- Петя! Ваня! Ты куда это собрался? А ну, сейчас же домой!
Одна мать, увидев своего сына, присоединившегося ко мне, оторвала от забора доску и побежала вдогонку. Было интересно смотреть на своих соседей. Напротив нашего дома жила женщина со своими детьми. Дети были еще маленькие, лет по 10-12. Никто из них нигде не работал, ни мать, ни дети, но все равно они жили. Ели, пили и все ходили одетыми. Мать как-то умела выкручиваться. И вот, когда, мимо ее дома проезжал военный верхом на коне, она схватила коня за уздечку и тащила его вместе с всадником в свой дом. Конь упирался, никак не хотел заходить в дверь. Всадник чего-то объяснял нашей соседке. А она все тащила коня с всадником. Дело кончились тем, что она быстро сумела вырвать уздечку из рук всадника, привязала ее к ограде и забежала в дом. Пока всадник отвязывал коня, соседка выскочила из дома с ведром вина. Вначале угощала всадника. Тот пил из стакана, не отказывался. Потом, когда он напился и стал уже отказываться, она ведро с вином поднесла коню. Тот подумал, что его хотят напоить водой, вначале было сунул в ведро свою морду. Вино ему не понравилось, и он в испуге стал пятиться назад. В общем, всадник благополучно уехал, а соседи разводили руками и говорили: вот баба! Потом про нее говорили всякое, но зато все видели, как она была рада и как встречала своих освободителей. Так, с радостью, встречали хмурых, уставших, плохо одетых русских солдат на протяжении всей нашей улицы. Ликование было всеобщим. Некоторые успели вывесить даже красные флаги.
Когда мы отошли от наших домов метров за двести, меня догнал Толик Скачко, сосед лет 16-17. Он сказал:
- Я тоже пойду!
Я подумал, что он убежал потихоньку, чтобы не видела мать. По дороге он поднял брошенную немецкую винтовку, и мы в первых рядах красноармейцев вышли из города. Из Котовска в сторону Одессы шла двухколейная железная дорога. Одна колея была забита немецкими вагонами со снарядами и запчастями. Их было так много, что не было видно ни начала их, ни конца. Мы с Толиком решили посмотреть на эти вагоны и что там лежит. Отделились от общей массы идущих солдат и стали приближаться к вагонам. В это время со стороны Котовска внезапно появилась немецкая легковая машина. Она на большой скорости ехала прямо по шпалам свободной колеи. В ней сидело несколько немцев, наверное, из беззаботных, которые проспали, теперь спасающихся на машине. Мы прицелились и выстрелили в них. Они стрельнули в ответ из автомата и быстро умчались. Но с моей винтовкой произошла осечка. Она не стреляла. Затвор щелкал, но выстрела не было. Потом, когда я ее рассмотрел поближе, оказалось, что у ней сломан боек. Наверное, потому винтовку и выбросили. Вскоре я нашел себе другую, благо оружия повсюду валялось много.
На дороге появились русские танки. Было их три и на некоторых сидели по одному, а где и нескольку солдаты. Трудно было сказать, были это настоящие солдаты или же такие, какими были мы с Толиком. Большинство солдат были одеты в телогрейки. Почему они сидели на танках, тоже было не очень понятно. То ли им было приказано ехать на танках, как десантникам, то ли они устали сильно и сами придумали сесть и проехаться. Как бы это ни было, мы с Толиком тоже забрались на танк, сидели за башней и гадали, как лучше, верхом на танке, или месить грязь пешком. Это было первого апреля и грязи на дорогах было предостаточно. Пока не стреляли, ехать на танке было даже интересно. Но когда мы стали приближаться к селу, вокруг танка стали рваться снаряды. Стреляли откуда-то из-за села. Никаких немцев было не видно, но снаряды рвались то впереди, то сзади. Иногда не долетали, иногда перелетали или рвались в стороне. Один снаряд разорвался рядом, и танк остановился. Из танка вылезли танкисты и начали ремонтировать гусеницу. Танкисты были совсем молодые парни и мы с Толиком гадали, на много ли они старше нас. Вели они себя мужественно. Еще поблизости рвались снаряды, а они спокойно, не спеша, кувалдами стучали по гусенице. Их спокойствие удивляло. Я про себя подумал, то ли они в самом деле такие бесстрашные, то ли по молодости специально позируют, показывая свое бесстрашие. Пока танк стоял, немцы не стреляли, наверное, подумали, что он подбит. Вскоре танкисты отремонтировали свой танк и снова поехали.
Мы входили в село, которое располагалось в широкой и длинной лощине. С другой стороны села, метрах в ста пятидесяти, или немного больше, расположились немцы. Они там выкопали окопы и перекрыли выход из села. Позади их стояла невидимая нам батарея и потихоньку обстреливала нас. По-видимому, та самая батарея, что стояла на нашей улице. Если в Котовске я с ними разговаривал в миролюбивом тоне, то здесь у меня в руках была винтовка, из которой я стрелял в них. Если бы они знали превратности судьбы, то, наверное, прибили бы меня еще там, в Котовске.
