Елизавета находилась в Оксфорде, когда Фенелон попросил об аудиенции. Он хотел изложить королеве официальное объяснение происшествия, имевшего место у него на родине. И он еще имел наглость называть кровавую резню «происшествием»! Королева промариновала его целых три дня, после чего приняла в зале с плотно задернутыми черными шторами. Черный цвет доминировал во всем: в убранстве стен, мебели и одежде придворных. Все это соответствовало обстановке глубокого траура. Присутствующие молчали, отчего казалось, будто французский посол только что пересек реку Стикс и попал в мир мертвых. Его окружали каменные лица. Он приблизился к Елизавете, чтобы поцеловать ее руку. Лицо королевы было бледным и мрачным.
– Сегодня, ваше превосходительство, я не могу сказать вам «добро пожаловать», ибо эти слова были бы неуместны, – холодно произнесла Елизавета, позаботившись, чтобы ее слышали все присутствующие. – Я надеюсь, король Карл сделает все, дабы восстановить в глазах мира свое доброе имя.
– Ваше величество, – затараторил посол. – Мой король раскрыл протестантский заговор против себя и своей семьи. Он был вынужден действовать быстро, иначе его могли убить. Уверяю вас, его величество не отдавал приказа убивать гугенотов.
«То, что не он, ты правду сказал, – подумала Елизавета. – Это затея его мамаши. А остальное – вранье. Не было никакого заговора, и не пытайся меня одурачить».
– Эта провокация не оправдывает волну насилия, захлестнувшую Париж и другие ваши города, – сурово сказала Елизавета. – Я плакала, читая отчеты о парижской бойне. И все добрые христиане не могли без слез слышать об этих ужасах. Но поскольку его величество – король и порядочный человек, я вынуждена принять объяснения вашего государя.
– Ваше величество, невозможно сказать лучше и точнее, чем сейчас сказали вы, – поклонился Фенелон. – Для его величества нет ничего важнее союза с Англией.
– Это меня успокаивает, – сказала Елизавета чуть менее суровым тоном. – Надеюсь, в грядущие недели ваш король сделает все, что в его силах, дабы устранить последствия этого чудовищного кровопролития. Хотя бы ради восстановления своей репутации, замаранной в глазах мира.
– Ваше величество, у меня есть все основания в это верить, – заявил Фенелон, зная, что король Карл и палец о палец не ударит. – А сейчас позвольте перейти к более приятной теме, то есть к вашему браку с…
– Я не желаю обсуждать мой брак сейчас, когда я безмерно скорблю по невинно убиенным гугенотам, – резко возразила Елизавета.
– Ваше величество, герцог Алансонский не принимал участия в этой резне. Он высказывался против убийства гугенотов.
– Я очень признательна вам за это уточнение. А сейчас, господин посол, не смею вас задерживать.
Фенелону не оставалось иного, как только откланяться и уйти. При возросшей испанской угрозе Франция тоже была заинтересована в союзе с Англией. Бог свидетель, Фенелон так усердно готовил почву для брака Елизаветы и Алансона. Но сейчас наступили внезапные заморозки, и понадобится время, прежде чем Елизавета достаточно оттает и можно будет возобновлять переговоры.
1573
Слухи про отношения королевы и графа Лестера никогда не исчезали совсем. Придворные и слуги продолжали шептаться, что они тайно поженились, родили детей или бесстыдно сожительствовали. Тайный совет с пугающей регулярностью получал отчеты о подобных слухах, выискивал распространителей и наказывал все более суровым образом. Кого-то приговаривали к позорному столбу, иных отправляли в тюрьму, а наиболее злостным сплетникам даже отрезали уши.
Роберт часто жалел, что в этих слухах нет ни капли правды. Ему стукнуло сорок, а у него по-прежнему не было семьи. Не было детей, которые унаследовали бы его обширные владения и богатства. Что же касается сожительства – Роберт глубоко вздыхал, читая эту клевету, – он уже не помнил, сколько лет назад последний раз лежал с Елизаветой в одной постели. Ну не дурак ли он, что за все эти годы так и не удосужился хотя бы завести себе любовницу? Роберт бы так и сделал, если бы не сознание, что он предает Елизавету.
По правде говоря, он продолжал ее любить. И в глубине души до сих пор верил, что Елизавета все-таки уступит и станет его женой. Хотя постепенно свыкался с мыслью, что этого никогда не произойдет. Но пока оставалась надежда, мог жить и ждать, скрывая досаду и подавленность за фасадом своего такого, казалось бы, завидного положения.
И все же Роберт никак не мог понять, почему Елизавета отказывается выходить за него замуж. Ее страхи представлялись ему пустяками; правильнее сказать, отговорками. Если когда-то она позволила Сеймуру сокрушить ее «крепостные стены», почему не хочет доставить Роберту такое же удовольствие? Это принесло бы радость им обоим, в чем он был абсолютно уверен. Между ними существовали глубокие, нерасторжимые узы любви, верности и преданности. Во многом они с Елизаветой и так походили на супружескую пару, давно живущую в браке: учитывали интересы друг друга, терпели слабости друг друга, хотя Роберт в этом отношении был вынужден проявлять куда больше терпимости. Сходились в своих симпатиях и антипатиях. Как настоящие муж и жена, проявляли взаимную заботу и поддержку.
Но Елизавете этого было мало! Она до сих пор морочила голову Хаттону, открыто флиртуя с этим стряпчим. Если верить Хаттону, Елизавета говорила, что любит его больше, чем кого-либо. Поговаривали даже, что Хаттон получает от нее наслаждения, в которых королева тринадцать лет подряд отказывала Роберту. Как минимум, она позволяла стряпчему те же вольности, которые позволяла когда-то ему. Роберт не желал в это верить. Какое гнусное, невыносимое вранье!
Однако флирт не мешал Елизавете постоянно держать Роберта у себя под боком. Он находился рядом с ее троном во время приемов. Он присутствовал на ее трапезах, либо стоя возле стола, либо, когда они были одни, сидя за столом. Днем королеву почти всегда видели вместе с Робертом. Она не скрывала своих симпатий к нему. Даже флирт с Хаттоном происходил, к великому неудовольствию Роберта, в основном у него на глазах. Возможно, Елизавета делала это назло, чтобы пробудить ревность.
Зря он ревнует. Относился бы ко всему спокойнее и довольствовался тем, что имеет. А имел Роберт немало: по сути, был королем во всем, кроме титула и короны. Елизавета советовалась с ним по разным щекотливым вопросам государственной политики, как советовалась бы со своим мужем. Роберт был очень богат и имел многочисленные привилегии. Но сама мысль о богатствах и привилегиях сразу поднимала вопрос: кто их унаследует, когда его не станет? Все это заставляло снова и снова мысленно возвращаться к тревожной теме жены и детей. Вскоре Елизавета выйдет из детородного возраста. На следующий год ей исполнится сорок. Он и того старше. Роберт чувствовал, что невероятно устал ждать, когда же решится его будущее.
В конце концов Роберту надоело наблюдать флирт Елизаветы с Хаттоном, и он позволил себе то же самое с двумя молодыми фрейлинами из окружения королевы: Дагласс Говард (она же леди Шеффилд) и ее сестрой Франсес. Дагласс было двадцать пять. Красивое лицо с высоким лбом и роскошные волосы цвета воронова крыла, убранные наподобие тюрбана. В ней ощущалась порода Говардов. Овдовев всего в двадцать лет, Дагласс жаждала новых отношений с мужчинами, и Роберт воспользовался этой возможностью, вызвав гнев ее сестры, которая тоже положила на него глаз.
Все началось с легкого флирта, с безобидной игры, не претендующей на серьезность. Роберт и представить себе не мог, что его так сильно потянет к Дагласс и что его чувства к Елизавете изменятся. Он сам не заметил, как стал искать общества этой фрейлины, ее живого тепла, ее глаз, зовущих в постель. О Елизавете же он теперь думал как о прошлом. Открытие шокировало Роберта. Почему он охладел к женщине, на которой столько лет мечтал жениться? Он пытался вспомнить их былые страстные ночи. Но отрицать очевидное не мог: Елизавета более не пробуждала в нем страсти. Остались дружеские чувства, преданность. Согласись она, Роберт и сейчас женился бы на ней – в его душе еще не погасли честолюбивые замыслы; однако ни в прошлом, ни тем более сейчас Елизавета не хотела выходить за него. Так, может, решиться, может, допустить мысль, что с Дагласс его ждет иное будущее?
Все это вносило смущение в сердце Роберта, и он не знал, как успокоить противоречивые чувства. К тому же приходилось быть крайне осторожным – Елизавета уже сообщила ему о сварах между Дагласс и Франсес:
– Представляешь, они цапаются из-за какого-то дурня, а тот ухлестывает сразу за обеими. Я не намерена выносить их склоки. Если не научатся вести себя, как положено придворным дамам, я отправлю их домой.
Роберт украдкой поглядывал на Елизавету, пытаясь по ее лицу угадать, не намек ли это. Вроде пока нет, но за дальнейшее нельзя поручиться. Продолжение флирта с Дагласс становилось рискованным.
Роберт украдкой поглядывал на Елизавету, пытаясь по ее лицу угадать, не намек ли это. Вроде пока нет, но за дальнейшее нельзя поручиться. Продолжение флирта с Дагласс становилось рискованным.
