Отдала искусству, вот как. А искусство — оно в курсе?
Человек, не имеющий детей, всё время хочет кого-то обмануть, но, по моим субъективным наблюдениям, обманывает в итоге только себя.
Я не знаю, почему так.
Может быть, потому что, когда ты проиграешь — тебя не утешит уже никто и ничто.
А ты обязательно проиграешь.
И дети — единственное, что может сберечь душу, потому что душа часто кончается ещё при жизни. Или не успевает вырасти.
А может быть, потому, что Бог действительно не фраер?
Тысячи тысяч девушек бегут материнства, чтобы сберечь все свои носимые на себе чудеса, и тысячи тысяч исчезают без следа.
Зато в любой европейской столице можно обнаружить фотографические, величиной с пятиэтажку, изображения Наталии Водяновой, рекламирующей нижнее бельё.
Она, нижегородская, простите, Золушка, жившая впроголодь и торговавшая овощами на рынке, едва пришла в этот бизнес и начала зарабатывать первый миллион, тут же приступила к деторождению. И нарожала уже троих.
Ни одна бы нормальная девушка так не сделала на её месте.
Она бы сделала всё ровно наоборот: ведь масть пошла, какие дети ещё?
Но славных имён, сделавших всё наоборот, мы так и не узнали. Знаем пока только про Водянову.
Значит ли это, что родить троих — лучший путь в топ-модели?
Нет, конечно.
Однако что ни делай, а человеческая, тем более женская красота — она пронзительна и пленительна только тогда, когда сквозь чудесные черты проступает судьба, и нежность, и милосердие, и способность к поступку.
Пошлость говорю? Да ради бога. Я люблю говорить всякие пошлости.
Мало ли девушек, которые столь же красивы, как Водянова?
Их ужасно много!
Но в их лицах ничего не отражается, кроме очень твёрдого и гордого осознания того, что у них есть две фактически новые груди, две отлично выращенные ноги и некоторое количество других ухоженных и приятных на ощупь органов и частей тела.
Между тем грустный опыт подсказывает, что интереснее всего мужчинам смотреть либо на законченных блядей, либо на тех, в чьих лицах можно угадать отсвет Богородицы.
Богородица — это та самая, что родила.
Не знаю, на кого интереснее смотреть женщинам, но мне до сих пор точно не встречались представительницы слабого пола, заявляющие, что их мужской идеал — это глубоко равнодушный к потомству мачо, более всего озабоченный тем, как ему с наибольшим комфортом сохранить свои яйца.
В мужчине за сорок, живущем в одиночестве, я всегда втайне подозреваю какого-нибудь тихого маньяка.
Чего он там делает в своей квартире вечерами, пусть мне кто-нибудь расскажет. Пришёл с работы, сделал себе яичницу, и потом что? Смотрит телевизор? Съел яичницу и смотрит.
Я ж говорю: маньяк.
Порой собираются два маньяка разного пола в одну семью.
Гениальных людей, всевозможных физиков или лириков, изобретателей бомб или пианистов, в силу своих психических способностей желающих проживать без лишних затей, лишь с женою или подругой вдвоём, крайне мало.
Вы знаете таких? Я — почти нет. Известные мне — крайне редкие типажи, и они имеют безусловное право на свою жизнь.
Но в основном среди бездетных пар встречаются те, что по всем показателям причисляются к сообществу «нормальных людей».
Непонятно только, чего в них нормального.
Геи всего мира бьются за право воспитывать детей, которых у них не может быть в принципе, а этим, о которых речь ведём, — и даром не надо.
Всё время задумываюсь, а что они такое делают друг с другом целыми днями, месяцами и даже годами? Эти, к примеру, мальчик с девочкой, которым на двоих лет девяносто? Такое количество свободного времени — его же надо как-то использовать. Может, они придумывают новую модель вселенной? План спасения человечества? Или хотя бы какого-нибудь вида насекомых? Каких-нибудь особенно красивых мух…
Но нет ведь, ничего такого не придумывают.
Я когда представляю такую жизнь, у меня начинает несколько кружиться голова, и даже чуть-чуть подташнивает. Подобное случается, когда размышляешь о чём-то крайне непонятном и странном.
Однажды случайно зашёл по делу в одну бездетную семью и обнаружил, что пара сидит и ест эклеры. У каждого было по шесть эклеров на тарелке.
Вот они сидели, мило беседовали и ели эти эклеры. Потому что эклеры очень вкусные, и ещё эклеры повышают настроение.
Я вскоре ушёл, но ощущение это меня не покидает по сей день: всякий раз я представляю себе быт бездетной семьи (осмысленно бездетной, а не по медицинским показаниям — ещё раз поясню, а то начнётся сейчас) — представляю себе его именно так. Сидят и едят эклеры.
Съели эклеры — можно трубочки со сгущёнкой. Пирожное «корзинка». Пирожное «картошка». Мороженое потом.
Потом можно посмотреть “Animal Planet”. Потом снова что-нибудь вкусное съесть.
Это не люди, а какой-то тупик цивилизации.
Но они, конечно, так не думают про себя. Они так думают про меня.
Так что у нас взаимность, и никаких обид.
Я даже слышал по этому поводу доморощенную философию про то, что человечество — это раковая опухоль, и есть клетки злокачественные, и есть доброкачественные.
Злокачественные — это которые плодятся.
Доброкачественные — которые сами по себе живут.
Но если ты доброкачественная опухоль, думаю я, терпеть тебя тоже смысла мало. Иди убей себя об стену, а то мало ли. Потеряешь на своём тернистом пути сперматозоид — и тоже станешь злокачественным. Так что давай, не тяни, избавляй от себя человечество.
А какой смысл в новых людях? — любят спрашивать эти, из доброкачественных.
А зачем они нужны? — спрашивают они.
Слишком много вопросов вокруг витает всё время. Все такие любопытные стали — чуть что, сразу спрашивать: а что мне за это будет?
Мы вопросом на вопрос ответим: а кому вы нужны? Кто вам должен?
К тупой метафизике, впрочем, куда чаще склонны мужчины, у женщин всё проще.
Девушка, обдумывающая житьё, спрашивает, а кому она будет нужна — после родов, в таком-то виде.
Но я, сколько ни присматривался, так и не заметил, чтоб рожавшие и нерожавшие женщины в тридцать пять или в сорок пять как-то очень сильно отличались.
Женщина, у которой нет детей, а она уже давно повзрослела, — в ней сквозит мерцающая опасная тяга. Если ты ей симпатичен — возникает неистребимое ощущение, что она может тебя съесть.
Руки её цепки, ноги сухи и быстры, глаза внимательны, грудь неумолима.
Дети портят фигуру, кто спорит.
Ещё время портит фигуру, давайте его отменим.
К тому же дети отнимают это самое время у прекрасных женщин.
Остаётся открытым вопрос, куда они собирались его потратить? На фейсбук? На искусство? На то, чтоб чего-то добиться в жизни? Чего? Чего добиться-то? Стать Жанной д’Арк? Или старшим менеджером в компании?
Читал тут в одной статье, как девушка описывает свои личные представления про ад: ад — это когда ты одна с младенцем в квартире, и он никогда не вырастет.
Ужас какой. И правда: дети кричат, пахнут и растут неохотно.
Но по мне, ад — это когда младенец вырос, покрылся волосами на всех частях тела, расчёсывает их, сидит в сладостной тишине, принюхивается к себе, радуется всему этому и уверен, что он в раю.
Беспризорные старцы в оранжевых куртках
Читал детям очень смешную книжку одной зарубежной писательницы.
И встретился мне эпизод, как главный герой, задорный деревенский мальчишка, решил навестить бабушку в доме престарелых. Я был настолько обескуражен, что эту главу пропустил.
И до сих пор не могу представить себе русскую сказку с такими вот событиями. Может, вы можете? Чтоб в стихах у Юнны Мориц или у Корнея Чуковского подобный сюжет появился? Чтоб тимуровцы Гайдара отправились в дом престарелых к бабушке Тимура? Или чтоб Александр Сергеевич Пушкин навещал Арину Родионовну в доме престарелых?
Кто-то скажет, что это вовсе не повод для национальной гордости. Ну, ладно, пусть это будет хотя бы повод задуматься.
Я вырос в деревне и ничего о домах престарелых долгое время не слышал — как, подозреваю, и большинство жителей страны Советов. В нашей деревне все древние старики и старухи доживали либо в домах детей, либо у себя в избах — а за ними присматривали.
Примерять на себя маску святоши и огульно отрицать саму необходимость существования домов престарелых, равно как и детских домов, мы не будем. В жизни, как известно, бывает всё, в том числе и то, чего никак не предполагалось изначально.
Однако придавать всему из ряда вон выходящему статус общепринятого — тоже не самое лучшее занятие.
Дома престарелых — известное достижение так называемых цивилизованных стран. В традиционных или, как ещё говорят, отсталых обществах они встречаются несколько реже.
