Книжный магазин был переполнен, пришлось стоять у задних полок. Кто-то уже занял место у микрофона, приветствуя каждого входящего. Я сняла жакет и, свернув, положила на свою сумку и тут услышала, как человек у микрофона сказал: «Редактор этой книги — Арчи Нокс».
С тех пор как мы расстались, я несколько раз видела Арчи на литературных чтениях и издательских вечеринках. Первое время я подходила к нему, но он, едва кивнув, поворачивался ко мне спиной. Моя подруга Софи высказала предположение, что он избегает меня, поскольку до сих пор испытывает ко мне нежные чувства, хотя и скрывает это.
С того места, где я стояла, он не казался ни постаревшим, ни изменившимся. На нем был знакомый мне свитер из шотландской шерсти цвета овсянки. Он говорил, что в один присест прочитал рукопись романа «Чокнутый», забывая про еду и сон; он бодрствовал всю ночь и ел на завтрак китайскую тушенку, отведать которую не посоветует никому.
Арчи сделал паузу, и я поняла, что он меня заметил, — он сдвинул брови, закашлялся и свернул свое выступление.
Публика зааплодировала, автор романа Микки Лэмм, одетый в коричневый костюм и кроссовки, обнял Арчи. Манеры и внешность Микки вполне соответствовали его голосу: искорки в глазах, подпрыгивающая походка, кривая улыбка. Казалось, будто он состоит из щенячьих хвостов, хотя ему, вероятно, было уже за сорок.
Когда аплодисменты смолкли, он произнес в микрофон: «Арчи Нокс, несомненно, лучший из редакторов». И захлопал в ладоши, вынуждая своих слушателей сделать то же самое. Затем со скоростью девяносто слов в минуту призвал всех присутствующих писателей посылать рукописи Арчи Ноксу в К. и дал полный адрес издательства, включая почтовый индекс. После чего — уже голосом диктора — повторил этот адрес еще раз.
Я не видела, где Арчи, но ощущала его присутствие. Я закрыла глаза и, пока Микки читал, представляла себе Арчи, склонившегося с карандашом над рукописью.
Роман «Чокнутый» представлял собой воспоминания о детстве, а в главе, которую читал Микки, речь шла о том, как он в детстве воровал таблетки из медицинского кабинета своего отчима — психиатра. Как выяснилось, таблетки были всего лишь средством против морской болезни, хотя Микки и его друзья вообразили, будто бы открыли для себя волшебный кайф, и он продолжал воровать их.
Судя по прочитанному отрывку, Микки в юном возрасте был дерзким дьяволенком, порхающим эльфом, веселым шалопаем, что особенно проявилось, когда он попался на краже и отчим спросил: «У тебя что, морская болезнь?»
Аудитория отозвалась смехом, в котором я различила и смех Арчи. Мне невыносимо было думать о том, что он в очередной раз меня проигнорирует. Когда отзвучали аплодисменты, я подхватила сумку и быстро двинулась к выходу, по пути услышав, как кто-то из публики задал стандартный вопрос:
— Что вы читали для вдохновения?
— Стены ванной комнаты, — ответил Микки.
* * *Я жила в Виллидже в старой квартире моей тети Риты. Проживала я там нелегально, фактически туда не переезжая. В любом случае расположиться там было негде: ее веши так до сих пор и не вывезли. То, что квартира бесхозная, легче было определить по моему присутствию, нежели по отсутствию ее владелицы. Единственным местом, где мне нравилось находиться, была маленькая терраса, но читать я там не могла. Так что, запасшись диетическим лимонадом и стаканом с подстаканником, я расположилась с рукописью «Таинственного юга» за громоздким обеденным столом. Роман начинался с описания флоры — дремучих лесов, диких кустарников, удушающих лиан, — после чего автор переходил к животному миру, если допустимо относить к этому миру жуков. Жуки, жуки, жуки — и такие крошечные, что их трудно разглядеть, и крупные, как птицы, и целые полчища жуков, и жуки-одиночки, жуки кусающие, жалящие и забирающиеся человеку в нос. Проза была плотной и поэтичной, читать ее было все равно что разбирать плохой почерк: уже через несколько страниц мои глаза начали разбегаться в стороны, и из опасения потерять нить словесной вязи я отложила чтение. Так что когда зазвонил телефон, я сразу же схватила трубку.
Арчи сказал:
— Это я. — И спросил так, словно мы расстались не два года назад, а вчера: — Что случилось?
Я была слишком удивлена, чтобы отвечать. Потом расплакалась и не могла остановиться.
Арчи терпеть не мог, когда при нем плакали, — не то чтобы это причиняло ему боль, а просто не выносил слез. Я поняла, что он звонил с платного телефона, вероятно обедая вместе с Микки и его окружением, но он ничего об этом не сказал.
