Я направляюсь вперед вдоль борта и останавливаюсь на баке. И чувствую, как это здорово, когда ветер в лицо, а за спиной — плавучий дом.
Когда мы подплываем к Оленьему острову, Том бросает якорь и достает маски, дыхательные трубки и ласты.
Я говорю, что никогда раньше не плавала под водой.
Он заверяет меня, что мне это понравится, после чего берет мою маску и плюет в нее, затем ополаскивает в океанской воде.
Я не могу скрыть удивления.
— Капитан, мне с трудом верится, что вы сейчас плюнули в мою маску.
Том смеется.
— Это делается для того, чтобы ее почистить, — объясняет он и спрашивает, не желаю ли я сигарету с марихуаной.
— Вы поплюете и на нее? — спрашиваю я.
— Уже поплевал.
Джейми бросает на меня взгляд, в котором читается немой вопрос.
— Лучше не надо, — говорю я.
Потом надеваю маску и спускаюсь по трапу в бледно-зеленую воду. Я восхищаюсь кораллами и водорослями и только после этого замечаю первую рыбу, всю в желтых и белых полосах. Потом стайку синих рыб. Затем — оранжевых. Я плыву прямо на них и безмолвно кричу: «Я — Флиппер! Я в подводном мире Джейн Кусто. Охотница за сокровищами. Отражаю нападение акул. Я Бонд. Джейн Бонд».
Но мне не так-то легко дышать через трубку, к тому же в маске я чувствую приступ клаустрофобии. Я выплываю на поверхность, чтобы избавиться от маски и трубки. Вижу там Джейми в маске, подскакиваю в воде и хихикаю, когда он бросается на меня. Он снимает маску и трубку и предлагает обследовать остров.
Мы идем к берегу — неуклюжие в своих больших ластах., — Ты не замерз? — спрашиваю я.
— Вообще-то вода холодная, — отвечает он.
По его тону я догадываюсь, что нам предстоит серьезный разговор, и мне уже не так весело.
На берегу он поворачивается ко мне.
— Какого черта ты вяжешься к этому парню?
Я ошеломлена.
— О чем ты?
— Ты флиртуешь с этим парнем, — упорствует он.
— Ты о капитане Томе?
— Не валяй дурака! — взрывается он. — Я тебе не верю!
— А я — тебе, — в тон ему отвечаю я.
В ластах я чувствую себя рыбой-клоуном и должна их снять, прежде чем продолжить разговор.
— Мы просто друзья, — говорю я, поддразнивая его. — Кроме того, я полагаю, что есть вещи, которые не нуждаются в подробных объяснениях.
— О'кей, — кивает он. — Принято.
— Ведь ты не можешь подробно описать все то, что чувствовал за те дни, что мы здесь.
— Значит, ты возвращаешься ко мне, — говорит он.
— Нет, — отвечаю я. — Прежде чем вернуться, надо уйти. Я не флиртовала с этим парнем. Мне он просто понравился.
Мы идем и идем. Мы оба курим, и это так не вяжется с синим небом и зеленой водой. Мы проходим мимо молодой пары, взявшейся за руки.
— Привет! — говорят они, словно мы все связаны одной ниточкой, подобно четырем горошинам в стручке.
Джейми адресует им от нас обоих безжизненное «Хэлло».
И вот мы уже снова на берегу, откуда начали путь. Молча смотрим на наш парусник. Джейми опускается на песок, я сажусь рядом.
Он поворачивается ко мне и бормочет:
— Извини.
Я знаю, как ему трудно извиняться, и в таких случаях обычно говорю: «Скажи, что больше так не будешь», а услышав эти слова, отвечаю: «Нет проблем» или «Все в порядке».
Я спрашиваю:
— За что ты извиняешься, Джейми?
— За то, что не слушал тебя. Сожалею, что втянул тебя в это дело.
— Ты поставил меня в неловкое положение, — говорю я, и голос мой дрожит.
— Я понимаю… — мямлит он.
И я чувствую, что он действительно раскаивается. Меня пугает то, что я слишком быстро перехожу от неприязни к симпатии, и тут же возникает вопрос: а может, я не одна такая?
Войдя в воду, Джейми спрашивает, как по-моему, курит ли сейчас капитан Том сигарету с марихуаной.
— Наверняка, — отвечаю я.
— А как ты думаешь, можем мы опрокинуться и утонуть?
— Можем, — откликаюсь я. — И будем плавать вместе с рыбами.
Изображая рыбу, он приближается ко мне, при этом пальцы его трепещут, как плавники. И осыпает меня короткими рыбьими поцелуями. Потом мы надеваем маски, ныряем и плывем к паруснику.
МОЙ СТАРИК
— При ходьбе смотри вверх, — говорила Рита, сестра моей бабушки, тем летом, когда я гостила у нее в Манхэттене. — Подбородок выше! — И она слегка похлопывала по своему подбородку тыльной стороной ладони.
Мне шел семнадцатый год.
Я слушала ее, потому что она была красивая: для женщины, пожалуй, высоковата, зато тонкая и гибкая, с узкой костью, с длинными белыми волосами, которые носила, как головной убор.
В тот последний вечер, который я проводила у нее, мы собирались в театр. Она надела блузку с индейским узором и облегающую юбку. Я пряталась за дверью ванной, поглядывая, как она красит губы красной помадой, которую придумала, по ее словам, сама Коко Ша-нель. Она заметила меня и критически оглядела сверху донизу. Ее взгляд остановился на моих сандалиях «Dr. Scholl's» на деревянной подошве — причуде, сохранившейся со школы.
Когда я шла за ней в спальню, сандалии громко стучали по деревянному полу.
Она покачала головой.
Я сказала:
— Других у меня нет.
Тогда тетя Рита вручила мне пару темно-синих лодочек. Мне они показались похожими на те, что носят стюардессы: они были на размер меньше, чем нужно, но я в них втиснулась. Мы еще не вышли на улицу, а ноги у меня уже болели.
— Так-то лучше, — сказала тетушка.
Весь первый акт она сидела тихо и не проронила ни звука, пребывая в немом восхищении.
Во время антракта она пошла в туалет, чтобы принять пилюлю. Она никогда не принимала пилюли прилюдно. Мне пришлось ждать ее в вестибюле. Ноги затекали, и я переступала с ноги на ногу, по очереди давая им отдохнуть.
Я рассматривала толпу, и в голове вертелась одна мысль: «Это Люди, Которые Посещают Театр в Манхэттене».
Какая-то пожилая женщина улыбнулась мне и заговорила с мужем, после чего он обернулся и посмотрел в мою сторону. Потом то же самое сделала другая женщина. Я плохо представляла, как я сейчас выгляжу, и мое лицо вспыхнуло от волнения при мысли, что, возможно, здесь я кому-то кажусь красивее, чем на самом деле.
Потом я поняла, что они смотрят на кого-то, кто стоит за мной, и оглянулась сама.
В первую очередь привлекали внимание ее ноги — длинные и загорелые, — а потом уже глаза, скулы, зубы, великолепные, как на снимке из иллюстрированного журнала. Ее спутник был старше ее — крупный мужчина, широкоплечий, высокий, светловолосый, с обветренным лицом. Он не был красив в буквальном смысле этого слова, но имел привлекательную внешность. Он явно подтрунивал над ней, а она говорила что-то вроде «о'кей» и сгибала руку. Он крепко сжимал ей руку выше локтя, и я скорее видела, чем слышала, как он при этом присвистывал. Она смеялась, а он так и держал ладонь кольцом вокруг ее красивой руки.
Отыскав взглядом тетю Риту, я помахала ей. Губы ее были накрашены свежей ярко-красной помадой Коко. Казалось, она пришла в глубокое волнение, увидев меня.
Это было ее лицо на публике. Я знаю, потому что она говорила мне об этом.
— Старайся выглядеть увлеченной на людях, — посоветовала она.
Уж она-то знала, что говорит. Я попросила у нее разъяснений.
Она угостила меня сигаретой, дала прикурить, потом закурила сама. Пока она говорила о недостатках первого акта, я не сводила глаз с этой привлекавшей всеобщее внимание пары. Тетя спросила мое мнение о пьесе.
— Хорошая, — сказала я.
— Хорошая? — переспросила тетя. — Дети хорошие, собаки хорошие… Это театр, Джейн.
— Ах да! — сказала я, и в этот момент мужчина поймал мой взгляд.
Я быстро отвернулась, но успела заметить, как он что-то сказал своей спутнице и двинулся в нашу сторону.
— Ой-ой-ой, — пробормотала я и тут же услышала над собой его голос, похожий на львиный рык.
— Рита! — воскликнул он.
Моя тетушка чмокнула воздух, будто бы целуя его в обе щеки, но он мотнул головой:
— Нет.
И поцеловал ее прямо в губы. Когда она представила меня, от удивления я не могла вымолвить и слова. В конце концов, по возрасту она годилась ему в матери.
* * *Его звали Арчи Нокс. И моя тетя любила его. В такси по дороге домой я спросила ее, принадлежит ли он к числу знаменитостей.
— Для редактора он слишком знаменит, — ответила она. — Лучшие на виду не бывают.
Сама она была романисткой.