До недавнего времени мы, видимо, были отсталым обществом.
До недавнего времени мы, видимо, были отсталым обществом.
Наверное, хорошо, что теперь они у нас есть, эти дома.
Особенно радоваться тому, что старики иной раз при живой родне доживают свой век среди чужих людей, не стоит — но так ведь всё равно лучше, чем вообще без присмотра.
Одна печаль: с каждым десятилетием домов престарелых в России будет всё больше.
Причин тут несколько, и они не столь очевидны, как нам кажется.
Забирая своих первоклашек, сына и дочку, из школы, я часто с удивлением отмечаю, как мало бабушек и дедушек приходит за внуками. Всё больше няни и бонны, или такие же взмыленные, убежавшие на час с работы родители, как я.
Ну, наверно, при нашей продолжительности жизни у кого-то уже и нет бабушки с дедушкой. У моих — нет дедушки по отцовской, то есть по моей, линии, и бабушки по материнской.
Наверное, у кого-то бабушки и дедушки живут далеко от школы, как отец моей жены, а то и в других городах, как моя мать.
У кого-то они болеют.
Всякое бывает.
Но не до такой степени!
Я всё чаще стал узнавать случаи, когда бабушки и дедушки уверенно игнорируют свои обязанности, потому что обязанностями их больше не считают: у них своих забот полно.
Не буду тут ещё раз приводить в пример свою деревню, где такое вообще было немыслимо. Но я могу с ходу назвать десяток-другой ведущих советских актрис, которые забросили съёмки, гастроли и карьеру ради своих внуков: я про это читал в журналах. Не наврали же мне?
Ну да, не все так делали, не все — но тем не менее такое было в порядке вещей.
А потом нам объяснили, что порядок вещей — он совсем другой! Вам шестьдесят пять, семьдесят пять или восемьдесят пять лет? Так самое время пожить свободно! Рано сдаваться в утиль! Вперёд и вверх!
Ах, как мы в девяностые любовались западными пенсионерами, всеми этими немцами и американцами в отличных пухлых куртках, которые, гордо озирая нашу архитектуру, бродили по центральным улицам российских городов.
«Сравните их с нашими стариками!» — восклицали тут и там.
(Я сравнивал, мне мои бабушка и дедушка из села Каликино Липецкой области и дедушка и бабушка из села Успенское Рязанской области нравились гораздо больше.)
Никто не задавался вопросом: а где внуки у этих прекрасных путешественников?
Во всём облике этих пенсионеров читалось, что их присутствие в России — не разовый вояж, а образ жизни: они живут для себя, они заслужили.
А разве нет? — спросите вы.
Конечно, конечно, не спорю.
Однако, читая не самую приятную статистику о том, сколько пенсионеров сдают в процветающих западных демократиях в престарелые дома, причём чаще всего по инициативе внуков, я уже знаю, отчего так получилось.
Наши консерваторы сейчас начнут говорить про жестокость и бездуховность западного мира. Да полноте вам, при чём тут бездуховность! Западный мир всем нам фору даст по своей духовности. Просто внуки этих туристов в оранжевых пуховиках — знать не знали их в детстве. Ну, виделись на Рождество, наезжали пару раз в гости, но в итоге их дедушки и бабушки для них — чужие люди. И чего им теперь возиться с посторонними стариками?
До нас эта волна докатилась не сразу — в девяностые ещё были сильны пережитки «проклятого тоталитарного общества».
Зато «нулевые» многих из нас просто преобразили.
Понятно, что молодые теперь разводятся в восьми случаях из десяти, рожают неохотно и начинают это делать в основном в районе сорока.
Но у нас и на пожилых подействовали огненные проповеди, к примеру, Марии Арбатовой.
Теперь всем понятно, что шестьдесят лет — идеальное время, чтоб нормально выйти замуж. Семьдесят — чтоб найти новую работу. Восемьдесят — чтоб завести любовницу.
Разве это плохо, спросите вы опять? Да прекрасно! Я без иронии говорю. Пре. Кра. Сно.
Вот только общественный институт «бабушек и дедушек» в России исчезает на глазах. Помяните моё слово, скоро в рекламе перестанут использовать этот образ: большая семья и дед с бабою во главе её. Потому что огромному количеству подростков будет непонятно, что это за древние люди возникли в кадре вместе с молодыми.
Их бабушки ходили на работу до восьмидесяти лет, а дедушки до того же возраста кобелили, если, конечно, не умерли заранее от инфаркта.
И какой спрос с подростков?