Когда мы спускались вниз в село, то метрах в трехстах слева от нас и несколько позади, была замечена группа людей человек на 30. Издали было трудно разглядеть, кто это были. Они шли не спеша, часто останавливались и тоже разглядывали нас. Потом кто-то посмотрел в бинокль и громко сказал:
- Да это же немцы. Они подумали, что мы уже в селе, и пытаются окружить нас.
К этому моменту подъехал советский танк. Он сделал по ним несколько выстрелов из пушки, и немцев стало не видно. Танкисты стреляли плохо-преплохо, будто у них глаза была завязаны. Снаряды рвались далеко-предалеко в стороне. Это вызвало наше возмущение, и мы ругали танкистов, как хотели. Кто-то громко возмущался и говорил такие обидные слова:
- Понасажали в танки пацанов, и вот воюй с такими. Много с ними навоюешь!
Мы спустились в село. Изредка кто-то в кого-то стрелял. Немцев в селе уже не было. Начиная от самого Котовска и до этого села мне все время попадался молодой советский офицер, по возрасту едва ли старше меня. Погоны у него были офицерские, но без единого знака отличия. Потом, позже он сказал, что на погонах у него четыре звездочки. Значит капитан. В разговорах мы находили много общего, потому разговаривать с ним было интересно. Солдаты иногда забегали в крестьянские хаты, спрашивали про немцев и продвигались к выходу из села. Вместе с красноармейцами в первых рядах с винтовкой, на изготовку, шел и я. При выходе из села, поблизости разорвалось несколько немецких снарядов. Это был как бы сигнал, что дальше продвигаться нельзя. Тот, кто не понял и попытается продвигаться дальше, попадет под обстрел. И как бы в подтверждение послышались винтовочные выстрелы, а над головой просвистели пули. Сбоку от дороги была глубокая воронка, и мы с капитаном спрятались в нее.
Метрах в ста пятидесяти от нас немцы поперек лощины выкопали окопы и заняли оборону. Изредка они постреливали, спокойно ходили вдоль окопов, даже не прячась. Немцев было хорошо видно и мы из воронки смотрели на них, чего они делали. Капитан сказал, что сегодня дальше мы не пойдем. Немцы продержатся до вечера, а потом уйдут сами. Вот так уже много дней. Они за ночь уходят километров на десять-пятнадцать, а мы будем их догонять на столько же километров.
Настоящие бои с танками, пушками и самолетами проходят где-то рядом. Капитан немного посидел в воронке, посмотрел на немцев, поговорил со мной и ушел по своим делам. Я остался со своим соседом Толиком. Немцы по-прежнему сидели в своих окопах и изредка постреливали. Некоторые бегом, другие, совсем как на прогулке, переходили из окопа в окоп. Было впечатление, что они нас совсем не боятся и так, своим спокойным прохаживанием вдоль окопов, игнорируют нас. Один немец высунулся из окопа до пояса и стал смотреть в нашу сторону из бинокля. Для меткого стрелка это была хорошая мишень. Я прицелился и выстрелил. Мгновенно немец исчез. Пуля зацепила его или он просто спрятался, поняв, что стреляют хорошо и прицельно - об этом немцы нам не сообщили, но больше так смело в бинокль нас не рассматривали. После моего выстрела они перебегали только бегом. Потом начал стрелять и Толик. После каждого моего выстрела бегущий немец обязательно падал. Либо от попавшей в него пули, либо как способ самосохранения.
Через несколько минут вокруг нас стали подниматься фонтанчики земли от пуль. У немцев, наверное, тоже были хорошие стрелки. Они нас заметили и тоже стали обстреливать. Дольше на этом месте оставаться было нельзя. Посоветовавшись, решили сменить воронку на другое место. Впереди нас и правее был большой овраг, заросший кустарником. Там мы были бы ближе к немецким окопам и в то же время, в кустах, незаметными. Маскируясь, вылезли из воронки. Пробрались к оврагу с нашей стороны и потихоньку стали спускаться вниз, чтобы перейти на другую сторону. Мы успели спуститься только до половины нашей стороны оврага. Неожиданно для нас с другой стороны в нас начали стрелять. Стреляло человек пять или шесть. Их сторона была в зарослях кустарника, и мы их не видели. Зато мы для них были, как на ладони. Наша сторона оврага была покрыта только травой и спрятаться было невозможно. Когда пули щелкали где-нибудь рядом, мы переставали двигаться, создавая впечатление, что мы убиты. Это немного помогало. Немцы стрелять переставали. Как только они прекращали стрельбу, мы быстро вскакивали и бежали вверх из оврага. Стоило нам подняться и побежать, как стрельба начиналась снова.
