– Ваше величество всегда отличались милосердием, но оно приносило больше вреда, чем пользы, – пытался урезонить ее Бёрли. – Думаете, за попустительство изменникам подданные будут любить вас еще сильнее?
И Елизавета сдалась – подписала смертный приговор Норфолку. Но вечером, терзаемая угрызениями совести, аннулировала его. Наутро толпа, собравшаяся на площади Тауэр-Хилл, чтобы поглазеть на казнь знаменитого герцога, была вынуждена разойтись, громко сетуя о напрасно потраченном времени.
Советники не понимали нерешительности королевы. Они вновь и вновь призывали ее позволить свершиться правосудию. Елизавета сопротивлялась, пока не слегла, не выдержав напряжения.
Это не было уловкой. Она действительно заболела.
– Мы боимся за ее жизнь, – признавались врачи. – Желудок королевы не принимает никакую пищу. Положение усугубляется кровавым поносом.
Как и восемь лет назад, Роберт со страхом думал: «Вдруг она умрет?»
Вопреки ее протестам – Елизавета не хотела, чтобы ее видели в таком состоянии, – он трое суток провел возле ее постели. По другую сторону сидел Бёрли, не менее Роберта обеспокоенный болезнью королевы. Они попеременно поили ее с ложки горячей водой. Ничего другого она пить не могла – о еде не было и речи… В день святого Георгия Елизавета повелела наградить Бёрли орденом Подвязки, поручив Роберту провести церемонию. На церемонии оба стояли мрачные и с тяжелым сердцем.
Бывшие соперники, Роберт и Сесил незаметно сдружились. Они часто переписывались, бывали друг у друга дома, и хотя полного согласия между ними по-прежнему не наблюдалось, им нравилось работать вместе. Их объединяла любовь к королеве, протестантская вера и преданность Англии.
Оба благодарили Бога, когда болезнь отступила. Оба не могли сдержать слез, когда королева встала с постели и заняла свое обычное место за столом заседаний.
– Мои любезные лорды, почему у вас такие кислые физиономии? – в шутку отчитала их Елизавета. – Я чуточку отравилась несвежей рыбой, только и всего.
– Ваше величество, я рад, что вы снова в состоянии шутить, – сказал Бёрли. – Но сейчас я выражаю общее мнение. Ваша болезнь всерьез испугала всех, кто вас любит. Что, если бы вы вдруг умерли? Вопрос преемственности так и не решен. Враги воспользовались бы этим и снова ввергли бы Англию в пучину католицизма. И тогда…
– Кажется, я обещала вам подумать насчет брака с герцогом Алансонским, – перебила его Елизавета.
Ей не хотелось дальше слушать о бедах, которые выпали бы на долю Англии, если бы Господь в этот раз решил призвать ее к себе. Она достаточно наслушалась подобных разговоров, когда болела оспой.
– А пока вы обдумываете свой брак с герцогом, убедительно просим вас созвать парламент, дабы решить, как нам упредить возможные новые заговоры Марии Стюарт против вас. В народе ее очень не любят. Пока эта дьяволица жива, у вас есть все основания бояться за свою корону. И мы, ваши верные подданные, тоже не можем быть спокойны за нашу жизнь.
– Хорошо, я созову парламент, – согласилась Елизавета.
Но никакие призывы и доводы не могли заставить ее подписать смертный приговор герцогу Норфолкскому.
– Скончался наш лорд-казначей, – с грустью сообщила Роберту Елизавета.
Она всегда помнила доброту Уильяма Полета, маркиза Виндзорского. Когда по приказу сестры ее заключили в Тауэр, этот человек один из немногих отнесся к ней по-доброму.
– Да упокоит Господь его душу, – сказал Роберт. – Благородный был человек.
– Глаза мои, я хочу, чтобы ты занял его место.
