Мое угрюмое настроение мгновенно сменилось на бодрое. Мой внутренний настрой с похоронного марша сменился на бодрый пляс. Тут же из моих уст полилась бодрая мелодия торжествующей жизни. Разговаривать по-немецки на темы войны, ранений и госпитальной жизни я так хорошо научился в немецких госпиталях, что даже обрадовался таким вопросам. Я в самом деле тогда хорошо разговаривал на эту тему по-немецки и сразу, почти без всякой паузы, сам взял инициативу разговора в свои руки. Мне не хотелось, чтобы он задавал мне вопросы. Это могло быть не в мою пользу. Потому почти на хорошем немецком языке я так красиво разукрасил то, что могло со мной быть, а больше того, чего и в помине-то со мной не было, но походило на правду. Немец стал улыбаться и слушал, не перебивая. В конце разговора спросил, кто я по национальности и где научился говорить по-немецки. Я сказал, что у меня соседи были немцы. Учился немецкому в школе и еще много был среди немцев. Может быть, многое и приврал, но и правда была тоже. В конце беседы он показал документ и сказал, что из Риги на мое имя пришел запрос, в котором спрашивают, как я устроен, получил ли я земельный надел. Там была просьба к местным властям проявлять ко мне участие. Немец сказал, что во всех случаях, если будет нужда какая, я смогу найти у них поддержку. Сказав 'данке зер', я вышел.
Дома застал т. Маню в большом волнении. Увидев меня живым и невредимым, она очень обрадовалась. Вечером, когда пришел Александр Кузьмич, мы все сели за стол и обсудили происшедшее. Чтобы ничего со мной ни случилось, ни сейчас, ни потом, дядя Саша посоветовал об этом никому не говорить.
- Нам не нужны ни немцы, ни их земля. Их из России скоро прогонят. Они нам никто. Они наши завоеватели, враги наши. Нам же придется жить здесь, ибо здесь наша родина и наш дом.
А то, что случилось со мной в это страшное лихолетье, то это не вина моя, а судьба такая. Судьба, которая распоряжалась миллионами людей, а не только мной. У многих она была более трагична. На войне погибли миллионы невинных людей и все не по своей воле.
Еще он сказал, чтобы выжить сегодня и продолжать жить завтра, надо правильно решать свои поступки. Так я и сделал. Внял мудрому совету старого еврея по имени Александр Кузьмич, по фамилии Васильев.
Остфронт по-немецки, а по-русски просто фронт, все более громыхая уверенными победами русских, быстро продвигался на запад. Бои шли уже на правобережье Украины. Было известно о Корсунь-Шевченковском окружении русскими нескольких дивизий немцев. Одесские газеты сообщали о победах русских и на других фронтах. Все это приводило в движение огромные массы людей, наверное, не только у нас в Котовске, но и по всей Европе. У нас же, в Котовске, были изменения местного значения, по которым мы могли судить о происходящих на фронте событиях. Например, через нашу станцию перестали ходить поезда с немцами-отпускниками на Львов. А я лишился гешефта т. е. торговли на местном базаре немецким солдатским барахлом. На выезде со станции в сторону Одессы немцы устроили огромный склад боеприпасов. Это метрах в трехстах от нашего дома. В два ряда стояли огромные штабеля снарядов и бомб. Прямо под открытым небом, никем не охраняемые, лежали тысячи бомб и снарядов. Вторая колея на Одессу была сплошь занята эшелонами, тоже со снарядами и запчастями. Далеко ходить я не мог, но километра за два от станции поезда стояли сплошной линией и им не было видно конца. А главное, удивляло то, что не было видно никакой охраны. Со стороны Раздельной в сторону Слободки шли воинские эшелоны с танками, пушками и солдатами. На платформе я впервые увидел огромный танк, у которого из башни выходило две большие пушки, как из корабельной башни. На вокзале кроме солдат проезжающих частей бродили немецкие дезертиры. Одни прохаживались с оружием, другие без оружия. Все чего-то высматривали. При виде немецких патрулей, быстро уходили с вокзала или прятались между поездами, чтобы их было не видно. В разговор они вступали охотно и рассказывали много такого, что настоящего русского удивляло и радовало. Может быть они сколько-то привирали, чтобы оправдаться, но все одинаково говорили, что у русских столько танков, что до этого они никогда не видели такого количества. Проезжие немцы, которые останавливались переночевать на квартире, вели разговоры, сильно не похожие на те, которые они вели прежде, когда у них были победы.
