Говорили с Евкой… Долго говорили. Сначала она кляла меня, на чем свет: «Какого черта ты полезла на эту стремянку?»
Она права! Я вяло оправдывалась, но потом согласилась. И понадобился же мне этот чертов альбом с фотографиями!.. Хотела показать его Лиде.
Оттуда и полетела… Полет шмеля или… старой кретинки.
А когда я расплакалась, Евка стала меня утешать. Говорила, конечно, банальности. Но от них мне становилось полегче.
– Во-первых, – монотонно говорила Евка, – у тебя есть твоя Лида! А это не просто плюс, а огромное счастье! В твоем-то херовом положении. Во-вторых – есть жилье. В смысле, большое! Вы с ней не помеха друг другу. В-третьих – есть деньги. Пусть небольшие, но есть.
Это она про мои накопления (с пенсии Краснопевцева). Я, в отличие от нее, никогда не была транжирой.
– В-четвертых – у тебя прекрасный участковый – твой обожаемый Герман! А у меня – злобная крыса Чунгурова. Бесплатного корвалола у нее не допросишься!..
Евка рассказывала мне, как она почти привыкла к своей малоподвижности. К малоподвижности!.. Но она-то – пусть и с трудом – может сама добраться до ванной, кухни и туалета!
А вот я не могу…
– Телевизор! Ты ж его любишь! – хихикнула Евка. – Хлебом тебя не корми! Книжки можешь читать… – Тут Евка вздохнула. – Хотя… Тебе это не очень-то надо.
Это она про себя – читать Евка всегда обожала. А к старости совсем сдали глаза.
Помню, как она мечтала: «Вот выйду на пенсию и начитаюсь!..»
«А сейчас… Две страницы и… все поплыло!» – жалуется она.
– Да! – оживилась Евка. – Начни вышивать! Ну или вязать. Сейчас таких развлечений полно! Послушай музыку, наконец. Всегда себя можно чем-то занять.
Я ненавижу советы. До зубного скрежета ненавижу!
Я слушала ее и думала о том, что мне совсем ничего не хочется. Совсем ничего…
И еще… я боялась! Я боялась, что моя Лида… уйдет от меня! На черта ей такой расклад, такая ситуация? Это ведь не обед приготовить или съездить вместе на Арбат погулять.
На черта ей чужая лежачая старуха? На черта ей памперсы и пеленки?
Она сбежит от меня… Сбежит и правильно сделает! И я бы сбежала.
На угол она себе заработает. На кусок хлеба тоже. И на черта ей я, со своими мокрыми и грязными тряпками? Ей, молодой и здоровой?
Я боюсь. Я очень боюсь, что она уйдет. Я так боюсь, что, когда она выходит из дома, я вся – одно сплошное ухо! Прислушиваюсь к каждому стуку двери. Вернулась? О господи! Какое же счастье…
Какое же страшное дело – зависимость! Человек, конечно, зависим всегда – от родителей, от детей, от мужа, жены. От количества денег. От погодных условий. От общественного и постороннего мнения. От политического строя. От катаклизмов. От случая. От коллег по работе. От начальства. От здоровья – своего и своих близких. От случайных совпадений. От места и времени.
Но! Физическая зависимость одинокого человека… Беспомощного и одинокого…
Страшнее этого нет ничего.
Я поделилась своими опасениями с Евкой. Та ответила:
– Ну отвалит твоя Лида… Найдешь другую! Этих Лид, знаешь ли… Пол-Москвы! Да за комнату и за тарелку супа… Будут грести за тобой и еще кланяться, не психуй!
Легко сказать…
Я не хочу «другую». Я не хочу незнакомого и постороннего человека. Я хочу мою Лиду. Я привыкла к ней, и я ей… доверяю.
Она, моя Лида (я уже говорю «моя»!), восприняла эту нашу «новость» внешне спокойно. Хотя, понятно, расстроилась. Поругала меня: «Как же так, Лидия Николаевна? Как же вы такое сообразили?» Но потом взяла себя в руки и начала действовать.