На исходе советской власти была такая песня: «Я у дедушки живу, я у бабушки живу, папа с мамой ходят в гости к нам».
Сейчас такие примеры тоже имеют место, но подобного социального явления уже точно нет.
Среднестатистический ребёнок живёт в квартире один, наедине с телевизором, компьютером и мобильным телефоном. Если родители что-то зарабатывают — то к ребёнку приходят репетиторы.
Когда у нас, лет всего через двадцать, по стране как грибы начнут расти дома престарелых (они, подобно гостиницам, будут разительно отличаться по сервису: для богатых, для среднего класса, для нищебродов) — нужно будет вспомнить, с чего это начиналось.
Начиналось всё с того, что мобильный телефон и компьютерная игра не научили ребёнка любви к бабушке и дедушке.
Другой, не менее объективной причиной тотального разрыва поколений будет то, что наша так неохотно размножавшаяся Россия постепенно превратится в государство пенсионеров.
Падение рождаемости — это ведь не только поведение младых (лет эдак до сорока пяти) мужчин, ни за что, кроме своего досуга, не желающих нести ответственности. (Глядя на этих представителей сильного пола, мне ужасно хочется ввести оглушительный налог на бездетность.)
И это не только матери, родившие одного ребёнка и теперь рассказывающие, как мощно изменила жизнь человечества эпоха феминизма, когда женщина научилась справляться со всем сама, без этих занудных и скотообразных мужей. (Родила б троих, я б посмотрел на твой феминизм, милая.)
Это, говорю, не только… э-э… молодёжь.
Это ещё и поведение старшего поколения. Того, что с разлёту вошло в перестройку в 1985 году в возрасте лет сорока́, плюс-минус десять лет, — и тоже правильно усвоило слоган «Бери от жизни всё!».
У меня полно сверстников, которые, не получив почти никакой помощи от своих слишком бодрых и полных сил родителей, так намучились с первым ребёнком, что о втором и думать боятся.
Зато никто не боится попасть в страну, где двум третям населения будет от шестидесяти и выше.
Нынче многие любят шутить по этому поводу: мол, я до этого дня не доживу. Да что вы! Доживёте как миленькие! Мы даже не догадываемся, как это быстро произойдёт!
И вот представьте себе ситуацию: вопреки нашим лукавым прогнозам мы всё-таки доползли до этих чудесных дней. Все такие в ботоксе и на подтяжках. У нас был один ребёнок, обычное дело. И у нашего ребёнка — один ребёнок, а как иначе.
И вот этот внучок имеет полный набор — двух дедушек и двух бабушек.
Мало того что он должен пахать как приговорённый, дабы налогов с его зарплаты хватило на весь пенсионный фонд, ему ещё и присматривать надо за всем этим отдалённо знакомым седогривым паноптикумом.
Естественно, он не будет этого делать, он же не идиот.
И кто его осудит?
Скептик, спрячь свою губу Белые люди как исчезающий вид
Российские власти уверенно отчитались о том, что демографический кризис преодолён, смертность у нас впервые с 1991 года сравнялась с рождаемостью.
Всё это на поверку оказалось блефом. На одну женщину у нас по-прежнему приходится 1,6 ребёнка. Сиюминутного эффекта мы достигли в силу двух причин: предоставления гражданства ровно такому количеству мигрантов, которое необходимо для сведения дебета и кредита, и некоторого всплеска рождаемости, обусловленного запоздалым появлением вторых детей в семьях «советского призыва» семидесятых годов рождения.
В запасе остались рождённые примерно до середины восьмидесятых.
В 1985 году рождаемость в СССР составляла 2,2 ребёнка на женщину. Ровно с наступлением перестройки рост сменился депопуляцией, в 1995 году мы имели 1,4 ребёнка на женщину, а в 2003 году этот показатель составил 1,3 — и стал одним из самых низких в мире.
Нынешний и так мизерный показатель в 1,6 скоро снова поползёт вниз — советский призыв закончится, и пойдут в дело дети девяностых и «нулевых»: тогда мало того что почти не рожали, но ещё и исхитрились наделить обескураживающее количество чад целым букетом всевозможных болезней, включая врождённое бесплодие.
В России есть очень серьёзная прослойка интеллектуалов, которая склонна, слыша такой расклад, ухмыляться и произносить в ответ усталые речи о том, что это «естественные процессы» и «Европа тоже вымирает».
С одной стороны, это так: в Европе тоже наблюдается падение рождаемости, впрочем, далеко не везде такими темпами.
С другой стороны, хочется этот, чёрт побери, скепсис взять да обратить против самих скептиков.