Однажды у нас остановилась компания из трех или четырех солдат. Выпив сухого молдавского вина, они повели разговор о своем послевоенном будущем и неудачах германских войск на фронтах сегодня. Теперь они уже не пели песни, как прежде. Один из них сказал, что если немцы проиграют войну и в Германию придут коммунисты, то он эмигрирует в Южную Америку. Другой немец солдат, обращаясь ко мне, сказал:
- Пускай едет, он наци. Я беспартийный немецкий интеллигент. Для меня в Германии найдется работа.
Третий сказал, что он строитель и после войны в Германии для него будет много работы. Потом кто-то сказал, что хоть бы скорее все закончилось. О каком-то секретном немецком оружии, которое немцы скоро применят и оно повернет войну в сторону немецкой победы. Они все засомневались. Таковы были разговоры немецких солдат в начале 1944 года. Саму Германию в то время бомбили день и ночь без пауз. Днем бомбили американцы, ночью англичане. Солдаты тревожно ждали писем с родины, жива ли семья. Они теперь не столько беспокоились за себя на фронте, сколько за свою семью на родине в Германии.
Однажды немец получил письмо в немецкой вокзальной комендатуре. Письмо было из дому. Радуясь, он вышел на перрон вокзала и стал читать. Радость от полученного письма сменилась на печаль. Немец вынул пистолет и выстрелил себе в висок. Тогда так бывало с немцами. Теперь немцев били, как говорят русские, 'и в хвост и в гриву'. Но, несмотря на все неудачи, они сражались стойко и умело. Когда фронт был еще далеко, то заботы гражданского населения и страхи были еще малозаметны. С приближением фронта они все более усиливались и стали очень заметны. Я не говорю о румынах, немцах или молдаванах, которые в большинстве собирались уходить шесте с немцами или румынами. Русско-украинское население, которое как-то служило у румын, тоже в страхе принимали свои меры. Торговцы закрывали свои ларьки или буфеты. Молодые красотки, которые работали в румынских ночных кабаре, как-то вдруг изменились в своей внешности. Если раньше они ходили разнаряженными, красивыми и походили на принцесс из сказки, то теперь, в одну ночь они превратились в рабоче-крестьянок. Без красивой одежды и косметики они ничем не отличались от нас всех, смертных. Потом их всех забрали и куда-то отправили. Наверное, в Сибирь, лес пилить.
У нас по соседству жил мужик лет за пятьдесят, по фамилии Гармидор. Был он стар, хвор, и работать не мог или не хотел. Но он одну из комнат в своем доме отдал под столовую. При входе в дом повесил объявление на румынском языке, тем и жил. Мы с мальчишками тоже иногда к нему заходили. Все было удивительно просто. Маленькая комната, несколько столов, у стенки на столе под стеклом стояли окорока, колбасы, вареные яйца и много разного вина. Все было не дорого и при желании и небольших деньгах можно было хорошо отдохнуть или провести время с друзьями. Таких столовых в Котовске было много. При подходе красных старик заволновался, он много раз приходил к нам и все спрашивал, что же ему теперь делать? Дядя Саша в тон ему охал, кряхтел по-стариковски и говорил:
- Ничего, как-нибудь обойдется. Ты же ничего против советов не сделал. Старым людям тоже надо было жить, вот немного и приторговывал. Чего в этом плохого?