Вызвала платного хирурга для консультации. Я просила Германа Ивановича, но Лида отказалась: он – терапевт! И при чем тут вообще он?
Даже разозлилась на меня. Я сейчас с ней не спорю – во всем соглашаюсь.
Понимаю: кончилась старая жизнь и начинается новая. Где хозяйка – она, моя Лида.
Хирург предложил лечь в больницу. Я испугалась. А Лида сказала: «Ни за что и никогда! Сама буду ухаживать».
Врач вздохнул и спросил: хорошо ли она это все себе представляет?
Лида спокойно ответила, что очень даже хорошо: тяжело и долго болела ее мать.
Хирург снова вздохнул, согласился и стал писать рекомендации.
Специальный «сапог» на сломанную ногу. Специальный «плавающий» матрас от пролежней. Судно. Крем для кожи. Пенка для умывания и протирания. Подгузники. Пеленки. Надувные шары – для профилактики пневмонии. Поильник. Резиновая петля, укрепленная на потолке, – подтягиваться самостоятельно.
Лида записывала все это и молча кивала. Потом напоила хирурга кофе и проводила до дверей.
Следом вернулась ко мне.
– Ну что? – спросила она. – Будем как-то приспосабливаться к новым реалиям? Да, Лидия Николаевна?
Я еле сдержалась, чтобы не разреветься.
Боялась задать ей лишний вопрос. Боялась хоть чем-то расстроить ее или вызвать раздражение. Словом… Я боялась всего!
В один момент я стала жалкой, ничтожной, убогой и малозначащей, ничего не стоящей старухой.
А вот Лида держалась молодцом! Ведь и она приспосабливалась, и ей было не легче, чем мне.
Она осторожно переворачивала меня с боку на бок. Протирала меня лосьоном и кремом. Подмывала меня (боже мой! Как мне пережить все это!). Взбивала подушки и усаживала на кровати – заставляла надувать воздушные шары. Учила пить из поильника и при этом не проливать на белье. Кормила из ложки, потому что у меня сильно дрожали руки.
Ну и все остальное, о чем я даже не хочу говорить.
Однажды я поймала ее руку и задержала в своей.
Лида замерла, застыла и, покраснев, глянула на меня:
– Что, Лидия Николаевна? Что-то не так?
А я, глотая слезы, пролепетала свое жалкое «спасибо». На этом мой «героизм» закончился. А ведь я очень многое хотела ей сказать…
Но, видимо, не умею… Не научилась хорошим словам. Не научилась я быть благодарной…
* * *Мне тяжело. Мне очень тяжело, я признаюсь в этом. Она – совсем худенькая, небольшого росточка. А поди-ка, переверни ее! Поди, поменяй белье, памперс, пеленку, ночную рубашку…
Есть лежа она пока не научилась – все меню читается на постельном белье и ночной сорочке. Переживает и прикрывает рукой, чтобы я не заметила.
Как будто я ругаю ее! Как будто кричу. Нет, раздражаюсь, конечно. Я же живая… Но сдерживаю себя. Как могу!..
Лидия Николаевна это чувствует. Она тоже живая. Вообще, она не докучает. И совсем не капризничает. Ничего такого не просит – что дам, то и ладно. Я даже переспрашиваю ее:
– А что вам бы хотелось?
– Да все замечательно, Лида! Все просто прекрасно! – отвечает тут же.
А проблем у нас много. Кожа, желудок. Нога. Боли. Делаю обезболивающие – помогает не очень. «Сапог» трет и давит. Сняли. Снова вызвала платного врача. Сказал, что, возможно, она еще встанет. Нужен массаж, упражнения. А там – если бог даст – на ходунки! Будет «ползать» по квартире – уже победа! А гулять можно и в кресле. Полмира на креслах и путешествуют и ведут активную жизнь.
Господи! Неужели есть хоть какая-то надежда? Пока верилось в это с трудом…
Лидия Николаевна впала в депрессию. Врач сказал, что это часто бывает. Человеку все становится неинтересно, и он не хочет бороться. А надо бороться! Разрабатывать ногу – слегка, потихоньку, когда успокоятся сильные боли.
Пошла в поликлинику договориться с массажисткой. Услышала цену и обомлела. Как мы потянем? Теперь у нас одна пенсия. С работы я, конечно, ушла.
Поймала себя на мысли, что объединила наши с ней жизни – «у нас!»
А еще нужен реабилитолог. И кресло. И ходунки… Слава богу, все это позже, потом.
Сделали три сеанса платного массажа, а потом я стала делать сама – подсмотрела и научилась. Лидия Николаевна говорит, что у меня получается лучше. Наверное, подбадривает таким образом. Но не боги ведь горшки обжигают! Массаж мы освоили. В Интернете я нашла упражнения – подумаешь, делов-то! Освоим и это.
Еще мы «гуляем»: я одеваю ее и открываю окно – на улице уже довольно прохладно. Так и лежит моя цаца – в старой вязаной шапке и под тремя одеялами. Смешная!.. Она как-то совсем усохла, скукожилась и стала похожа на сморщенного ребенка. Грустит. Почти все время молчит. Слушается – беспрекословно!
Смущается и часто плачет, когда я меняю ей памперс. Отворачивает голову от смущения.
Перед сном я читаю ей книжки: просит Чехова и Бунина. Говорит, что лучше, чем Бунин, о любви еще никто не сказал.
Как-то завела разговор о Чехове. Как ей жалко его… Какая ужасная смерть в сорок два года! Осуждала Книппер – «черствая и холодная стерва». К тому же еще – некрасивая.
– Есть в ее лице что-то порочное, – рассуждает Лидия Николаевна. – Правда, Лида? Хотя и порочное бывает привлекательно. Но точно не здесь!..
Сетовала, почему он не женился на Лике Мизиновой. Удивлялась этому.
– Не любил, – ответила я. – Наверное, так.
Она посмотрела на меня с удивлением.
Говорили и о Бунине – его мы тоже жалели. Но лично я больше жалела его жену Веру Николаевну. Мне тоже всегда ее было жалко. Хотя… Я предположила, что быть женой гения – уже подарок судьбы.
– Не любил, – ответила я. – Наверное, так.
Она посмотрела на меня с удивлением.
Говорили и о Бунине – его мы тоже жалели. Но лично я больше жалела его жену Веру Николаевну. Мне тоже всегда ее было жалко. Хотя… Я предположила, что быть женой гения – уже подарок судьбы.
– Вы так думаете? – усмехнулась Лидия Николаевна.
Я пожала плечами. Откуда ей знать про это? Она женой гения не была!
Жизнь наша стала другой. Но ко всему человек привыкает. Плакать она стала все реже, читать мы стали больше и… Почти все время мы разговаривали…
Я пыталась разобраться в своих чувствах. В своих чувствах к ней.
Я ругала себя за излишнюю жалость.
И я чувствовала, что злость моя и моя ненависть почти… исчезли.
Я привязалась к ней? Конечно, я не скучаю по ней – еще чего не хватало! Но…
Я к ней привыкла. И мне ее жалко.
Я многое не понимаю. Но чувствую перемены в себе. И это меня, надо сказать, не огорчает…
* * *Я часто вспоминаю Полину. «Наследство» – это слово приходит мне в голову! Моя Поля – тихая, спокойная, услужливая и верная Поля – послала мне подарок с небес – свою девочку, Лиду.
Она пожалела меня – в который раз пожалела. Она спасла меня – в который раз спасла, моя верная Поля…
А если бы я не пустила ее тогда, мою Лиду? Если бы не поверила ей? Я ведь не из доверчивых…
Я боюсь думать о том, что так привязалась к ней. Она необходима мне как вода и как воздух. Уйдет она, и тут же не будет меня. Нет, я не держусь за свою жалкую жизнь – она давно мне неинтересна. Или все же держусь? Ох, как странно устроен человек… Люблю ли я ее или… Или просто боюсь за себя?