– Мне… стать лордом-казначеем? – Роберт был удивлен и обрадован. – Бесс, это большая честь. Но у меня нет ни знаний, ни опыта. Боюсь, я умею лишь тратить деньги. Такая должность лучше бы подошла для Бёрли. Он этого заслуживает.
– Тогда я назначу его, – согласилась Елизавета. – Это быстро излечит его от подагры.
За всю весну, полную тревоги и страхов, королева лишь раз почувствовала воодушевление. В мае парламент собрался для обсуждения списка преступлений Марии Стюарт.
– Отрубить ей голову, и больше не будет головной боли у нас! – единодушно требовали обе палаты парламента.
– Я этого не сделаю! – закричала Елизавета.
Она была на грани истерики. Казнь королевы создала бы невероятно опасный прецедент. Стоило Елизавете подумать о казни Марии Стюарт, как перед ней вставали призраки ее матери, Екатерины Говард и Джейн Грей – трех королев, чья жизнь оборвалась на плахе.
– Парламент должен принять закон, лишающий Марию всех прав на английский престол, – распорядилась Елизавета. – И пусть ее предупредят: еще одна попытка заговора против меня окончится ее смертью.
Палаты возражали:
– Марию уже предупреждали. Она не вняла предупреждениям. Теперь с ней надо говорить на языке топора.
Елизавета и здесь проявила завидную твердость:
– Честь не позволит мне казнить иноземную королеву. Мария не подпадает под английские законы.
Парламент не отличался такой щепетильностью. Там жаждали крови:
– Если ее величество не казнит эту мужеубийцу, эту изменницу высочайшей пробы, эту шотландскую Клитемнестру… тем самым наша королева оскорбит не только свою совесть, но и самого Господа Бога!
За этими смелыми и драматичными словами последовала петиция, являвшая собой крик протеста всех добропорядочных подданных против излишне милосердной натуры Елизаветы.
– Я не умерщвлю птичку, которая пала к моим ногам, спасаясь от ястреба, – заявила Елизавета. – Честь и совесть запрещают мне это делать! В равной степени я не желаю провоцировать возмездие среди католических союзников Марии.
В конце концов, после многочисленных словесных стычек и приступов королевской ярости, парламент составил закон, лишающий Марию Стюарт всех притязаний на английский трон. С этого момента любое упоминание ее в качестве преемницы Елизаветы и любая попытка поддержать притязания Марии считались преступлением. Когда закон принесли королеве на подпись, Елизавета его отклонила.
– Бесс, ты делаешь ей поистине королевский подарок, – бушевал Роберт.
Все эти дни он был настолько взбудоражен, что его лицо привыкли видеть красным и даже багровым от злости.
– Я в отчаянии! – стонал Бёрли. – Ваше величество, как вы можете быть настолько снисходительны, когда наши шпионы сообщают тревожные вести? Король Филипп и папа римский намерены свергнуть вас и посадить на ваше место Марию. Что тогда будет со всеми нами?
– У меня нет законных оснований лишать ее прав, – возражала Елизавета.
– В таком случае заключение Марии тоже незаконно.
– Ее заключение – необходимая мера! Но я не позволю, чтобы с головы Марии упал хотя бы один волос.
– Хорошо, ваше величество, – зашел с другого бока Бёрли. – Если вы не желаете поступать с Марией по английским законам, покажите пример вашего законопослушания относительно герцога Норфолкского.
Елизавета уже собиралась открыть рот и возразить и вдруг поняла, что не осмеливается это сделать. Она и так чрезмерно давила своей властью, спасая Марию. Теперь ей придется бросить герцога Норфолкского на растерзание волкам.
– Принесите мне приговор, – глухим, не своим голосом распорядилась Елизавета.
Когда приговор оказался на столе, королева дрожащей рукой подписала.
Всю ночь она не сомкнула глаз.