Трассирующие пули даже днем были хорошо видны. Они впивались в землю впереди нас, сбоку. Иногда совсем близко, иногда подальше. Мы бежали вверх в гору то вместе, то по одному. Если вниз мы спускались минуту-две, то поднимались вверх под пулями минут десять или больше. Когда поднялись на верх и считали себя уже в безопасности, немцы все продолжали стрелять в нас. То ли они вошли в азарт, то ли им было видно нас, но они стреляли. Невдалеке от оврага стояла беленькая украинская хата. Она была вся утыкана дырочками от пуль, предназначавшихся для нас. Приблизившись к хате, чтобы отдышаться и передохнуть, мы заметили, что пули и теперь попадают в хату, в стены, в окна. Немцы видели нас. Они находились где-то выше и, стреляя вниз, промахивались. Может это и спасло нас. Их сторона оврага была выше нашей. Может быть так, а может быть и по-другому. Факт то, что нам повезло, а немцы в нас не попали, не подстрелили.
Немного отдохнув, мы пошли к центру села. Возле одного из домов сидело несколько солдат и из котелков кушали свой обед. Время было послеобеденное. Только мы успели познакомиться, как в небе появилось три одномоторных немецких самолета. Были они маленькие, подвижные. Летали кругами над селом и обстреливали нас из пулеметов. По улице ехала автомашина. Увидев самолеты, она близко прижалась к ближайшему дому. Но самолеты заметили ее и обстреляли из пулеметов. Пули были трассирующие, и казалось, что с неба идет огненный дождь. Машина и дом загорелись, а самолеты улетели. Вначале мы с Толиком хотели было спрятаться, но рядом сидящие солдаты на самолеты не обратили никакого внимания. И мы тоже не спрятались. Они спокойно сидели и кушали из своих котелков, даже не поинтересовались, кто попал под обстрел. Будто их все это не касалось. Когда самолеты улетели, я спросил одного, почему они не прятались. Тот проглотил ложку обеда, помолчал, наверно думал, как ответить, потом как-то безразлично сказал:
- А чего прятаться? Не здесь, так в другом месте подстрелят. Если не сегодня, то завтра. У нас от первоначальной роты и осталось то человека два или три. Так что и прятаться есть ли смысл, все равно подстрелят.
Нам тоже хотелось кушать. Своих продуктов у нас не было. На кухне нам сказали, чтобы мы обратились к своему старшине. А старшины у нас тоже не было. Толик, навоевавшись и насмотревшись на войну, сказал:
-Я лучше пойду домой. Кушать здорово хочется. - и он направился домой, а я решил его проводить.
Пока мы дошли до окраины села, в разных местах на улице разорвалось несколько снарядов. Некоторые дома горели. Немцы с самого утра монотонно посылали в село снаряды. Они рвались в огородах, на улице. Разваливали украинские хаты мазанки или поджигали их. Иногда осколки попадали в людей, в скот. У выхода из села возле хаты сидело двое раненых красноармейца, они ждали попутную машину. У одного была перевязана рука, и ему рядом стоящий солдат делал из газеты самокрутку. Я спросил раненого:
- Здорово зацепило?
Тот, взглянув на меня, ответил:
- С меня хватит. Я отвоевался.
Мы постояли рядом, посмотрели, как изредка, в разных местах рвались снаряды, и Толик направился домой. Перед тем, как ему уйти, мы обговорили сложившуюся ситуацию. У нас у обоих не было никаких документов. У Толика была какая-то справка из школы, говорящая, что он является учеником какого-то класса. А у меня совсем не было ничего. Поскольку он шел домой и ему дома документы были не нужны, то эту школьную справку он отдал мне. Авось, может пригодиться, так подумали мы оба. По выражению лица и по тому, как он отдавал мне свою справку, я понял, что он питает ко мне симпатию и понимает мою трудную ситуацию, считает меня своим другом, одинаково равным по мужеству и смелости. И если бы все зависело только от нас самих, то он, не колеблясь, остался бы рядом. Справку он отдавал с сознанием своей верности другу и что она, справка, может мне пригодиться.
Когда Толик ушел, уже вечерело. Надо было позаботиться о ночлеге и вообще как-то определиться. Я отыскал хату, где располагался штаб войсковой части. Там находилось несколько офицеров, в том числе тот самый капитан, с которым мы успели познакомиться по дороге из Котовска и с которым сидели в воронке, рассматривая немцев. Я сказал, что пришел сюда вместе с ними из Котовска с передовыми частями. Знакомый капитан подтвердил это. Я попросил, чтобы меня определили в какую-нибудь часть, чтобы я числился их солдатом. Мне велели, чтобы я обратился утром, а пока до утра где-нибудь переночевал. Я расположился на лавке в соседней комнате, где находились сами хозяева хаты. Хозяин дома показался мне знакомым, но я никак не мог вспомнить, откуда я его знаю. Он несколько раз выходил на улицу, потом все стихло. Не успел я уснуть, как в дом зашел солдат и велел вместе с ним идти в штаб. Там за столом сидел все тот же офицер, а перед ним стояли два легионера в немецкой форме, казахи или киргизы.
- Какие у тебя есть документы? - спросил офицер.
Я сказал, что своих документов у меня нет, и я жил под разными фамилиями по разным документам. Сейчас живу вот по этой справке и показал Толину школьную справку. Я назвал свою настоящую фамилию.
- А у кого ты жил? - спросил офицер.
Я ответил, что жил у старика еврея, который тоже носил не еврейскую фамилию, а русскую Васильев Александр Кузьмич. Все его принимали за русского, потому он и уцелел. Пальто на мне тоже его.
- А случайно вот эти вояки не из твоих друзей? - спросил офицер, указывая на легионеров.
Те посмотрели на меня и сказали:
- Нет, не знаем.
На рукаве у них была нашивка, на которой в центре красовалась мечеть, а по кругу по периферии надпись 'Туркестан' и 'алла биз билан'. Легионеры хотели перейти к своим. Они спрятались под крышей дома, переодеться не успели и их там обнаружили. Не буду вспоминать весь долгий разговор в штабе. Дело кончилось тем, что мне велели идти домой и обратиться в свой военкомат, если я так горю желанием повоевать. Офицер велел мне покинуть воинскую часть и чем быстрее, тем для меня лучше. Если я попаду ему еще раз на глаза, мне не сдобровать. На прощанье он спросил:
- Случайно, ты сам то, не еврей? Уж больно вид у тебя не русский.
Я зашел в соседнюю хату, с разрешения хозяев лег на лавку и проспал до утра.
Утром, не медля, из села двинулся в Котовск. При выходе из села стоял часовой или просто солдат на посту, молодой парень лет восемнадцати. После разговора он сказал:
- Ладно, иди.
И я пошел. По дороге все время думал, почему в штабе буквально за какие-то минут 30-40 ко мне так резко сменилось отношение. Вначале пообещали принять, потом вдруг милость сменили на гнев и приказали ночью покинуть их воинскую часть. Я перебирал варианты и, вдруг, вспомнил. Ведь прошлой осенью мы с дядей Сашей свинью то на зиму покупали у хозяина дома, где расположился штаб. Лицо хозяина дома мне сразу показалось знакомым, только я никак не мог вспомнить, откуда я его знаю. Он же меня узнал. Сразу, ничего не говоря мне, он сообщил в штабе, что осенью я купил у него свинью, будучи одетым в немецкую форму. Потому-то он так часто и выходил из дома. Если это было так, то в штабе со мной поступили более, чем мягко. Отпустили домой. Почему? Я и по сей день не могу догадаться. Может быть, офицер был слишком уставшим, и ему не хотелось находить себе лишнюю работу. Может быть ему все осточертело, а может быть, мое еврейское дяди Сашино пальто косвенно навело на мысль, что человек, который жил с евреем и не предал его немцам, уже не мог быть врагом. А может быть, я говорил что-то правильное, и ко мне было какое-то доверие. Не знаю почему, но тогда мне повезло. Я уцелел.
Позже, дней через семь-восемь, на улице случайно встретил того хозяина, у кого располагался штаб воинской части. Встреча была столь неожиданной, что первый момент он растерянно смотрел на меня, как на выходца с того света или на человека, сбежавшего с эшафота. Он молча смотрел на меня и не знал, что говорить. Потом, улыбаясь, спросил:
-Тебя отпустили?
- Как видишь, - ответил я.
Больше мы не встречались.
С приходом красных началась новая жизнь, резко не похожая на ту, что была при румынах. Румыны хоть и не обещали райской жизни, зато предоставляли максимум свободы для личной инициативы и нисколько не вмешивались в дела населения. Кто был деловит и предприимчив, тот жил хорошо. Из властей никто не интересовался тобой, как ты живешь. Бесишься ли ты от жира или умираешь с голоду. Население не голодало. При советах частное предпринимательство запрещалось. По идее всем необходимым должно было обеспечивать государство. Но у государства у самого ничего не было, шла война. Население стало жить трудно, голодало. Моя соседка, у которой было много малолетних детей, а муж был на войне, при румынах занималась мелкой спекуляцией, жила и не голодала. Теперь же, когда времена изменились, она никак не могла приспособиться. Она сама и ее дети голодали. Почти ежедневно во дворе были слышны ее причитания и слезы. Увидев кого-нибудь из соседей, она громко плакала, размахивала руками и говорила: