— Сегодня первый день отдыха в моей жизни, — сказала я Арчи, придя домой. — Все было о'кей. Уверена, что второй день остатка моей жизни будет еще лучше.
Арчи пытался улыбнуться, но это была всего лишь форма, которую принял его рот.
Готовя обед, я поймала по приемнику станцию «Мотаун» и принялась танцевать.
— Что это такое? — возмутился Арчи, словно застал меня за чтением комикса.
Я громко запела под музыку.
Он сказал:
— Я живу с подростком.
— Чем ты расстроен? — спросила я, когда мы уже лежали в постели.
— Не знаю, — отозвался он.
И я сообразила, что никогда прежде не слыхала от него таких слов.
— Я хотел помочь тебе, а теперь не могу этого сделать.
— Так для меня даже лучше, — сказала я, но он не ответил.
21
На следующий уикенд мы поехали на ферму. Он делал все, что я хотела, и ничего из того, чего я не хотела. Не просил меня играть с ним в слова или в какие-то другие игры. Не предлагал пригласить на обед профессора.
После полудня он взял меня на блошиный рынок. Он ел хот-доги в дешевом буфете и читал газеты, пока я охотилась за сокровищами. Когда я показала ему то, что купила, — картонных коров, лошадок, козочек и свинок на деревянных подставках, — он сказал:
— Как же мы жили без них раньше?
* * *В субботу вечером мы лежали за домом на траве. Свет луны заливал лужайку, но звезд не было. Вероятно, яркое освещение заставило меня вспомнить бренчание, которое я слышала по радио и под которое взрослела. И я пропела Арчи «Ashbourne Mall».
Немного погодя он произнес:
— Любимая!
— Да, любимый? — отозвалась я.
Он вложил в мою ладонь маленькую синюю коробочку. Я открыла ее, внутри оказался бархатный вкладыш. Я вынула его и увидела кольцо. Оно было платиновым, с одним бриллиантом. Если бы я хотела получить от него кольцо, это было как раз то, что надо.
— Прелестная вещица, — сказала я.
В моем тоне ему послышалось сожаление.
— Да, — вымолвил он.
Мне хотелось сказать:
«Я не могу сейчас принять такое серьезное решение; я не могу положиться даже на себя».
Но сказала всего лишь:
— Извини, милый. Он нежно проговорил:
— Я понял, что ты не выйдешь за меня, в тот день, когда ты не пригласила меня на похороны.
Мой отец ушел навсегда. Я чувствовала, что не могу большее ничего терять, но сейчас, когда я это осознала, это уже свершилось: я потеряла надежду, что когда-нибудь буду так же любима снова.
* * *Я пересекла лужайку. Уселась за садовый столик. На душе было пасмурно, и поэтому я не могла забыться. Посидела немного, сорвала с дерева яблоко, чтобы съесть его по дороге домой.
В машине Арчи сказал, что ему тяжело меня отпускать. Возможно, именно со мной он связывал последнюю попытку начать новую жизнь.
Я стала возражать, но он рассердился.
— Черт возьми! — вздохнул он. — Притворись хотя бы, что тебе неприятна мысль о том, что я с другой женщиной.
— Харрисберг, штат Пенсильвания, — сказала я.
— Олбани, штат Нью-Йорк, — продолжил он.
* * *Когда Арчи остановил машину возле моего дома, я спросила:
— Ты не хочешь, чтобы я взяла свое барахло?
— Нет, — сказал он, — не хочу.
Как раз тогда я немного его испугалась. Потом Арчи придвинулся и взял меня за руку. Так мы и сидели перед моим домом, и казалось, время остановилось. Потом он крепко обнял меня и произнес:
— Моя маленькая обезьянка!
* * *Через неделю Арчи позвонил мне. Он сказал, что я могу зайти и забрать вещи в любое удобное для меня время.
Я ответила:
— Завтра утром.
— Ты хочешь, чтобы меня в это время не было дома?
— Так было бы легче.
— Так не будет легче! — отрезал он.
Я поняла, что он прав, и готова была сказать об этом, но тут он добавил:
— Не ищи легких путей, Джейн.
— Ты не должен этого говорить, — возмутилась я. — Это нарушение версальского договора.
— Хорошо, — сказал он. — В соответствии с женевской конвенцией я останусь, чтобы с тобой попрощаться.
* * *Вместо того чтобы взять ключ изо рта горгульи, я нажала кнопку звонка. Арчи открыл дверь.
— Хэлло, милая! — сказал он.
— Привет!
В коридоре я увидела белье и книги в бежевых пластиковых пакетах, в которых нам приносили еду из китайского ресторана. Мои картонные животные с фермы паслись на коробке с книгами.
— Можешь задержаться на минутку? — спросил он.
— Конечно.
Я увидела на обеденном столе белые цветы. Он налил мне стакан легкого пива.
Мы пошли в его рабочий кабинет, он уселся в большое кожаное кресло и сказал:
— Микки в шоке от того, что произошло между нами. Он сказал, что у него такое ощущение, будто развелись его родители.
— Хорошо еще, что он не винит в этом себя.
Арчи не улыбнулся.
— Он будет рад, если ты ему позвонишь.
— Позвоню, — ответила я.
— Он спросил, почему мы расстались, но я не сумел ему объяснить.
Мне хотелось сказать: «Милый!», но я сказала: «Арчи!»
— Что, Джейн? — спросил он, словно нанося ответный укол.
— Ты хочешь объяснений?
— В общем, да.
Так мягко, как только могла, я поведала ему, что много размышляла о наших отношениях. Арчи кивнул. Я продолжила, объясняя, что считала неправильным и почему. И когда добралась до того, что мы не были до конца откровенны друг с другом, поняла, какую роль я сейчас взяла на себя. Это заставило меня поразмыслить, действительно ли нам необходимо расстаться. Но Арчи перебил меня словами:
— Я не хочу все это выслушивать.
— О'кей, — кивнула я. — В таком случае скажи Микки, что мы не принесли друг другу счастья.
Он проговорил:
— Колдридж сказал, что счастье — это всего лишь собака, которая греется на солнце, лежа на скале. Мы явились в этот мир не для того, чтобы быть счастливыми. Мы здесь для того, чтобы переживать великие события.
— Скажи Микки, что мы не пережили друг с другом великих событий, — заметила я.
— Что ты имеешь в виду? Секс?
— Зачем ты подначиваешь?
Арчи улыбнулся.
— По-моему, после хорошей драки мы вполне могли бы поладить.
Я покачала головой, а он встал, поэтому пришлось встать и мне.
Он помог мне вынести сумки и вызвал такси.
Потом сказал:
— Надеюсь, у тебя будет все в порядке.
Я ответила:
— Будет.
22
Я встретила Арчи еще один раз. Увидела его возле площади Шеридана: он ждал на переходе, когда зажжется зеленый свет. С ним была симпатичная молодая женщина с раскрасневшимися от мороза щеками, в пальто из верблюжьей шерсти. Я не смогла определить ее возраст — я утратила эту способность за время пребывания рядом с Арчи, но поняла, что она еще моложе, чем была я, когда с ним познакомилась. Мне-то казалось, что он закрутит с кем-то примерно своих лет, как поступила бы я, и это меня покоробило. В какой-то момент я поймала себя на том, что воспринимаю их с точки зрения умудренной жизненным опытом женщины: старик ищет себе любовницу помоложе.
Мне было интересно узнать, женаты ли они. Понаблюдав за ними немного, я решила, что нет. Оба были очень внимательны друг к другу. Старались друг друга рассмешить. Арчи слегка обнимал ее одной рукой, а она поглядывала на него снизу вверх. Арчи — старый плут, но я видела, как она жаждала его внимания. Конечно, у нее было много общего со мной. Переходя улицу, Арчи заметил меня. Он улыбнулся, и его улыбка показалась мне грустной. Он вполне мог бы пройти мимо, но вместо этого остановился и сказал:
— Привет, малышка!
И поцеловал меня в щеку.
— Это моя дочь Элизабет.
Я сделала вид, будто давно знаю, кто она.
— Привет! — сказала она.
Она теребила свою белую мохеровую перчатку и казалась еще моложе, чем была на самом деле.
Арчи спросил меня насчет работы, и я ответила, что условно принята в рекламное агентство.
Элизабет переводила взгляд с Арчи на меня, возможно гадая, кто я такая и кем была для ее отца.
Я спросила, как дела у Микки.
— Он устал, — сказал Арчи. — Только что представил свою новую книгу.
— Тот самый Микки, которого я встретила в прошлый раз? — спросила Элизабет.
— Он самый, — сказал Арчи и, обратившись к нам обеим, добавил, что новая книга Микки — о пекаре-букмекере — называется «Тесто»[18].
Мне пришло в голову, что я могла бы быть Элизабет мачехой. Мне очень хотелось поговорить с ней, узнать, где она живет и чем занимается, но я заметила, что Арчи торопится. Да и она, видимо, спешила.
Элизабет, должно быть, почувствовала, что я смотрю ей вслед. На углу она обернулась и дружелюбно махнула мне на прощанье рукой в перчатке.
Я так же дружелюбно махнула ей в ответ.
Они исчезли за углом.
ВЫ МОГЛИ ВЫ СТАТЬ КЕМ УГОДНО
Я так же дружелюбно махнула ей в ответ.
Они исчезли за углом.
ВЫ МОГЛИ ВЫ СТАТЬ КЕМ УГОДНО
Он широкоплеч и мускулист от упражнений по поднятию тяжестей и ежевечерних пробежек по набережной Гудзона. Он светловолос и голубоглаз, у него крепкая челюсть, а кожа бледна, словно ее специально отбеливали. Он статный и симпатичный. Весь его облик наводит на мысли о военно-морском флоте, о Флориде и девчонках, тусующихся возле станций метро и называющих его «классным парнем». Но он вырос в Манхэттене, на Парк-авеню: он встанет, когда ты войдешь в комнату; он заметит, что ты озябла, и накинет тебе на плечи свою синюю спортивную куртку; он остановит такси и распахнет перед тобой дверцу.
В день вашего первого свидания он принесет тебе шлем и предложит покататься на мотоцикле. Он кивнет головой в таком же большом шлеме перед тем, как тебя подсадить. Его руки крепко сомкнутся на твоей талии, словно ремень безопасности.
Ты чувствуешь, что он опасен, но чем — не сможешь сразу понять и задумаешься: не потому ли это, что рядом с ним ты испытываешь такое состояние защищенности, какого никогда еще не испытывала.
В слабо освещенном очаровательном ресторанчике он без колебаний заказывает бурбон с пивом в качестве «прицепа» и сам становится слабо освещенным и очаровательным. Когда обед уже подан, он протягивает тебе витамины, которые достает из нагрудного кармана рубашки.
И вот ты идешь вместе с ним через Виллидж. Весна. Воздух прохладен, небо безоблачно.
Дома ты наливаешь ему бокал вина. Сидя на кушетке, он держит твою ладонь в своей, поглаживает и щекочет ее кончиками пальцев.
Ты чувствуешь, что он хочет обладать тобой — не как материальной вещью, а как прекрасной мечтой, которую стремится удержать. Он дает тебе понять, что им ты уже овладела.
* * *Он не может встречаться с тобой слишком часто. Каждый день он звонит тебе на работу, каждый вечер — домой. Он говорит: «Это я, твой дружок!»
Он приглашает тебя послушать выступление рок-группы — песни довольно вульгарные, за исключением «Will You Love Me Tomorrow».
Он озабочен безопасностью твоей езды на велосипеде по Манхэттену. Он покупает тебе красный фонарик, чтобы ты закрепила его на шлеме, а когда ты отъезжаешь, напевает: «Только живи! Только живи!»
Ты неравнодушна к эрдельтерьерам — он позаботится о твоем членстве в Американском обществе любителей эрдельтерьеров. Ты получаешь членский билет, тебе обеспечен ежемесячный бюллетень «Черный и Золотисто-коричневый».
Он запоминает имена всех, с кем ты общаешься, — товарищей по работе, друзей, просто знакомых, членов всей твоей обширной семьи — и дает им прозвища: вечно хныкающая кузина Марджори — у него «Мученица», неравнодушная к черным парням начальница Ра-шель — «Рассель».
Ты рассказываешь ему историю своей семьи. Он — свой парень.
Говоря о своей матери, он употребляет иронические замечания и как бы берет их в кавычки. «Мамуля» все еще живет в той квартире, в которой он вырос и которую не называет своим жильем, ограничиваясь лишь упоминаем адреса. Он проходит по Парковой мимо дома № 680 пять раз в неделю по пути на сеанс психоанализа.
* * *Вы знакомитесь с несколькими его друзьями из Шото, который он называет «Щеткой». Беседе они предпочитают паясничанье, а ты играешь при этом роль аудитории.
«Они кого угодно поставят в тупик, — говорит он после их ухода. — Настоящие тупикоделы». Живительно, как легко он открещивается от них; а ведь он поддерживал с ними дружеские отношения почти двадцать лет.
Потом он знакомится с твоим братом, и тот недоумевает: «Чего это он такой злой?»
И только тогда ты начинаешь это замечать. Он спорит с ударником из оркестра. Официант — «грубиян», шофер такси — «ослиная задница». Продавец жетонов «смерил его презрительным взглядом», в химчистке «преднамеренно» потеряли его рубашку. С особой страстью он ненавидит нашего ненавистного сенатора.
При твоем упоминании об антидепрессантах он посмотрит на тебя так, словно ты пытаешься всучить ему целую кучу мятных пилюль.
Он будет членораздельно объяснять, что хочет преобразовать боль в стимул и средство самопознания. Анестезия — противоположность тому, в чем он нуждается.
Ты говоришь, что понимаешь его, и спрашиваешь после этого: «Еще один бурбон и пиво?»
* * *Он достает камеру-поляроид и то и дело тебя фотографирует. На самой любимой его фотографии ты хохочешь во весь рот, а твою голову наподобие берета украшают его шорты.
Он говорит, что ты похожа на Пэтти Херст, участницу боевой левацкой организации, в момент ее ареста.
И добавляет, что ему нравится это фото еще и потому, что на нем хорошо видно, как блестит серебро у тебя на груди.
* * *В ресторане он замечает стайку гогочущих девушек-моделей. «Это — как созерцать искусство ради искусства. Мы, все прочие, — просто люди, — говорит он. — Благодаря им мы понимаем, что не являемся такими прекрасными, как они».
* * *Он заявляет, что ничего не хочет от тебя скрывать. Он хочет быть ближе к тебе, чем к кому бы то ни было. И на этой волне признается тебе в таких мыслях, от которых ему самому становится стыдно. Ты начинаешь играть роль добровольца Красного Креста. Уравновешенного и добродушного, раздающего маисовую кашу — до тех пор, пока ночью он не начнет тебе рассказывать, что в какое-то время объектом его фантазий становятся и другие женщины.
Тебе известно, что мужчинам это свойственно; ты допускаешь, что с ним именно так все и обстоит, но то, в чем он исповедался, злокозненно заражает и тебя.
Он отрешается от действительности. Он говорит, располагаясь на кушетке: «Это перемещение в пространстве». Он и ненавидит, и любит тебя, как это было и с матерью. Фантазии — вот средство, к которому он прибегает, чтобы улизнуть из-под твоей власти.
Когда он заявляет, что перемещение — это универсальная истина, ты отвечаешь: «Для тебя — может быть».
Вы расстаетесь.
* * *Где бы ты ни оказалась, повсюду ты обнаруживаешь женщин, которые красивее тебя.
Ты воображаешь, что они влекут его к себе.
Ты готова пить бензин, только бы твоя душа не озябла.
* * *Когда он звонит и сообщает, что соскучился по тебе, ты приглашаешь его, и он проводит с тобой ночь.
Утром он спрашивает, где его бритва. Ты отвечаешь, что выбросила ее, когда вы расстались. Тогда он признается: «А я стащил твой дезодорант».
* * *Он везет тебя в Париж праздновать твой день рождения. Он говорит, что собирается сделать тебе предложение. И вот ты одеваешься для события, о котором вы оба будете вспоминать через много лет, и даже накладьшаешь макияж. Однако после нескольких обедов, прошедших без обмена кольцами, ты перестаешь позировать для будущих воспоминаний и расслабляешься. Ты начинаешь наслаждаться путешествием как раз тогда, когда он становится мрачным и утрачивает чувство юмора.
Он просто не может поверить, как тут все дорого, и не перестает удивляться высокомерию парижан. Он устал от бесконечных хождений и размышляет вслух, действительно ли существует такое явление, как нарушение биоритмов в связи с перелетом через несколько поясов.
Он интересуется: «Ты употребляешь косметику?»
В кафе, в музеях, за обедом он смотрит на тебя в упор, и тогда возникает впечатление, будто бы он пытается вспомнить, что любит тебя.
«В чем дело?» — спрашиваешь ты наконец.
«К тебе, милая, это не имеет никакого отношения. Я исполняю танец перемещения в пространстве».
В последний вечер вашего пребывания в Париже, после ужина в честь твоего дня рождения, он смывается, чтобы рассчитаться в гостинице. Ты роешься в его рюкзаке в поисках ручки и находишь обручальное кольцо. Тебя начинает бить дрожь. Ты ложишься. Когда он возвращается, ты сообщаешь, что хочешь прогуляться. В одиночестве.
«Но ведь уже полночь, — говорит он. — Нам нужно рано вставать».
«Я знаю», — отвечаешь ты.
Ты идешь на улицу Сен-Жермен, в то кафе, где Симона де Бовуар писала письмо Сартру[19], — кафе, которое твой дружок презирает из-за того, что там всегда полно туристов.
Тебе оно нравится. Ты заказываешь вино. Куришь сигарету. Разыгрываешь из себя почтенную Симону перед малопочтенным Жан-Полем.
За вторым бокалом вина ты замечаешь мужчину, который внимательно тебя разглядывает. Он полноват, у него залысины, длинные пряди волос беспорядочно спутаны. Пока он не встает, ты не имеешь представления о том, какого он роста. И тогда обнаруживается, что и вставать ему почти что не надо. Он подходит к твоему столику.