Он сообщил вначале Дагласс, а затем и Франсес о недовольстве королевы их ссорами. Плохо было то, что по дворцу поползли слухи, прекратить которые он не мог. Фаворит королевы завел интрижку! Как всегда, сплетни обрастали фантастическими домыслами, что еще сильнее будоражило дворцовую публику. Утверждали, будто бы Роберт и Дагласс уже давно стали любовниками, то есть фрейлина прелюбодействовала еще при живом муже. Попадались крайне опасные нелепицы. Так, кто-то утверждал, что Роберт отравил лорда Шеффилда, когда тот застал его с Дагласс на месте преступления, и поспешил в Лондон за разводом. Эта сплетня заставила Роберта горько вздохнуть. Его задело не только грубое вранье. Не впервые враги обвиняли его в чьем-то отравлении. Где рождались эти сплетни? Откуда людям знать, спал он с Дагласс или нет? Ему нужно быть очень осторожным. Но неужели стены действительно имеют уши?
Теперь тайные свидания Роберта с Дагласс происходили у него дома или вдали от Лондона, на постоялых дворах, где можно было не опасаться глаз и ушей придворных. Его дворцовые покои находились слишком близко от покоев Елизаветы, и потому Роберт ни разу не посмел пригласить туда Дагласс. Он не доверял никому. Не приведи господь, об их связи узнает королева! Проще всего было бы прекратить отношения с фрейлиной, но Роберт этого не хотел. Дагласс ему очень нравилась, а кроме того – какой смысл себя обманывать, – им сейчас управляла страсть. До чего приятно вновь испытывать сильное влечение к женщине…
Однако Дагласс хотела быть женой, а не любовницей.
– Дорогая, я никак не могу на тебе жениться, – твердил Роберт. – Моя преданность ее величеству препятствует заключению брака.
Дагласс надувала губы. Он был без ума от ее губок, мечтал о них – как и о полных упругих грудях, так соблазнительно выпирающих из-под отороченного жемчугом корсажа. Груди Елизаветы всегда были маленькими, не занимавшими даже половины мужской ладони. Разве такие поласкаешь? Роберта тревожило, что он начинает делать подобные сравнения.
– Неужели ты всерьез веришь, что королева выйдет за тебя? – с сомнением спрашивала Дагласс.
– Я живу надеждой, – не скрывал Роберт.
Фрейлина наморщила свой красивый высокий лоб.
– С ее стороны жестоко и нечестно заставлять тебя ждать. Такой мужчина, как ты, должен быть женат и окружен сыновьями. Прости, но мне невольно приходит сравнение «собака на сене».
– Нельзя так говорить о королеве, – мягко упрекнул Роберт.
– Прошу прощения! – Дагласс тряхнула локонами. – Королева меня недолюбливает, и я готова дать ей больше поводов для этого!
Она наклонилась к Роберту, оголив грудь чуть ниже, чем допускали приличия.
– Дорогая, я же тебе говорил: я верен королеве, – возражал Роберт, чувствуя захлестывающую его страсть. – У нас с тобой две возможности: или ты останешься моей любовницей, чего мне очень бы хотелось, или… я помогу тебе найти мужа.
– Меня не устраивает ни то ни другое, – скривилась Дагласс.
– Радость моя, – взмолился Роберт, – ты же знаешь, как я тобой дорожу. Я хочу, чтобы ты была моей. Я мужчина, у которого есть свои слабости. Но даже влечение к тебе не позволяет мне забыть о совести. Я хочу действовать честно.
– Как ты можешь действовать честно, когда втаптывают в грязь мою репутацию? – продолжала дуться фрейлина. – Сегодня я подслушала сплетню слуг. Представляешь, они утверждали, что я родила тебе ребенка! Я не выдержала, вышла к ним и потребовала не разносить ложных слухов. Они лишь ухмылялись. Эти болтуны мне не поверили.
У Роберта похолодела спина. Если дворцовая прислуга разносит подобные сплетни, они очень скоро могут достичь ушей королевы. Обязательно достигнут. Роберту было все труднее хранить в тайне свою любовную связь с Дагласс. Она права: не успеешь и глазом моргнуть, как ее репутацию утопят в грязи.
– Я сделаю все от меня зависящее, чтобы защитить нас, – сказал Роберт, сознавая всю слабость и пустоту своего обещания.
– Все, кроме одного шага, который сразу бы прекратил сплетни! – ответила Дагласс. – Когда родные отправляли меня ко двору, они делали это ради сохранения моей репутации. Они надеялись, что здесь я найду себе нового мужа. Моя честь дорога мне не меньше, чем королеве – ее собственная. Что сказала бы ее величество, услышав, что я твоя любовница? – спросила Дагласс, обворожительно улыбаясь.
Роберт спрятал лицо в ладонях и застонал. Угроза была вполне осязаемой.
– Хорошо, я женюсь на тебе, – сказал он, сознавая, что хочет совсем не этого. Но его влекло к Дагласс, и отмахнуться от заботы о ее чести он тоже не мог. – Однако брак наш должен остаться в тайне. Если о нем узнают, последствия будут весьма серьезными.
Он вовремя удержался и не добавил, что такой брак почти ничем не лучше положения любовницы.
Дагласс принялась сладострастно его целовать. Ее бойкий язычок играл с его языком. Она позволила его рукам забраться под корсаж, а горящий ее взгляд говорил, что затем Роберта ждут более изысканные наслаждения. Фрейлина получила желаемое.
Но она рано обрадовалась. В один из дней Роберт приехал в Эшер, где снял для нее дом. Дагласс вовсю готовилась к свадьбе. Все комнаты были украшены весенними цветами. Роберта начали грызть сомнения. А когда Дагласс объявила, что ждет ребенка, с пронзительной ясностью понял, что не женится на ней. Какая ирония! Роберт так хотел ребенка, однако не отваживался признать его своим. Беременность незамужних фрейлин считалась прелюбодеянием. Если только об этом узнает королева, Дагласс выгонят из дворца и более не разрешат появляться при дворе. Больше всего Роберт боялся, что может закончиться и его придворная карьера.
Он сказал Дагласс (да простит ему Господь эту ложь!), что появились новые надежды на брак с королевой, отношения с которой у него стояли на первом месте. Дагласс пыталась его уговаривать, потом начала упрекать и даже кричать, но увы. Роберт был непреклонен. Он пообещал поддерживать ее и ребенка и навещать их, когда сможет. Когда он ушел, Дагласс рыдала с безутешностью Ниобы. Прошло немало времени, прежде чем она поднялась на ноги и зашвырнула подальше красивое свадебное платье из кремового атласа, расшитое золотыми незабудками. После этого обманувшаяся в лучших ожиданиях фрейлина пообещала себе больше не верить ни одному мужчине.
1574
У Роберта появился сын. Эта новость повергла Елизавету в ужас. Матерью оказалась Дагласс Шеффилд. Елизавета не ошиблась, сразу угадав в ней шлюху. Ребенка без лишнего шума крестили, но слухи все-таки достигли двора. Королева узнала о случившемся, подслушав болтовню Франсес Говард. Эти, с позволения сказать, родители имели наглость назвать малыша в честь Роберта, на весь мир заявив о его отцовстве.
Как посмел он предать свою Бесс? И с кем? Немало ночей Елизавета провела без сна, рыдая в подушку и изобретая способы мести обоим прелюбодеям. Пыточный арсенал Тауэра не смог бы осуществить то, что королева собиралась сделать с Робертом и его грязной потаскухой. Елизавета с ужасом узнала, что они снюхались еще в прошлом году. Значит, в ее день рождения Роберт уже лежал в объятиях этой девки. Елизавета вспоминала тот день. Сколько комплиментов тогда наговорил ей Роберт. С его лица не сходила улыбка. Он преподнес громадный веер из белых перьев. Золотую ручку веера украшали выгравированные медведь (его герб) и лев – символ Англии. Тела обоих геральдических зверей переплетались в объятиях. А сам Роберт, оказывается, переплетался в иных, уже не геральдических объятиях. Каким пышным и пустым виделся сейчас его подарок. Елизавета даже усмотрела в этом намек. Веер сродни ширме. Словом, завеса для ее глаз! Сейчас, должно быть, Роберт праздновал рождение своего незаконного отпрыска.
Она не ошиблась. Верный своему слову, Роберт сохранил эшерский дом за Дагласс и навещал, когда удавалось вырваться из дворца. Все его приезды сопровождались упреками и обвинениями. Дагласс по-прежнему считала, что он обманул ее и бросил. Но сейчас Роберт не мог скрыть своей радости, видя крепкого, здорового малыша, родившегося от него. И в то же время ему было горько, что сын, носящий его имя, волею обстоятельств появился на свет незаконнорожденным. Дитя греха. Какая жестокая ирония! Его единственный сын не сможет унаследовать ни титул, ни земли, ни владения. Временами Роберта захлестывала неприязнь к Елизавете. Другие мужчины женились в свое удовольствие. Почему ему отказано в этом праве? Можно подумать, что Елизавета сама собиралась стать его женой!
Но если быть с собой предельно честным, Роберт сознавал: его желание иметь сына оказалось не настолько сильным, чтобы жениться на Дагласс, рискнув всем. Он быстро охладел к телесным усладам с ней. Между ними не было ни родства душ, ни родства умов. А вот с Елизаветой было и то и другое. Дагласс, которую поначалу он считал женщиной своей мечты, быстро превращалась в мегеру. Радость материнства меркла перед сознанием загубленной репутации. Кто она теперь? Отвергнутая любовница графа Лестера. Мать бастарда, которую тихо удалили со двора, чтобы не сердить королеву.