Елизавета клялась, что ее нога никогда не ступит в пределы Тауэра. Это было страшное место, где творились страшные дела, только чудом не затянувшие в свой водоворот и ее. Однако герцог Норфолкский был ее родственником, и она сознавала ответственность перед ним. Елизавете хотелось сделать хоть что-то, хоть как-то облегчить свою совесть за подписанный смертный приговор. Она решила удостовериться, что ее приказы выполняются. На следующий день, сама не своя от ужаса и чувства вины, Елизавета позвала к себе Роберта.
– Хочу, чтобы ты поехал со мной в Тауэр. Сейчас, – сказала она.
– Бесс, ты никак спятила? – взорвался Роберт, от изумления забыв про придворный этикет. – И потом, его казнят только завтра.
– Я не собираюсь присутствовать на казни. И видеться с Норфолком я тоже не намерена… Робин, сама не знаю почему, но мне захотелось удостовериться, что все сделано в надлежащем порядке.
На этот раз не будет гроба из вяза наподобие того, в который положили обезглавленное тело ее матери. И заказа на гроб пока не поступало.
– Ты только расстроишься, – пытался отговорить ее обеспокоенный Роберт. – Давай я схожу вместо тебя.
– Нет, Глаза мои, я должна туда пойти, – упорствовала Елизавета. – Я правлю уже четырнадцать лет. Все эти годы Господь уберегал меня от необходимости отправлять людей на плаху. Долг совести надо платить.
– Хорошо, – согласился Роберт. – Я поеду с тобой. Только не говори, что я тебя не предупреждал.
Был теплый июньский день, но они оба надели плащи с капюшонами. В Тауэр королева отправлялась инкогнито и не захотела брать с собой никого из фрейлин. Покинув Уайтхолл, они поехали на юг. Добравшись до постоялого двора близ Челси, оставили там лошадей, наняли лодку и переплыли на другой берег. Ошеломленному лодочнику велели ждать у Лестницы королевы – специального входа в Тауэр, предназначенного для королевских особ. Елизавета с Робертом зашли в караульное помещение. Королева села на скамью, вспоминая годы правления другой Марии – к счастью, ныне покойной, – свой арест и заключение в Тауэр. Констебля заранее предупредили о появлении Елизаветы. Он явился в сопровождении отряда гвардейцев, готовый отсалютовать по всем правилам и вообще встретить королеву так, как требовал устав.
Был теплый июньский день, но они оба надели плащи с капюшонами. В Тауэр королева отправлялась инкогнито и не захотела брать с собой никого из фрейлин. Покинув Уайтхолл, они поехали на юг. Добравшись до постоялого двора близ Челси, оставили там лошадей, наняли лодку и переплыли на другой берег. Ошеломленному лодочнику велели ждать у Лестницы королевы – специального входа в Тауэр, предназначенного для королевских особ. Елизавета с Робертом зашли в караульное помещение. Королева села на скамью, вспоминая годы правления другой Марии – к счастью, ныне покойной, – свой арест и заключение в Тауэр. Констебля заранее предупредили о появлении Елизаветы. Он явился в сопровождении отряда гвардейцев, готовый отсалютовать по всем правилам и вообще встретить королеву так, как требовал устав.
– Господа, обойдемся без церемоний, – бросила им Елизавета.
Она поднялась по ступеням, где когда-то сидела под проливным дождем, отказываясь входить в крепость. Боялась, что уже оттуда не выйдет. А сейчас она обрекала Норфолка на участь, которой страшилась сама.
– Где содержится герцог? – спросила Елизавета.
– В Колокольной башне, ваше величество, – доложил констебль.
– Его хорошо кормят? Условия приличные?
– Да, ваше величество. – Бесстрастное лицо констебля ничем не выдавало его отношение к этому странному визиту.
– Позаботьтесь, чтобы его последний обед был сытным и разнообразным. И приведите к нему священника для исповеди, – распорядилась королева. – Гроб уже заказали?
– Да, ваше величество. Из крепкого дуба.
– Хорошо. После казни похороните герцога в часовне.