У меня частенько бывали греховные мысли: «А что, если?..» Конечно, как человек одинокий я много думала про свою старость и немощь – это понятно.
Я раньше думала: ну, если что… Я запросто смогу решить этот вопрос – в несколько минут, без размышлений. Решу и исполню, недрогнувшей рукой. Десять таблеток снотворного, скопленного и припрятанного, и… все! Я свободна! Правда, в этом все-таки было одно ужасное «но»: сколько? Сколько я пролежу здесь, в квартире, до того как меня обнаружат?
Вот это было самое ужасное! Три дня, неделя?.. Я размышляла: позвонит Евка. Наберет раз двадцать и… начнет бить тревогу. По крайней мере позвонит в милицию. То есть в полицию – теперь это так называется. Созваниваемся мы с ней теперь раз в три дня – она беспокоится. Значит… я пролежу так совсем недолго.
А если что с Евкой? Господи, что за мысли! Так быть не может, чтобы мы обе и сразу, одновременно. Просто… сделать это нужно, пока Евка жива. И точно не летом.
Мне совсем не было страшно, когда я размышляла над этим. Было немного… тревожно и чуть неприятно. Но точно не страшно.
Потом появилась она, эта Лида. Я думала, что ненадолго. Исполню долг перед Полей и – все, до свиданья! В конце концов, я же не мать Тереза, чтобы оказывать помощь всем страждущим!
Я не думала, что она так задержится здесь, в моей жизни. Я не думала, что она, эта совершенно чужая женщина, станет для меня… Всем. Моими глазами, руками, ногами. Моим поводырем. Нянькой и мамкой.
А те мои мысли… Нет, они не ушли. Совсем не ушли. Но… мне как-то неловко сделать все это при ней! Не в буквальном смысле при ней – в переносном.
Зачем это ей? И как будет ей после всего этого?
Я долго думала. Размышляла. Прикидывала – как и что. И решила.
Я дала себе слово: я встану! Я буду держаться. Я перестану хандрить. Я буду делать все то, что мне скажет доктор. Я буду очень стараться – хотя бы для того, чтобы облегчить жизнь ей, моей Лиде.
Лида очень устала, я это вижу.
Как странно – она совсем не брезгует мною, абсолютно чужой старухой.
Что это? Благородство души? Деревенская закалка? Полины гены?
Да какая разница! Она так преданно служит мне, что… Хотя… слово «служит» здесь уже не подходит… Или я ошибаюсь?
Неужели… она привязалась ко мне? Так же сильно, как я привязалась к ней?
Вспоминаю Евкины слова: привязанность – всегда обуза. Любая – физическая, душевная. Всегда будешь бояться и трепетать.
Будешь бояться потери.
Это так. Теперь я поняла это окончательно. Вернее, поняла в первый раз в жизни! Вот как бывает…
С Евкой я поругалась.
Она все норовит сказать мне гадости про Лиду. Она продолжает сомневаться в ней. Подозревать ее в корысти.
– Не вздумай писать завещание! – талдычит Евка. – Как только напишешь – она тебя грохнет! Отравит или удушит подушкой. Держись до последнего!
А мне смешно! Уж в людях-то я разбираюсь… Лида и корысть… Лида и дурные мысли… Чушь и бред! От одиночества она, моя Евка, совсем тронулась умом. Во всех видит преступников и мошенников. Бедная, бедная Евка! Совсем потеряла веру в людей. Вот что с ней сделала жизнь…
Я подарила Лиде свое кольцо – мое любимое, с сердоликом. То самое, что я купила у той красивой татарки в Крыму. Я видела, что Лида часто смотрит на него. Брать она не хотела. Смущалась? Еще один плюс. Но я настояла. Правда, кольцо она пока так и не носит – говорит, что мало. Нужно расточать, а все некогда.
А я верю, что оно принесет Лиде удачу. К тому же это кольцо подарено ей от души.