Наконец я произнесла:
— У моего папы лейкемия.
— Милая! — только и вымолвил он, но в этом слове я услышала все, что мне было надо. Он велел мне не плакать и завтра прийти к нему пообедать.
2
Арчи встретил меня в дверях. На нем был черный кашемировый свитер, который я подарила ему на Рождество.
— Привет, дорогая! — сказал он, как бы похлопав меня по плечу.
Позади него на обеденном столе стояли пионы. Белые, с красно-фиолетовыми каемками, они пока еще были сжаты в крохотные кулачки.
— Боже мой, — сказала я, — мои любимые!
— Я знаю, — отозвался он, а глаза его сказали: «Тебе явно не по себе».
Наливая в стаканы содовую и выдавливая туда лимон, он рассказал мне, как стоял, склонившись над этими пионами, и просил, приказывал, умолял их раскрыться, но они проявили такое же упрямство, как и я в самом начале нашего знакомства.
— Может быть, они тут видели кого-то еще? — спросила я.
На обед были крабы в мягких панцирях — еще одна любимая мною вещь. Пока Арчи тушил их в соусе, я рассказала ему, что у моего отца не та форма лейкемии, от которой умирают сразу же.
— Понятно, — отозвался Арчи.
— Он страдает от нее уже девять лет.
Арчи поставил тарелки на обеденный стол и повернулся ко мне.
— Девять лет?
Я кивнула.
Мы уселись за стол. Я завела было речь о том, что отец не хочет, чтобы его болезнь мешала мне жить, но побоялась, как бы Арчи не заподозрил, будто я разделяю отцовские опасения. И поэтому сказала только:
— Мне кажется, он и не надеется, что я могу ему чем-то помочь.
— Конечно, — сказал Арчи. — Он не хочет впутывать тебя в эти дела. — И добавил, что мой отец всегда был сильным и благородным человеком, а сейчас это проявляется и по отношению ко мне.
Я рассказала ему, что лечащий врач отца, доктор Вишняк, по секрету объяснил нам с Генри, что представляет собой болезнь отца. Хотя я и не очень знакома с практической биологией, но поняла, что лейкемия и химиотерапия ослабили иммунную систему отца, и он стал чувствителен к таким инфекциям, как опоясывающий лишай и пневмония, которыми он когда-то уже болел. Генри задал доктору массу вопросов о ходе болезни и ее лечении, о красных и белых кровяных тельцах, о трансплантации костного мозга и переливании крови, после чего я спросила, сколько времени все это может продлиться. Это был самый главный вопрос, и доктор Вишняк не смог ответить на него ничего определенного.
— Неужели совсем ничего? — спросил Арчи.
Я покачала головой и решила, что мой вопрос обеспокоил доктора, так как в его уклончивом ответе мне послышалась фальшь. Хотя я и не поняла, с чем это связано.
— Мне показалось, будто я говорю по-французски в научной аудитории.
— Наверное, он просто не любит слышать вопросы, на которые он не может ответить.
— Возможно, — согласилась я.
Взяв чашки с кофе, мы перешли в гостиную. Арчи подошел к стереосистеме и спросил, нет ли у меня какого-нибудь пожелания.
— Может быть, блюз? — ответила я.
Перебирая пластинки, он рассказал мне, как однажды спросил у своей дочери, что она хочет послушать. Ей было около трех, она не выспалась и капризничала, сползая на попке по ступеням.
— Она сказала: «Не надо музыки, папочка», — произнес Арчи, имитируя детский голосок. — Но я ответил, что надо бы что-нибудь послушать. Тогда она кокетливо подняла волосы в хвост и сказала тоном уставшей от светской жизни певицы из ночного клуба: «Хорошо, давай галоп!»
Именно эту пластинку он сейчас и поставил. Я спросила, как поживает Элизабет. Он сказал, что она красивая и оборотистая девушка и умеет произвести впечатление. Сейчас она заканчивает первый курс в Стэнфорде, а до этого провела год в Израиле, в кибуце. Она простила его, теперь они стали ближе, и он надеется встретиться с нею следующим летом в Греции.
Я сказала, что собиралась летом поехать в Грецию, но теперь не уверена, удастся ли.
Он уселся на кушетке рядом со мной и похлопал меня по руке.
Когда мы заговорили о выступлении Микки, я призналась, что еще не читала «Чокнутого», и Арчи пообещал достать экземпляр. Я видела, что он гордится этой книгой, и мне интересно было, могу ли я почувствовать что-либо подобное. Он спросил, какие книги я купила в последнее время.
— Malaise[15], — ответила я. Мне трудно было точно объяснить, в какой тупик зашла моя карьера. — У меня теперь новый шеф.
— Malaise[15], — ответила я. Мне трудно было точно объяснить, в какой тупик зашла моя карьера. — У меня теперь новый шеф.
— И кто же?
— Мими Хаулетт.
Он сказал:
— Я знал Мими, когда она была еще помощником редактора.
И я сразу же подумала: он с ней спал.
Арчи спросил, что из прочитанного за последнее время мне понравилось. Я пыталась вспомнить название хоть одной книги, но тут он добавил так, словно мы уже говорили о чем-то другом:
— Ты читала мою книгу?
— Да, — ответила я.
— Понравилось?
— Да, — ответила я.
Он спросил, не обиделась ли я, что он написал роман о наших отношениях.
— Мне не понравилось, что ты передал его в мое издательство.
— Это было ошибкой, — вздохнул он. — Я очень сожалею.
— Я знаю, — сказала я.
— Это в какой-то мере роман отчаяния, — пояснил он.
— А можно ли отчаяться в какой-то мере? — спросила я. — Ведь это все равно что быть немного в ужасе или пребывать в состоянии слабого экстаза.
— Оставь мужчине его достоинство! — буркнул Арчи.
— Поразительно, что ты докатился до счастливого финала.
— Мы заслужили его, — отозвался он.
— А как у тебя дела с алкоголем? — поинтересовалась я.
— Все в порядке, — ответил Арчи.
Он рассказал, что принимает лекарство под названием «антабус», которое отторгает алкоголь, и он станет больным, если выпьет. Кроме того, он побывал в Обществе анонимных алкоголиков. Арчи показал мне чистый покер-чип (учетную карточку), который ему дали, чтобы отмечать состояние трезвости. Он сказал, что на собрания не ходит, но постоянно носит в кармане этот покер-чип.
Я сказала, что рада за него, а потом спросила:
— А как ты думаешь. Общество анонимных игроков уже упразднили?
Когда он обнял меня и пожелал спокойной ночи, я почувствовала просто руки, которые сжали меня, — скорее идею объятия, чем ее реальное воплощение.
— Арчи, — сказала я, — ты разучился обнимать женщин.
— Отсутствие практики, — ответил он.
* * *Я сидела в большом кожаном кресле Арчи. Он растянулся на диване. Когда я начинала что-то говорить, он перебивал меня:
— Никаких разговоров в библиотеке!
И напоминал, что я пришла сюда работать. Немного спустя он сказал, что собирается заказать китайский обед, который называл на французский манер «шинуа», и спросил, чего я хочу.
Я ответила библиотекарю:
— Тс-с!
Он позвонил в китайский ресторан и сделал заказ. Ведь он знал, что я люблю. Когда обед принесли, мы накрыли в столовой и долго потешались над нашими запретами на разговоры, имитируя сценки из немого кино. Мы жестикулировали, как итальянцы, и строили гримасы; взяв с подставки палочки для еды. Арчи изображал дирижера.
За обедом он спросил, как мне удалось до такой степени запустить работу над рукописями. Меня это ничуть не удивляло — так уж получилось, но теперь я и сама хотела это понять. Я сказала, что мне не нравилось все то, что я читала, и в результате я стала думать, что все дело не в рукописях, а во мне самой. Я бралась за них снова и снова, а тем временем накапливались новые. Это была правда, и осознать ее было большим облегчением.
— Когда это началось? Когда ты узнала о том, что происходит с твоим отцом?
Я пожала плечами. Мне казалось нелепым ссылаться на болезнь отца, особенно с тех пор, как он сам перестал использовать ее как оправдание.
Арчи сказал:
— Совершенно естественно сомневаться в правильности своих суждений относительно сомнений в правильности своих суждений.
Вернувшись в кабинет, он предложил:
— Давай посмотрим, что ты читаешь.
Я показала ему «Таинственный юг».
— Я даже не знаю, о чем там речь. Дошла только до жуков и сейчас перечитываю первую главу.
Арчи пробежал глазами первую страницу.
— Этот писатель хочет стать вторым Фолкнером.
— Ну, до этого-то я и сама додумалась. А что, если он и в самом деле второй Фолкнер?
— Нет, — отозвался Арчи, переворачивая страницу.
— Но я не берусь это утверждать. Мими хочет, чтобы я написала внутреннюю рецензию.
— Так это для Мими? — спросил он.
Я кивнула.
— Все это?
Я кивнула.
Он посмотрел на меня, и мне стало ясно: он понял то, что я не хотела ему говорить.