Она кивнула в сторону часовни Святого Петра в веригах. Там были похоронены жертвы многих казней.
– Положите его рядом с родственниками: королевой Анной, моей покойной матерью, и Екатериной Говард. Перед алтарем.
– Будет исполнено, ваше величество.
– Топор… острый?
– Палач точил его все утро.
– Палачу скажи, чтобы делал свое дело быстро и чисто. Чем быстрее, тем лучше.
– Я передам ему приказания вашего величества.
– Если все вы любите свою королеву, исполните так, как я сказала, – с жаром произнесла Елизавета. – Не хочу, чтобы страдания герцога оставались на моей совести. А теперь оставьте нас. Лодочнику вели ждать.
Они с Робертом немного прошлись. Миновали Речные ворота, через которые во время правления прежних Тюдоров в Тауэр входило много узников. В годы правления Елизаветы их число заметно сократилось.
– Как же я ненавижу это место, – прошептала она.
– И я, – сказал Роберт.
Поглощенная мыслями о матери и Норфолке, Елизавета начисто позабыла, что Роберт с отцом и братьями тоже были заключены в Тауэр. Его отца и младшего брата Гилфорда казнили на Тауэр-Хилл, а Роберт и остальные братья провели в застенке несколько мучительных месяцев. Заключение настолько подорвало здоровье его старшего брата Джона, что бедняга умер сразу после освобождения.
– Если зайдешь в Бошанскую башню, увидишь на стене наши художества, – хрипло произнес Роберт. – Мы с братьями вырезали фамильный герб. Там есть и имя Джейн. Его вырезал Гилфорд.
– Бедная Джейн Грей, – вздохнула Елизавета и содрогнулась. – Идем отсюда. Слава богу, мы можем уйти по своей воле, а не так, как при Марии. Меня и тогда ужасал Тауэр. Столько лет здесь не была, но ужас никуда не исчез.
– Говорил тебе, не надо сюда ехать, – упрекнул ее Роберт.
– Я должна была это сделать. Норфолк – первый, кого обезглавят по моему приказу. Молю Бога, чтобы он стал и последним.
В утро казни Елизавета снова поглядывала на свои часики, закусив губу и меряя шагами спальню. Внезапно до ее слуха донеслись пушечные выстрелы. Пушки, стрелявшие со стороны Тауэрской верфи, возвестили о казни герцога Норфолкского. Эти пушки стреляли и тридцать шесть лет назад, когда казнили ее мать. Охваченная раскаянием и ощущением бессмысленности случившегося, Елизавета упала на колени. В таком состоянии ее и нашел Роберт. Услышав пушки, он поспешил к королеве. Встав рядом, он обнял ее и прижал к себе. Плечи Елизаветы вздрагивали от рыданий. Роберт хотел, как раньше, погладить ее по волосам, но пальцы ощутили лишь мертвые волосы парика. Тогда он прижался щекой. Глаза его самого тоже были мокрыми, и не только из-за казни Норфолка.
Переговоры о браке с герцогом Алансонским продолжались. Елизавету всерьез беспокоили два вопроса, которые она намеревалась обсудить со своими министрами. Первым был слишком юный возраст герцога, а вторым – опасение Елизаветы, что Франция пытается втянуть ее в войну с испанским герцогом Альбой, которого король Филипп вместе с небольшой, но отборной армией послал в Нидерланды – вырывать с корнем протестантскую ересь. Франция не питала симпатии ни к голландским, ни к французским протестантам. Последних называли гугенотами. Но Екатерину Медичи, наравне с Елизаветой, пугала перспектива увидеть испанскую армию у своего порога. Елизавета, как всегда, тянула время, а ее советники делали все, чтобы нынешние брачные переговоры не постигла участь прежних.
Лето королевский двор по традиции проводил в путешествиях и сейчас находился в Кенилворте, где Роберт обещал неслыханные развлечения. Каждый день они охотились на оленей, правда сам Роберт охотился за Елизаветой. Вот и в тот день они выследили добычу и гнали ее, готовясь стрелять, когда невесть откуда появился гонец на взмыленной лошади.
– Ваше величество, ужасные новости из Франции! – крикнул гонец.
Позабыв про охоту, Елизавета осадила лошадь. Роберт подъехал к ней.
– Говори! – велела королева гонцу, поворачивая к замку и подавая сигнал свите, чтобы ехали следом.
– Произошла неслыханная резня гугенотов, – тяжело дыша, сообщил гонец: он скакал сюда во весь опор, не щадя лошадь. – Во время свадьбы принцессы Маргариты и Генриха Наваррского королева-мать и ее друзья-католики устроили покушение на предводителя гугенотов адмирала Колиньи. Им якобы было ненавистно его влияние на короля. Адмирал остался жив, но покушение вызвало мятежи в Париже. Горожан охватила паника. Тогда королева-мать распорядилась изгнать из Парижа всех гугенотов. Когда те начали покидать город, на них напали католики. Началась ужасная резня. Говорят, убили четыре тысячи. Резня перекинулась на другие французские города. Точное число убитых подсчитать невозможно. Где-то около десяти тысяч.
По щекам гонца текли слезы.
– Ваше величество, я собственными глазами видел зверства, творимые католиками…
Он замолчал. Ему либо не хватало слов, либо он не решался рассказывать про реки крови на улицах, про сточные канавы, забитые изуродованными телами, среди которых были и маленькие дети…
Елизавета тоже расплакалась.
– Это чудовищно! – всхлипывала она, испуганная рассказом гонца. – Они не люди, а дьяволы. Ушам своим не верю. Скажи, а мой Мур не пострадал?
Стойкий протестант, да еще с пуританской закваской, Уолсингем мог одним своим видом вызвать ненависть озверевших католиков. Что им до какой-то дипломатической неприкосновенности?
– Ваше величество, когда началась резня, он спрятался и уцелел. Но его душевное состояние оставляет желать лучшего. У меня есть его письмо для вашего величества.
– Слава богу, – вздохнула Елизавета, но это была лишь капля милосердия в безбрежном море беспощадной жестокости.
Приехав в замок, Елизавета отправила гонца на кухню, приказав не только хорошо накормить, но и дать выпить чего-нибудь покрепче. Сама она, еще не до конца оправившись от ужаса, позвала к себе Бёрли и Роберта. Втроем они прочли письмо Уолсингема, из которого узнали новые подробности парижской кровавой бани. Затем возник естественный вопрос: что делать?
– Я немедленно возвращаюсь в Лондон, – сказала Елизавета. – Отмени развлечения. Музыканты пусть отправляются по домам. И скажи французскому послу: пусть сегодня же возвращается в Париж. Я больше не желаю и слышать о браке.
Когда весть о Варфоломеевской ночи, как ее теперь называли, распространилась по Англии, в ответ поднялась волна ненависти против короля Карла, Екатерины Медичи и всех католиков. Елизавета тоже гневно клеймила католических злодеев, но это было все, что она могла сделать.
– Я не решаюсь призывать к отмщению за убитых гугенотов, – виновато говорила она на заседании Тайного совета. – Нам нужен союз с Францией. Я иду против своих принципов, веры, человеческого сострадания, но я не в силах ничего предпринять. Из политических соображений я вынуждена лицемерить. Подскажите, чем я могу облегчить мою взбаламученную совесть?
– Я бы посоветовал вашему величеству начать тайную отправку оружия тем протестантам, что остались во Франции, – сказал Бёрли.
– Да, я это сделаю, – согласилась Елизавета, стараясь не заплакать. – Клянусь перед Богом: я сделаю все, что в моих силах, чтобы их защитить. Зачастую дипломатия бывает действеннее, чем отправка армии. Но я была бы рада оказать им более ощутимую помощь.