Сама она была романисткой.
— Бьюсь об заклад, что его подруга — известная личность, — сказала я. — Возможно, писательница. Или актриса. Что-то в этом роде.
— Нет, — отозвалась тетя. — Если бы ей и хотелось этим заниматься, он бы ее отговорил.
— Арчи Нокс поцеловал тебя, — обронила я.
Она сжала мою ладонь.
— Надеюсь, тебе не было скучно?
Приехав домой, мы взяли бутылку бренди и вышли на террасу. Этажом ниже терраса была шире нашей, и, когда мы уселись, там появилась какая-то пара. Они закурили, и женщина, скрестив руки, прислонилась к стене.
— Кто живет под тобой? — спросила я.
— Нина Соломон, — ответила тетя. — Она снимает документальные фильмы. Ее муж — художник Бен Соломон. Если бы ты побыла у меня подольше, мы сходили бы в его галерею. Там бывают литературные вечеринки. Завтра вечером я могла бы тебя взять. Она отхлебнула бренди. — Но в наши дни литературная братия так скучна. Мне бы хотелось, чтобы было побольше таких, как Арчи Нокс.
Мне интересно было узнать о нем, но я боялась спросить прямо.
— А что представляла из себя литературная братия в прежние времена?
— О, это были гуляки. Большие гуляки.
Я нарисовала в своем воображении красновато-коричневый внутренний орган, именуемый печенью, и предположила, что она имеет в виду запойных алкоголиков.
А тетя сказала:
— Сейчас все занимаются исключительно болтовней.
* * *Поступив в колледж, я провела долгий уикенд с моей тетей на Марта-Виньярде. Пасмурным вечером она взяла меня с собой на грязи. Мы шли вдоль берега, и, когда приблизились к грязевым ваннам, я увидела, что все там голые. Покрытые грязью тела пестрели разными оттенками серого цвета — в зависимости от степени высыхания. Я посмотрела на тетю.
Она промолвила:
— Парад статуй.
И я сказала ей в тон — прислушиваясь к ней, — что она пытается сочинить строчку для романа.
Рядом с ней я чувствовала себя не столько юной, сколько провинциальной. Когда мы подошли к грязевой яме, она сказала:
— Иди вперед.
И я пошла без колебаний. Я сняла купальник, передала ей и бултыхнулась вниз.
Потом она соскоблила немного глины с моей спины и помазала ею у себя под глазами.
— У тебя мои груди, — заметила она, словно я совершила что-то похвальное.
Я попросила ее рассказать мне об Арчи Ноксе.
Она посмотрела на меня так, словно не была уверена, достойна ли я слушать ее рассказы. Потом проронила:
— Иногда он как будто с цепи срывался. В те дни, когда пил мартини.
— В чем это проявлялось? — спросила я.
— Женщины, — ответила она. — Женщины были от него без ума.
Она поведала мне, что когда-то у всех на слуху была история одной молодой женщины, которая из-за него покончила с собой. Я ждала продолжения, но тетя умолкла. Затем лицо ее просияло.
— И собаки, — сказала она.
— Собаки? — переспросила я.
— Собаки следовали за ним повсюду.
* * *— Он был неплохим боксером, — сказала она в тот вечер, когда пригласила меня отпраздновать окончание школы. — Он вечно врезал кому-то по носу.
— Этакий мачо, — прокомментировала я.
— Нет, это было лишь точное выражение его внутреннего состояния.
* * *Мне исполнилось уже двадцать пять, когда я снова увидела Арчи Нокса. Это было на вечеринке в Центральном Западном парке, куда меня пригласила одна подруга. К тому времени я работала помощником редактора в издательской фирме Н. и была в этой фирме самой молодой.
Я кивнула ему с противоположной стороны комнаты и, когда он подошел ко мне, увидела, что его волосы поседели.
— Что будете пить?
— Виски с содовой, — ответила я.
Через минуту он вернулся и вручил мне стакан молока.
— Кто-то должен заботиться о вас, — промолвил он и исчез.
Моя подруга из Н. уже ушла. Я оказалась брошенной на произвол судьбы и разыгрывала заинтересованность происходящим, пока в комнате не осталось всего несколько человек.
Арчи подошел ко мне. Он взял меня за локоть и сказал:
— Давайте поищем для вас чего-нибудь покушать.
Я полагала, что он знает, кто я такая, но когда я упомянула о своей тете, он вскричал:
— Будь я проклят!
За ужином я спросила его о К., где он был главным редактором. Он не захотел об этом говорить.
Он сказал, что моя тетя самая красивая женщина на земле, даже в свои восемьдесят. Затем коснулся моего подбородка и, изучая профиль, повертел мою голову. И, улыбнувшись, сделал вывод:
— Никакого сходства.
* * *Я встретилась с Арчи во французском ресторане, чтобы поужинать перед тем, как пойти в театр. После того как официант принял наши заказы, я упомянула, что мой дружок Джейми, вероятно, находится сейчас в Париже. Он уже месяц скитается по Европе, пытаясь понять, что ему делать со своей жизнью. Именно из этого и состояла его жизнь.
— Что он из себя представляет? — спросил Арчи.
— Я вам уже говорила, — буркнула я и, взяв из стаканчика цветной карандаш, принялась машинально чертить что-то на бумажной скатерти.
— Ты с ним счастлива?
— Конечно.
Он сказал, что я не знаю, что такое настоящее счастье.
— Ты должна сама позаботиться о том, как поладить со счастьем в этой короткой жизни.
Я положила карандаш обратно.
— Вы сами не знаете, что говорите.
Он сказал, что я достойна лучшей участи. И добавил:
— Ты уже достаточно взрослая, чтобы разбираться в таких вещах.
Я поглядела на него.
— Вам не кажется, что вы несколько староваты для меня?
— Нет, — ответил он.
Принесли наши напитки, и Арчи в один прием выпил свой виски с содовой, при этом его кадык мерно поднимался и опускался. Потом положил деньги и театральные билеты на стол и поднялся со словами:
— Да, ты, пожалуй, слишком молода для меня.
И ушел.
* * *Арчи не извинился и даже не вспомнил об этом, когда позвонил, чтобы пригласить меня на обед.
Он жил в доме из бурого камня в Вест-Виллидж, занимая целых два этажа. Я попросила его провести со мной экскурсию по этим апартаментам. Каждая комната производила впечатление кабинета. В меблировке преобладали темное тяжелое дерево и кожа, все несколько обветшалое, повсюду валялись книги и рукописи.
Порядок был только в его кабинете, где на письменном столе красного дерева стояла старая пишущая машинка.
Я последовала за ним в гостиную.
— Комната для гостей, — пояснил он, и я замерла как вкопанная. Мое внимание привлек двустворчатый шкаф, наполненный боксерскими трофеями: кубками, вымпелами, золотыми и серебряными статуэтками.
— Эти две двери ведут вниз, — сказал он. — Думаю, ты предпочтешь миновать спальню хозяина.
— Конечно, — согласилась я.
Он сказал: прошу прощения, открыл дверь в спальню и, сделав вид, будто обращается к кому-то, произнес:
— Я скоро приду, дорогая.
Выдержал паузу, словно выслушивая ответ, и снова обратился к воображаемой собеседнице:
— Не глупи! Я просто кормлю голодного ребенка.
Я рассматривала безделушки на подоконнике: керамического носорога, мраморное яйцо, сувенирный стеклянный шар из заснеженной Небраски. Они напоминали те подарки, что я делала Джейми, и я гадала, кто бы мог подарить все это Арчи, когда он сказал:
— Я не держу дома спиртного.
Он подал мне стакан сельтерской и отрезал ломтик лимона.
— Я не пью уже два года, — пояснил он.
Я чуть было не съязвила: «И все это время вам, наверное, ужасно хотелось выпить», но вовремя перехватила его взгляд. Он смотрел на меня пристально и многозначительно, давая возможность проникнуться важностью сказанного.
* * *В кафе «Вивальди» Арчи спросил меня, помню ли я определение ада у Данте.
Я задумалась, потягивая свой капуччино.
— Подождите минутку.
— Близость без интимности, — сказал он.
— Послушайте, Данте. — Я собиралась напомнить ему о Джейми, но вместо этого вымолвила: — Я просто не рассматриваю вас в этом плане.
Он пробурчал:
— Избави меня, Господи, от младенцев.
* * *Мы с Арчи обедали в ресторане в центре города, когда к нашему столику подошел публицист из Н.
— Общий привет! — выпалил он.
Позже я сказала:
— Теперь все начнут думать, что между нами что-то есть.
— Ну что ж, — пожал плечами Арчи, — будем считать, что мы их одурачили.
* * *На мой день рождения Арчи подарил мне свой роман. Сказал, что это его первое и единственное произведение. Этому роману было столько же лет, сколько и мне. В нем рассказывалось о мальчике, который жил со своей матерью в Небраске.
Я прочитала его не отрываясь, сидя на коврике в своей крохотной квартирке. А закончив, позвонила своей лучшей подруге Софи.
Она изрекла:
— Мне совершенно без разницы, Хемингуэй он или нет.
— Ты говоришь так потому, что он алкоголик. Потому что он вдвое старше меня.