— Пиши! Этот парень хочет стать вторым Фолкнером, запятая, и возможно таковым и является, запятая, но я не смогла читать его дальше первой главы.
— Это все, что мне нужно сказать? — спросила я. — Дальше можно не читать?
— Конечно, — ответил он, вручая мне рукопись. — Давай теперь посмотрим остальные.
Он пробежал первые главы всех рукописей, которые я принесла, и сказал:
— Ты не ошибаешься в своих суждениях.
Потом спросил о каждой из них — по какой причине та или иная мне не нравится, после чего надиктовал на основе моих отзывов рецензии, которые я должна была отдать Мими.
Он растолковывал мне нюансы моего положения в новой иерархии Н., пояснив, что в данном случае и речи нет о понижении меня в должности, и описал издательскую политику, в которую я оказалась втянутой.
Я замечаю, что мне следовало бы уже давно все это знать.
— Нет, — отвечает он, — всего узнать невозможно.
Я говорю:
— У меня такое ощущение, словно я Элен Келлер, а ты Анни Салливан[16].
— Элен, — произносит он нежно.
Я притворно вздыхаю и говорю:
— Ты учил меня читать.
Он смеется лающим смехом, и от одних этих звуков меня тоже разбирает смех.
Потом я признаюсь, какое ужасное прозвище придумала Мими. И рассказываю, что порой она смотрит на меня так, словно не в силах понять, способна я на что-то или нет, и что рядом с ней я чувствую себя дурой.
— Ты даже не знаешь, какая ты способная!
Я спрашиваю:
— Ты с ней спал?
— Нет, дорогая, — отвечает он.
* * *— Ты неплохо поработала, — говорит мне Мими на следующий день.
— Спасибо, — киваю я.
— Но твои прежние рецензии были куда подробнее.
Я чуть было не сказала, что напишу развернутые отзывы, если это нужно, но тут же представила себе, как читаю роман про жуков. И вместо этого повторила слова, сказанные Арчи:
— Свое время нужно использовать эффективно.
Она смотрит на меня, как на чревовещателя. Потом говорит:
— Отличные рецензии.
И отпускает, сказав «спасибо».
Я слышу свой голос: «Нет проблем». Это выражение я подслушала у говорящих по-английски иностранцев, которые употребляют его вместо положенного «Не за что».
* * *Арчи должен был идти на званый обед. Он предложил мне поработать в его кабинете и добавил:
— Если хочешь, я просмотрю твою работу, когда вернусь.
Я не хотела возвращаться в теткину квартиру, а в издательстве, где горели лампы дневного света, было одиноко и неуютно. Я спросила:
— Ты правда не возражаешь?
— С чего бы мне возражать? — ответил он. Потом добавил, что ключ я найду на обычном месте — во рту горгульи, — и посоветовал чувствовать себя как дома.
Я последовала его совету и взялась за чтение, усевшись в кожаное кресло и положив ноги на стол. Я прочитала все принесенные с собой издательские рукописи и написала несколько рецензий для Мими. Потом растянулась на диване с романом «Чокнутый», который мне оставил Арчи.
Я проснулась, когда он накрывал меня шерстяным одеялом.
— Привет, — сказала я.
— Ты хочешь встать и пойти домой? — спросил он тихо. — Или будешь спать в комнате для гостей?
— В комнате для гостей, — ответила я.
* * *Арчи сказал, что прочитал рукопись одного невролога и хотел бы обсудить ее с моим отцом.
До этого они встречались только дважды: на похоронах моей тети и у нас на побережье; последний визит придал новый смысл затянувшемуся уикенду. Мне он запомнился тем, что Арчи курил на пристани и бросил окурок в воду. Я посмотрела на него так, словно он был террористом, угрожающим нашему образу жизни, и сказала:
— Мы ведь здесь плаваем!
Мой голос прозвучал так же сурово, как голос моей матери, когда она сделала замечание сезонному рабочему, припарковавшемуся на лужайке. Тогда я сказала ей, что далеко не каждый знает наши порядки.
Так и прошел уикенд. Я сердилась на Арчи, а потом сердилась за это на себя.
Из этого уикенда он вынес приятные воспоминания о том, как он сидел на крыльце с моим отцом. Они беседовали об издательском деле и о книгах, и теперь Арчи понимал, что отец просто хотел доставить ему удовольствие.
— Он был так добр ко мне, — сказал Арчи. — Даже если этот уикенд и не пришелся ему по душе, он этого не показал.
Помню, с каким облегчением отец встретил наш разрыв, хотя он никогда и слова не сказал против Арчи.
Арчи наблюдал за мной.
— Что твой папа говорил обо мне в тот уикенд?
Я ответила:
— Он говорил, что ты очень обаятелен.
Так оно и было.