен в Джобену, но при очередной встрече вдруг понял, что это не так.
— Почему так произошло? — спросил он ее в танце. — Почему все так быстро закончилось?
— Ты в самом деле хочешь знать?
— Да.
— Потому что я так решила.
— Ты так решила? — переспросил он. — Мне это нравится!
— Я решила, что ты слишком молод.
— А от меня, значит, ничего не зависело?
Она помотала головой.
— Вот и Бернард Шоу так считал, — задумчиво отметил Бэзил. — Но я думал, это касается только взрослых. То есть ты сама завлекаешь мужчин?
— Еще чего! — От негодования она вся сжалась у него в объятиях. — Просто мужчины обычно находятся рядом, а девушке достаточно подмигнуть и так далее. Это инстинкт.
— А мужчина способен влюбить в себя девушку?
— Кое-кто способен — тот, кому она безразлична.
Он с минуту поразмыслил над этим вопиющим фактом и отложил его для дальнейшего рассмотрения. Когда они ехали в «Лаун-клуб», у него возникли и другие вопросы. Скажем, если девушка, сходившая с ума по одному парню, потом вдруг увлечется другим, что должен сделать первый?
— Отпустить ее, — сказала Джобена.
— Предположим, ему этого не хочется. Что тогда делать?
— Ничего.
— И все же: как лучше поступить?
Смеясь, Джобена опустила голову ему на плечо.
— Бедняга Бэзил, — сказала она, — давай я притворюсь Лорой Джин Либби[55], а ты расскажешь мне все как есть.
Он изложил самую суть.
— Теперь ты знаешь, — сказал он, помолчав. — Будь она заурядной девушкой, я бы так не переживал, как бы сильно ее ни любил. Так ведь нет, она самая популярная самая красивая из всех, кого я знаю. Пойми, она и Мессалина, и Клеопатра, и Саломея, и все остальные.
— Говорите громче, — потребовал Джордж с переднего сиденья.
— Она будто бы принадлежит вечности, — продолжил Бэзил, слегка понизив голос. — Понимаешь, как мадам Дюбарри[56] и ей подобные. Она не такая, как…
— Как я?
— Нет, вы с ней чем-то похожи… все девушки, которые мне нравились, чем-то похожи. Джобена, ну ты же понимаешь, что я имею в виду.
— Говорите громче, — потребовал Джордж с переднего сиденья.
— Она будто бы принадлежит вечности, — продолжил Бэзил, слегка понизив голос. — Понимаешь, как мадам Дюбарри[56] и ей подобные. Она не такая, как…
— Как я?
— Нет, вы с ней чем-то похожи… все девушки, которые мне нравились, чем-то похожи. Джобена, ну ты же понимаешь, что я имею в виду.
Когда вдали показались огни нью-хейвенского Лаун-клуба, она посерьезнела:
— Сделать ничего нельзя. Я это очень хорошо понимаю. Она искушенней тебя. Всю эту историю она подстроила сама, от начала до конца, хотя временами могло показаться, что инициатива исходила от тебя. Почему она охладела — не знаю, но это факт, и возобновить отношения у нее при всем желании не получится, да и тебе это не под силу, потому что…
— Продолжай. Потому что…
— Ты слишком влюблен. Единственное, что ты можешь сделать, — это выказать ей свое равнодушие. Ни одной девушке не хочется отпускать своих поклонников, так что она, вполне возможно, даже будет дарить тебе улыбки, но не вздумай к ней возвращаться. Все кончено.
В гардеробной Бэзил долго и задумчиво причесывался. Все кончено. Слова Джобены отняли у него последний проблеск надежды, а день выдался трудный, и, когда он осознал правду, у него брызнули слезы. Поспешив наполнить раковину, Бэзил ополоснул лицо. Вдруг кто-то вошел и хлопнул его по спине:
— Неплохая игра, Ли!
— Спасибо, но у меня многое не получилось.
— Ты был великолепен. Именно в последней четверти…
Он отправился танцевать. И сразу же увидел ее; от волнения у него закружилась голова. Небольшая свита поклонников не отходила от нее ни на шаг, и на каждого она смотрела горящими глазами, с улыбкой, которую Бэзил так хорошо знал.
Через пару минут он вычислил, с кем она пришла, и, к своему негодованию, обнаружил, что это нахальный и вульгарный тип, выпускник школы Хилл, которого он давно окрестил про себя амбалом. Какие качества, таившиеся в этих водянистых глазах, привлекли ее? Мог ли такой примитивный нрав оценить, что она принадлежит к числу бессмертных сирен этого мира?
С отчаянием рассмотрев мистера Джубала с ног до головы и не найдя ответов на эти вопросы, Бэзил перехватил Минни в танце, прошелся с ней, цинично улыбаясь, через весь круг, и тут она сказала:
— Я так горжусь знакомством с тобой, Бэзил, — все говорят, что сегодня ты был великолепен.
Для него эта фраза была на вес золота, и он, стоя у стены, повторял ее про себя раз за разом, вычленяя отдельные слова и пытаясь в каждом найти потаенный смысл. Пусть бы его похвалило как можно больше народу, — глядишь, она изменила бы свое отношение. «Я так горжусь знакомством с тобой, Бэзил, — все говорят, что сегодня ты был великолепен».
У дверей началась суматоха, и кто-то воскликнул:
— Подумать только! Явились!
— Кто? — спросил другой.
— Принстонские первокурсники. Для них футбольный сезон закончился, и трое или четверо сорвали тренировку в Хофбрау.
В этот миг сквозь всеобщую сумятицу прорвался весьма своеобразный призрак молодого человека, подобно тому как бек прорывается сквозь заслон; едва не совершив наскок в упор на распорядителя танцев, он нетвердым шагом заковылял по паркету. На нем был смокинг, хотя воротничок отсутствовал; крахмальная рубашка давно лишилась запонок, а глаза и волосы намекали на помутнение рассудка. Он повертел головой, будто ослепленный огнями, а потом выхватил взглядом Минни Биббл, и лицо его озарилось безошибочно узнаваемым светом любви. Еще не начав движения в ее сторону, он принялся во всеуслышанье, с южной растяжкой звать ее по имени сдавленным, жалостным голосом.
Бэзил бросился вперед, но другие отрезали ему путь, и Малыш Лемойн, яростно сопротивляясь, исчез в гардеробной среди круговерти ног и рук, из которых не все принадлежали ему. Стоя в проеме, Бэзил чувствовал, что к его отвращению примешивается искреннее сострадание, потому как Лемойн всякий раз, когда ему удавалось поднять голову из-под крана, отчаянно сетовал, что его любовь растоптана.
Когда Бэзил снова танцевал с Минни, он понял: она зла и напугана до такой степени, что уже готова просить его о помощи; она заставила его сесть.
Ну не дурак ли он после этого? — бушевала она. — Так недолго загубить репутацию девушки. Хоть бы его посадили в тюрьму.
— Он не знал, что творит. У него была трудная игра, он еще не отошел, вот и все.
Но в глазах у нее стояли слезы.
— Ты намного умнее. — Ее тихий голос обволакивал его заколдованной рекой. — Ты способен понять, что… если двое больше не сходят с ума друг от друга, они должны проявить здравый смысл.
— Естественно, — сказал он и добавил с напускной небрежностью: — Разбежались так разбежались.
— Бэзил, ты такой хороший! Ты всегда меня понимаешь.
Тут она впервые за долгие месяцы задумалась именно о нем. Ему бы цены не было, говорила она про себя, если бы его мозги, способные кого угодно довести до белого каления, довольствовались «простым пониманием».
— Ах, Бэзил! — воскликнула она. — Неужели я настолько ужасна? Я никому не желаю плохого, но так уж получается.
Он хотел обнять ее и сказать, что она — самая романтичная душа в целом мире, но по глазам понял, что это без толку. Ведь для нее он был пустым местом — точно так же она могла бы излить душу какой-нибудь подружке. Ему вспомнилось, что советовала Джобена: «уйти с достоинством».
Пока он наблюдал за танцем Джобены, Минни проследила за его взглядом:
— Значит, ты пришел с девушкой? Она необыкновенно мила.
— Не так мила, как ты.
— Бэзил!
Он твердо решил не смотреть на нее, предполагая, что она слегка выгнула спину и сложила руки на коленях. Пока он держался изо всех сил, но тут произошло нечто невероятное: мир, который окружал, но не включал в себя Минни, вдруг немного посветлел. Вскоре к Бэзилу потянулись еще какие-то первокурсники, стали поздравлять с победой, и ему это нравилось: их слова, их восхищенные взгляды. На следующей неделе у него были все шансы выйти против Гарварда в первом составе.
— Бэзил!
У него в груди сердце совершило головокружительный скачок. Краем глаза он заметил ее выжидающий взгляд. Неужели она действительно раскаивается? Не воспользоваться ли случаем, чтобы повернуться к ней и сказать: «Минни, скажи этому идиоту, пусть утопится в речке, и возвращайся ко мне»? Он колебался, но мысль, которая спасла его днем, возникла вновь: на сегодня ошибок достаточно. Мольба сама собой медленно затухала у него в душе.
С видом собственника к ней подошел амбал Джубал, и сердце Бэзила, в розовом шелковом платье, запорхало в такт музыке по бальному залу. Окутанный туманом нерешительности, он ретировался на веранду. В воздухе мелькали прилетевшие до срока снежинки, а от звезд веяло холодом. Приглядевшись, он, как всегда, понял, что это его звезды — символы честолюбия, борьбы и славы. Меж ними плыл трубный глас ветра, поднимаясь до той целой ноты, которой всегда с нетерпением ждал Бэзил, а узкие шеренги облаков боевым порядком спешили к нему на смотр. Это зрелище сверкало небывалым великолепием, и только наметанный взгляд полководца заметил, что одной звезды уже нет.
Рассказы о Джозефине
Первая кровь
I
— Вспомни, как ты прибегала ко мне сама не своя, когда Джозефине было годика три! — воскликнула миссис Брэй. — Джордж тогда оказался не у дел и от злости шлепал малышку Джозефину.
— Я помню, — сказала мать Джозефины.
— И вот она, Джозефина.
Это и в самом деле была Джозефина. Она с улыбкой смотрела на миссис Брэй, и у той во взгляде мелькнула едва заметная колючесть. Джозефина улыбалась как ни в чем не бывало.
— Сколько же тебе лет, Джозефина?
— Шестнадцать.
— Вот как! Я бы дала больше.
При первой же возможности Джозефина спросила миссис Перри:
— Можно мне сегодня пойти с Лиллиан в кино, на дневной сеанс?
— Нет, дорогая, у тебя много уроков.
Она повернулась к миссис Брэй, показывая, что вопрос закрыт, но…
— Дура проклятая, — вполне различимо шепнула Джозефина.
Чтобы сгладить неловкость, миссис Брэй поспешила сменить тему, но миссис Перри, естественно, не могла оставить такой выпад без последствий.
— Как ты назвала маму, Джозефина?
— Не понимаю, почему я не могу пойти в кино с Лиллиан.
Мать больше не допытывалась:
— Потому что у тебя много уроков. Ты, что ни день куда-то бегаешь — папе это надоело.
— С ума сойти! — бросила Джозефина и рьяно продолжила: — Бред какой-то! Папа рехнулся. Скоро начнет рвать на себе волосы и изображать Наполеона.