Но старик все равно перед приходом красных куда-то исчез. Других таких как он, красные забрали. Торговля на базаре почти исчезла. Никто ничего не продавал и мы с дядей Сашей тоже стали безработными. Жить стали за счет тех запасов, которые у нас были. В Котовск прибыли формирования немцев, которые после их ухода, оставляли русским территорию с выжженной землей. Они уничтожали все, что могло как-то пригодиться русским. Взорвали на станции водонапорную башню, телеграфные столбы, и даже по отдельности каждую рельсу. Дней за несколько дней до окончательного ухода, они взорвали на станции склад с боеприпасами. Утром, когда я еще спал, раздался такой страшный грохот, от которого меня подбросило вверх вместе с кроватью. Казалось, движется дом. Я, не понимая, что происходит, попытался выпрыгнуть в окно. Его уже не было, оно выскочило внутрь дома. Только я вскочил на подоконник, как раздался второй страшный взрыв. Меня воздушной волной бросило внутрь дома. Но я все же выпрыгнул в окно. Там в наш огород, на крышу дома и вокруг поблизости падали целые, неразорвавшиеся снаряды, бомбы и крупные осколки от них.
В это утро немцы взорвали артиллерийский склад на станции. Наш дом стоял под защитой других впереди стоящих домов. Потому у нас снесло только часть крыши. Те дома, которые стояли ближе к складу, у них снесло не только крыши, но сдуло как ветром с земли и сами дома. Весь склад целиком не взорвался. Взорвались отдельные штабеля и то не полностью. Несколько штабелей было разворочено взрывами. Снаряды взорвались частично, остальные разлетелись далеко вокруг. То же самое произошло и со снарядами, груженными в вагонах за городом. В некоторых вагонах взрывы не произошли. Вагоны разъехались по швам, снаряды не взорвались и рассыпались возле вагонов. Взрыв артиллерийского склада для всех был своего рода сигналом, что немцы уходят. Все население городка срочно придумывало способы, чтобы благополучно распрощаться с немцами. А они могли угнать в Германию, убить просто за то, что мог не понравиться кому-нибудь, поджечь дом, и мало ли есть других способов, чтобы показать свою силу и презрение. С другой стороны, было не меньше страхов, смешанных с радостью ожидания встречи со своими, с красными. Какие они теперь, эти свои. Чего от них ждать и с чем они придут. Что будет потом, никто ничего не загадывал. Люди привыкли жить днем сегодняшним. А что будет завтра, жизнь покажет сама. Втихомолку все готовились к встрече своих. Готовили самогонку, придумывали нужные слова, с которыми они будут встречать своих освободителей. Эффект публичной встречи при всем честном народе мог играть определенную положительную роль на будущее. Люди знали подозрительность красных, боялись их не меньше, чем немцев, но все-таки они были своими.
В это утро немцы взорвали артиллерийский склад на станции. Наш дом стоял под защитой других впереди стоящих домов. Потому у нас снесло только часть крыши. Те дома, которые стояли ближе к складу, у них снесло не только крыши, но сдуло как ветром с земли и сами дома. Весь склад целиком не взорвался. Взорвались отдельные штабеля и то не полностью. Несколько штабелей было разворочено взрывами. Снаряды взорвались частично, остальные разлетелись далеко вокруг. То же самое произошло и со снарядами, груженными в вагонах за городом. В некоторых вагонах взрывы не произошли. Вагоны разъехались по швам, снаряды не взорвались и рассыпались возле вагонов. Взрыв артиллерийского склада для всех был своего рода сигналом, что немцы уходят. Все население городка срочно придумывало способы, чтобы благополучно распрощаться с немцами. А они могли угнать в Германию, убить просто за то, что мог не понравиться кому-нибудь, поджечь дом, и мало ли есть других способов, чтобы показать свою силу и презрение. С другой стороны, было не меньше страхов, смешанных с радостью ожидания встречи со своими, с красными. Какие они теперь, эти свои. Чего от них ждать и с чем они придут. Что будет потом, никто ничего не загадывал. Люди привыкли жить днем сегодняшним. А что будет завтра, жизнь покажет сама. Втихомолку все готовились к встрече своих. Готовили самогонку, придумывали нужные слова, с которыми они будут встречать своих освободителей. Эффект публичной встречи при всем честном народе мог играть определенную положительную роль на будущее. Люди знали подозрительность красных, боялись их не меньше, чем немцев, но все-таки они были своими.