А Лида неплохо – и даже очень! – разбирается в литературе. Это открытие удивило меня. Деревенская девочка, странно… Она объяснила: ей сказочно повезло – в деревенской школе был чудесный учитель. Какой-то диссидент, сбежавший от режима. Я к режиму лояльна – лично мне он ничего плохого не сделал. Хотя… Это как посмотреть. Но получила я от него все, что могла.
Лида говорила, что пошла в педагогический именно из-за этого учителя.
Еще она сметлива – это качество присуще деревенскому люду. Ловка и совсем неглупа. Полина была совершенно другой – честной, верной, но… недалекой. Всю жизнь при кастрюлях. Но при всей ее серости и необразованности Поля тоже была неглупа в вопросах житейских.
Хотя общего у них я ничего не вижу – как будто не мать и дочь и не родня вовсе. Разные они очень.
Я переживаю, что Лида прикована ко мне. Она машет рукой: «Ерунда!» А я все равно переживаю. Переживаю, что уйдет. Переживаю, что сидит возле меня.
В старости человек очень меняется – это я замечаю и по себе, и по Евке.
А еще от страха человек меняется. И не всегда в лучшую сторону.
Мне кажется, что человек, прошедший сквозь боль, способен сочувствовать другому человеку.
Я, например, раздражаюсь на Евку, но… очень жалею ее… Уже жалею!
Мы говорим обо всем – о книгах, о фильмах, о живописи. В последнем Лида, правда, слаба. Да и где ей было образовываться?
Говорим и о моде. Но Лида к ней равнодушна. А вот я была заядлой тряпишницей!
Равнодушна Лида и к украшениям, и к духам. Ко всему женскому, в общем.
О себе рассказывает скупо, в подробности не вдается. Обошлась парой фраз: была замужем, развелась. Причину не уточняет. Но я вижу, что говорить ей об этом все еще больно.
Вопрос детей мы не обсуждаем. Кажется, он нас не очень волнует.
Про свою мать Лида тоже говорит коротко. Растила ее бабушка, а про Полинину болезнь и смерть ее, скорее всего, говорить тяжело. Я понимаю.
Конечно, самая большая беда для меня – это смерть моей мамочки. И для нее, для Лиды, разумеется, тоже уход Полины – трагедия.
Лида тепло говорит про свою бабушку – видно, что она ее очень любила. Про деревенскую жизнь – огород, скотину, лес – с неохотой.
Студенчество вспоминает с удовольствием.
А чаще всего замыкается и переводит разговор с себя на другую тему: «Давайте лучше поговорим о вас!»
И я говорю. Рассказала ей про моего Любимого. Про его смерть. Много рассказывала ей про свою семью – маму, брата и любимого папочку…
Про домик в Коломне, про папины сказки. Про войну, эвакуацию, про то, как я тонула в холодном озере и как мама меня спасла.
Про мою жизнь с Краснопевцевым я говорю не много. А что говорить? Столько прожито лет, а вспомнить вот и нечего…
Конечно, рассказываю ей про заграницу. Про наши поездки. Про Рим, Лондон, Париж, Сидней…
Лида слушает с большим интересом и задает много вопросов.
Вот так и проходят наши вечера. Ничего плохого, правда?
И еще… Я жалею ее! И такое чувство испытываю впервые!
Бедная девочка! Одинокая бедная девочка… Как же тебе досталось… Подробностей я не знаю, но… Чувствую это.
Да! Вот уж не ожидала! Совсем. Мы стали… Подругами, что ли? Нет, слово это не совсем здесь корректно. Родней? Ну уж увольте! Так кем же мы стали друг другу?
Как называются люди, волею случая и судьбы прибитые друг к другу случайно или не очень и ставшие, ну… Почти близкими, так? В чем заключается это понятие – «близость»?
Вот как, например, происходит у нас.
Мы можем подолгу с ней разговаривать. Она, к моему великому удивлению, оказалась вполне приятным и интересным собеседником. Вот чудеса! Я-то думала, что эта надутая и важная гусыня вообще не способна замечать какие-то вещи! Такие люди, как правило, видят только себя. Себя в компании, себя в профессии, себя в интерьере.