Я со своим другом Мишкой, немцем евреем, за городом в кодрах, в овраге выкопали пещеру, занесли туда продукты и замаскировали в надежде, что в нужный момент мы сможем спрятаться там. Но она не понадобилась. Расставание с немцами и встреча своих, красных, прошла по другому сценарию. За день до прихода красных, в городе совсем не было видно ни немцев, ни румын. Люди занимались своими житейскими делами и думали, что красные придут дня через три-четыре или несколько позже. На всякий случай, я набил сумку продуктами и спрятал в сарае. В этот же день, двора через два, ближе к выезду из города в сторону Днестра к переправам, немцы поставили батарею больших пушек. Все было тихо, а сами артиллеристы спокойно прохаживались по соседним дворам, чего-то молча разглядывали и никаким образом себя не проявляли. Возле пушек спокойно ходило несколько немцев и молодая русская девица. Она по-немецки кому-то говорила:
- Пауль, посмотри, я была на фронте. Меня ранило.
Она какому-то Паулю показывала палец и смеялась. Наверное, это была походная солдатская жена из русских. Я постоял, посмотрел, и ушел к себе домой. Заходя во двор, услышал какой-то шум. Зайдя, увидел: возле сарая, куда я спрятал сумку с продуктами, стоит артиллерист, держит в руках мою сумку и кричит на т. Маню:
- Что это такое, партизаны?
Она что-то ему говорила, а он все кричал:
- Партизанен, партизанен.
Я подошел и сказал, что это моя сумка. Там лежат продукты, а я сам собираюсь эвакуироваться. Немец ничего не хотел слушать и теперь уже на меня кричал, что я партизан. Я вынул свои немецкие документы и показал. Он внимательно прочитал их, молча постоял, чего-то раздумывая. Потом решительно сказал:
- Ком мит. Пойдем.
Мы пришли на батарею. Он разыскал своего офицера и показал ему меня и мои документы. Я был одет в дяди Сашино еврейское пальто. Пока немец читал мои документы, я расстегнул пуговицы пальто, под которым была немецкая солдатская форма. Первое мгновение немец как бы растерялся. Но потом спокойно спросил, чего я здесь делаю? Ведь все немцы давно ушли отсюда. Здесь сейчас нет никакой власти. Если я попаду к русским, мне будет плохо. Я сказал, что у меня есть друг немец, он сейчас собирается и мы вместе с ним уйдем. Тот отдал мне мои хорошие немецкие документы и сказал, что ночью они тоже уходят и, если я пожелаю, то могу ехать вместе с ними. Пока я складывал мои документы, у офицера, по-видимому, первоначальное настроение благодушия сменилось на более твердое. Собираясь уходить, он в приказном тоне сказал:
- Поедешь вместе с нами.
Я сказал гут, хорошо. Сейчас возьму свои вещи и приду. Тот ничего не ответил, а я пошел за вещами. Взяв сумку с продуктами, я предупредил т. Маню, что пойду спрячусь в другом месте. На окраине города, где нет никаких дорог, жила простая рабочая семья. Домишко был обычной мазанкой, и двор для скота. Сразу за двором проходил широкий овраг, сильно заросший кустарником и травой. Хозяева дома были мои знакомые. Там у них я и остановился. До самого вечера все было спокойно. Стрельбы было не слышно. Внизу по оврагу немецкие связисты тянули связь. Стрельба началась ближе к вечеру. Вначале были слышны отдельные взрывы снарядов за городом. Потом, минут через 15-20, начался такой грохот от разрывов снарядов, что всем стало ясно, пришли русские. Они штурмовали город без артподготовки. На территории города не разорвался ни один русский снаряд. Стреляла только немецкая артиллерия. Казалось, что стрельба из пушек немцам доставляла удовольствие и они соревновались, кто больше выстрелит. Ружейную стрельбу было не слышно.
Когда стемнело, я быстро сбегал к проводной немецкой связи и перерезал ее перочинным ножом. Вначале стрельба вроде бы поутихла, но потом усилилась. Было ясно, что через час другой русские будут в Котовске. Я снял с себя немецкую форму, отдал ее хозяину, а он мне дал старую, свою гражданскую. Произошел выгодный обмен товара. Я дал хозяину добротную, крепкую немецкую одежду, а он мне старое домашнее тряпье. Оба были довольны сделкой.
Под утро стрельба прекратилась. Минут через 20-30, мимо дома по дороге прошло человек 15 немецких солдат. Они шли медленно, не торопясь, иногда освещая из ракетниц дорогу. Минут через пять во двор зашли русские советские солдаты, красноармейцы. В комнату вошли два советских солдата. Хотя мы с хозяином дома тоже служили в советской армии, но успели отвыкнуть от образа советского солдата. Советские солдаты, что были на фронте, резко отличались в своей одежде от солдат в тылу или на параде. Их внешний вид поразил нас своей неопрятной убогостью. На ногах грязные ботики, выше потрепанные обмотки до колен. Серая русская шинелишка, подпоясанная кирзовым ремешком, сзади разорвана по шву, раздувалась, выпирала наружу и делала солдата каким-то горбато- убогим, некрасивым. Голову венчала шапка-ушанка с распущенными ушами. Вид у солдат был измученный, усталый. Казалось, что это беглые советские солдаты из плена или же босяки бомжи, появившиеся бог знает откуда. Если бы у них не было русских винтовок, то, пожалуй, мы могли бы их принять за каких-то нехороших людей, которых следовало бы поколотить или препроводить в правоохранительные органы. Первый их вопрос был:
- В доме немцев нет?
Они строго осмотрели комнаты. У хозяина было трое детишек, которые спали на кроватях, среди них был и я.
- А это кто? - спросили они, указывая на нас.
- Это мои дети,- сказал хозяин.
- А вон тот парень? - спросили они про меня.
- А это парень из города. Пришел прятаться у нас от немцев, чтобы не угнали в неметчину.
Пока они разговаривали, хозяйка налила два стакана виноградного вина и поднесла красноармейцам.
- Освободители вы наши, дождались все-таки мы вас. Выпейте на здоровье.
Солдаты пили вино по-пролетарски, по-русски. Стакан вина они опустошали в два-три глотка. Потом, взяв из рук хозяйки хлеб, отломили кусочек мякиша, понюхали его и съели.
- Ну ладно, мы уж пойдем.
Уходили они медленно. За это время хозяйка успела накрыть на стол, и вместе с хозяином приглашали выпить еще по стаканчику. Солдаты выпили еще по стакану вина. За это время я успел одеться и сказал, что я пойду вместе с ними. Будем вместе бить немцев. Они сказали, что не надо, сами справимся. Но я вышел вместе с ними. По дороге я подобрал брошенную немецкую винтовку и вместе с ними пошел дальше, в город. Час был ранний, народу на улицах пока было не видно, был рассветный час, и жители еще спали. Ближе к центру красноармейцев было уже много и они не спеша, медленно растекались по улицам. Изредка где-то кто-то стрелял. Я со своими красноармейцами неожиданно вышел на нашу улицу. Уже рассвело и люди выходили из домов. Весть о том, что в городе уже красные, разнеслась очень быстро. Возле домов повсюду стояли люди и каждый по-своему встречал и приветствовал своих освободителей. Люди подбегали к красноармейцам, обнимали их, целовали, плакали. Встречающие говорили:
- Освободители вы наши. Наконец-то дождались.
Когда мы проходами мимо нашего дома было уже совсем светло и я с гордостью проходил мимо своих соседей так, чтобы все меня видели. Взрослые меня почему-то не очень замечали. Наверное потому, что я был в гражданской одежде, а приветствовать красноармейцев в военной форме было интересней. Зато парни из соседских дворов узнавали меня сразу и, подбежав ко мне, шли рядом еще некоторое время. Их матери, перепугавшись, что они могут уйти совсем со мной или с красноармейцами, кричали им: