– Привет, как дела?
– Нормально. Чего звонишь?
– Просто так.
– Ты просто так никогда не звонишь. Случилось что?
– Нет, просто хотел узнать, как твои дела.
– Нормально у меня дела. Это все?
– Наверное, да.
– Тогда пока.
– Пока.
Она имела полное право так с ним разговаривать. Ему всегда было плевать, как ее дела, он никогда ей не звонил без причины.
Сестра – он ее называл всегда именно так, «сестра», без имени, – была сводной по отцу. Родная кровь, с одной стороны, с другой – совсем чужой, чуждый ему по внутреннему устройству человек.
Он так и не смог простить отца ни тогда, в детстве, ни потом, когда стал взрослым, хотя папа говорил ему фразу – банальный штамп, который всегда повторяют взрослые детям, когда им нечего сказать: «Ты вырастешь и все поймешь».
Только сейчас, после смерти отца, после встречи с Татьяной, Артем стал не то чтобы понимать отца… У него прошла злость, с которой невозможно было совладать. Когда он разговаривал с сестрой, злость, как змея, поднимала голову и обвивала кольцами сердце. Когда он не видел и не слышал сестру, злость забиралась в дальний угол, устраивалась в кровеносном сосуде и засыпала. Но он ее чувствовал – по пульсу, дыханию.
Артем бросил телефон на сиденье и опять попытался глубоко вздохнуть, но, задохнувшись, закашлялся. Он завел машину и поехал на кладбище. В тот момент он хотел себя добить, сделать больно, невыносимо, чтобы «критическая масса» горечи накопилась и прорвалась наружу и стало бы хоть чуть-чуть легче.
Так делают страдающие бессонницей люди – изнуряют себя, чтобы от усталости забыться хотя бы на короткое время.
Могила была ухоженной, чувствовалась рука сестры. Артем поморщился, увидев букет искусственных розочек в вазочке и заляпанный воском подсвечник. На могильном камне была витиеватая надпись: «Помним, любим».
«Про помним – это точно», – подумал Артем.
Он действительно хорошо помнил тот год. Ему было пятнадцать. Отец плохо себя чувствовал, думали – невралгия, переутомление. Мама капала ему капли по часам и давала таблетки, следила, какие до еды, какие после. Отец чуть что ложился и начинал тихо постанывать. Мама бегала вокруг кругами с озабоченным лицом. Тогда им обоим было не до Артема.
Вообще-то им всегда было не до Артема. Он думал, что мама больше любит отца, чем его, – так бывает в семьях, когда супруги сосредоточены друг на друге, а дети – ну дети, но они не смысл жизни, не главное, а главное – двое родителей.
Ими, родителями Артема, всегда восхищались, завидовали – их любовь, взаимное обожание, трепетное, нежное отношение друг к другу притягивали посторонние взгляды. Они шли по улице, всегда держась за руки. Он делал ей комплименты, она смущенно и счастливо улыбалась, как на первом свидании. Артем часто оставался один по вечерам – отец с мамой ходили в ресторан, в театр или просто прогуляться по парку. Они хотели побыть вдвоем, им никто не был нужен. Артем с подростковой категоричность считал, что и он им не нужен. Если он пропадет, исчезнет, эти двое даже не заметят его отсутствия. Собственно, так оно и было. Артем однажды задержался у друга в гостях и пришел поздно.
– Ой, а я думала, ты давно спишь, – сказала мама. Они с отцом, судя по всему, недавно вернулись и пили на кухне чай.
Артем хотел, чтобы в его семье было все, как у других, чтобы мама обзванивала его одноклассников, нервничала и дергалась от каждого звука на лестничной клетке, а папа отругал по-мужски. В тот вечер никто не заметил, что его нет дома. Никто не переживал. Им было наплевать. Они спокойно пили чай, не обращая внимания на то, что на вешалке нет его куртки и в коридоре – ботинок.
Даже день рождения Артема был не его, а маминым праздником. Отец приносил цветы, подарки для Женщины, Которая Родила Сына. Артем внешне был похож на маму, а не на отца. И даже этот факт не заставил отца любить его, хотя бы за эту похожесть.
Артем злился на маму, но считал, что она не виновата. Она бы любила сына, если бы не муж. Отцу Артем хамил. У них всегда была внутренняя битва за маму, за ее внимание. И отец всегда побеждал в этом немом, холодном, многолетнем необъявленном сражении.
Артем считал, что папины болячки – фигня, выдумка. А вот маме действительно плохо. Она быстро уставала, но не давала себе возможности полежать, отдохнуть – крутилась вокруг отца. Она иногда морщилась от боли, выпивала сразу две таблетки анальгина и бежала к отцу или на кухню – приготовить ему обед, налить чаю, положить на десертную тарелку печенюшку, две конфетки, сухарик или баранку – все, как он любил. Мама таяла на глазах – у нее пропал аппетит, остались одни глаза. Папе нравилась такая ее болезненная худоба, он говорил, что она стала совсем тоненькая, как в юности, и мама счастливо улыбалась. Она водила его по врачам. Только один из «светил» сказал, что из двоих супругов в помощи нуждается именно мама. Но она обиделась, рассердилась, не сдержавшись, накричала на врача и увела отца к другому, который говорил то, что она хотела услышать – отцу нужна операция на сердце. Тогда он будет жить долго и счастливо, а если не сделать – то это большой риск. Может так прожить еще много лет, а может умереть в один день. Мама делала испуганные глаза и начинала тихонько плакать. Отец ложился на диван и страдал.
– Мам, все будет хорошо, – говорил Артем, – не плачь.
В один из вечеров он подошел к ней и попытался обнять. Так, по-мужски. За плечи. Чтобы она поняла, что не одна, что есть он, сын. Это длилось несколько секунд – мама обмякла и положила голову ему на грудь. Артем боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть это чувство. Из другой комнаты позвал отец. Мама подскочила, сбросила с себя руку Артема и побежала на зов. В этот момент Артем почти ненавидел отца.
Его прооперировали. Мама жила в больнице, спала рядом, приезжала домой, варила бульон, вяло и без интереса спрашивала Артема, ел ли он и как у него дела. Артем рассказывал про школу, видя, что мама его совсем не слушает, что мыслями она там, в больнице, с отцом. Он быстро заканчивал рассказ, состоящий из бессмысленных фраз, и она с облегчением уезжала. Тогда он был даже рад, что так все сложилось. У него в распоряжении осталась пустая квартира – чего еще желать подростку? И даже чувство вины его не посещало. Наоборот, он хотел, чтобы отец подольше полежал в больнице. Поэтому, когда мама сказала, что его скоро выпишут, Артем ляпнул:
– Уже? Так быстро?
– Как ты можешь так говорить? – ахнула мама.
Мама обладала качеством, от которого Артем сходил с ума в буквальном смысле слова. Если она обижалась, то могла молчать даже не часами, а днями. Артем, отходчивый и не помнящий обиды, не понимал, как так можно. Как она может ходить и делать вид, что его нет? Не сказать ни слова? Он всегда делал первый шаг, извинялся, пытался ее рассмешить. Мама отходила медленно. Зато с отцом именно она всегда первая начинала «подлизываться», как говорил Артем, и это тоже его бесило.
Мама отца выходила, выкормила с ложечки, поставила на ноги в больничном вестибюле и вывезла домой уже вполне бодренького.
Артем помнил, как увидел их в коридоре. Похудевший, помолодевший отец, такой поджарый, с румянцем, веселый, и мама, резко постаревшая, седая и осунувшаяся, невыспавшаяся, несчастная и очень-очень уставшая.
– Папе нужно больше отдыхать, – сказала она.
– Это тебе нужно больше отдыхать, – ответил Артем.
И мама обиделась на него, как тогда на врача, который не понял, что ей на себя наплевать, главное – вот он, любимый муж.
Артем точно не помнил, сколько времени прошло после операции. Помнил только ночной разговор с отцом на кухне.
– Ты будущий мужчина, ты меня поймешь, когда вырастешь, – говорил отец.
Артем стоял около плиты и старался на него не смотреть, ему было стыдно за отца, хотелось провалиться сквозь землю от неловкости.
– Там, в больнице, – продолжал отец, – я понял, что все может вот так закончиться, в один момент. А я еще хочу жить. Я очень благодарен твоей матери, за все, но ты же понимаешь, что у нас… что мы… В общем, та женщина, которую я встретил, вернула мне молодость. Я с ней, как… ну не знаю… как ты, наверное. Она такая молодая, такая красивая… Я с ней живу по-настоящему, чувствую себя мальчишкой. У меня есть силы и желание… Я могу еще что-то сделать… В общем… Сам понимаешь.
– Не понимаю, – сказал тогда Артем. Ему стало противно слушать, как отец пытается рассказать ему про свою личную жизнь. – А о маме ты подумал? Что с ней будет?
– Да, я оставляю вам квартиру и все остальное, – торжественно и гордо произнес отец.
– Что остальное? – спросил с издевкой в голосе Артем, потому что у отца ничего не было. Даже их квартира была маминой, доставшейся ей от бабушки.
– Прекрати ерничать, – раздраженно махнул рукой отец.
– Вы разводитесь? – уточнил Артем.
– Да. Понимаешь, она, та женщина, ждет от меня ребенка. У тебя будет братик или сестричка! Представляешь, как здорово! Ты же всегда хотел младшего брата.
– Что остальное? – спросил с издевкой в голосе Артем, потому что у отца ничего не было. Даже их квартира была маминой, доставшейся ей от бабушки.
– Прекрати ерничать, – раздраженно махнул рукой отец.
– Вы разводитесь? – уточнил Артем.
– Да. Понимаешь, она, та женщина, ждет от меня ребенка. У тебя будет братик или сестричка! Представляешь, как здорово! Ты же всегда хотел младшего брата.
– Никогда я никого не хотел, – буркнул Артем и отвернулся, чтобы не видеть отца. Он хотел накинуться на него с кулаками, ударить побольнее, а еще лучше ногами – за маму, за себя, за все обиды.
– Я хочу жить! – почти закричал отец. – Понимаешь? Полноценной жизнью! Я не хочу, чтобы было так, как раньше! Мне нужна еще одна, новая жизнь! Другая!
– Ты предатель, – тихо сказал Артем, – я тебя никогда не прощу. Я тебя ненавижу.
Поздно вечером, когда Артем лежал у себя в комнате и слушал, как за стенкой плачет мама, он думал, что даже рад уходу отца. Теперь они с мамой будут вдвоем. Она поймет, что сын лучше мужа, и будет его любить. Только его. И им вдвоем будет хорошо.
Мама тогда совсем замкнулась. Он помнил, что она молчала неделями. Ходила, как тень, по квартире и молчала.
– Мама! Почему ты молчишь? – однажды закричал, не выдержав, Артем. – Почему ты ничего не делаешь?
Она посмотрела на него и ничего не сказала.
– Устрой скандал, разбей тарелку, заплачь, наконец. Почему ты молчишь? Почему? Я же здесь! Я никуда не ушел! Я с тобой!
Мама молчала. Артем был уже в ярости. Он схватил ее за плечи и с силой встряхнул. Она обмякла в его руках, как тряпичная, бескостная кукла. Артем испугался и усадил ее на стул.
– Мама, мамочка, – шептал он. – Ну есть же я, твой сын. Неужели ты его так любишь?
– Не знаю, – вдруг ответила она. Шепотом. Так неожиданно, что Артем подумал, что ему послышалось. – Я не знаю, что такое люблю – не люблю. Я прожила с ним всю жизнь. У меня никого, кроме него, не было.
– Ну и зря, – злобно сказал Артем.
– Я не знаю… Теперь я ничего не знаю. Не понимаю, за что. За что мне такое? Что я не так сделала? Чем не угодила?
– Мам, мы можем жить без него. Ты и я.
– Я не умею без него… У меня нет сил. Никаких. Я очень устала. Хочу уснуть и не проснуться.
– Не говори так, – закричал Артем. – Ты должна ему отомстить! Просто обязана. Пусть он пожалеет, что тебя бросил. Ты должна быть веселой и красивой. Ты очень красивая! Я тебя очень люблю. Мамочка, мамочка! – Артем плакал злыми слезами.
Он отказался знакомиться с новой женой отца. Отказался приехать посмотреть на новорожденную сестру. Артем вообще не понимал, как отец может ему такое предлагать. Не понимал, зачем это нужно. Ведь он ушел от мамы, а значит, и от него. Артем был уверен, что общение с отцом – предательство по отношению к маме. Он вычеркнул отца из своей жизни, выбросил все его фотографии и вещи из дома, стер все воспоминания.
Мама развода так и не пережила. Врачи говорили, что все равно ничего нельзя было сделать – четвертая стадия, даже оперировать поздно, настолько все запущенно. Удивлялись, как она столько времени терпела адскую боль. Вот если бы раньше….
Артем приезжал в больницу каждый день. Сидел, держал маму за руку. Она смотрела в стену мертвым остановившимся взглядом и молчала. Только один раз он увидел, как она ожила и улыбнулась – в палате сидел отец и держал ее за руку, что-то говорил. Мама смотрела на него и улыбалась.
– Пошел вон отсюда, – влетел в палату Артем. – Немедленно. Не подходи к ней, не приближайся.
Он схватил отца за грудки и выволок его в коридор. Отец не сопротивлялся.
– Я тебя ненавижу! Ты ее убил! Ты во всем виноват! Из-за тебя она заболела! – кричал на всю больницу Артем. Отец ушел, не обернувшись, а Артем еще долго сидел перед палатой, приходя в себя. Руки тряслись. Он жалел только об одном – что не ударил отца.
Когда он вошел в палату, мама опять смотрела бездумно в стенку. Даже не повернулась.
Она умерла в тот день, когда крестили сводную сестру Артема, Наташу. Отец позвонил и позвал его на крестины. Артем сухо ответил, что не придет.
– Почему? – спросил отец.
– Потому что умерла моя мама, – отчеканил Артем и положил трубку. Отец несколько раз перезванивал. Артем смотрел на дребезжащий телефон. А потом крикнул: – Замолчи! – и бросил его в стену.
На похороны отец явился с новой женой. Стоял серьезный и печальный. Новая жена, молодая, но оплывшая и нездоровая с виду, искренне, не напоказ, плакала. «Интересно, с чего вдруг она рыдает? Чувство вины заело?» – подумал Артем. Он так и не сказал отцу ни слова. А когда тот хотел подойти, демонстративно отвернулся и вышел из зала.
Всю жизнь он винил в смерти мамы отца, а поэтому и его жену и дочь. Всю жизнь он пытался понять, почему, за что мама любила этого мужчину, который так ее предал? Как она могла настолько забыть, наплевать на себя, что обратилась за помощью только после того, как начала прерывисто дышать, задыхаясь? Почему он позволил себе жить для себя, а она нет? Почему он не ушел из семьи раньше? Тогда бы и у мамы был шанс выйти замуж еще раз. Может быть, и болезни бы не было.
Артем сходил с ума, думая обо всех этих «может быть» и «не может быть», и сам себе пообещал, что ему такая – да и никакая другая – любовь не нужна. Потому что рвать, резать потом по живому слишком больно. От этого болевого шока можно умереть, как мама. Лучше быть эгоистом, жить для себя, как отец, тогда не будешь, как мама, лежать и умирать, думая о мужчине, который растоптал, уничтожил, пошел по трупам в буквальном смысле слова.
После похорон Артем долго не видел и не слышал отца. Когда тот позвонил, Артем его даже не узнал.
– Здравствуй, – сказал отец.
– Угу. – Артем ждал продолжения.
– Я, то есть мы хотели позвать тебя на день рождения Наташи, – на одном дыхании выдал отец.
– Какой Наташи? – искренне не понял Артем.
– Твоей сестры. Я понимаю, что ты откажешься…
– Хорошо, я приду, – ответил Артем и положил трубку.
Почему он так ответил, не знал. Да нет, все он знал. Ему было интересно посмотреть на отца и своим присутствием напомнить ему о том, что мамы больше нет, а он вот живет и радуется. Он хотел спросить, как можно спать, есть, существовать, зная, что ты виновен в смерти близкого человека. А еще хотел сделать то, чего не сделал тогда, в больнице, – дать отцу в морду. По-мужски. Чтобы в кровь и больно. Чтобы зубы вылетели.
Артем сознательно пришел с пустыми руками – ни подарка, ни цветов, в драных джинсах и старом свитере, чтобы у отца и мысли не возникло, что он пришел на праздник, готовился, собирался. Он не пожал протянутую руку, но не потому, что не хотел. Он стоял и не мог пошевелить даже пальцем. Мужчина в коридоре был совсем другим, не его отцом – чужим, незнакомым человеком. Да и квартира была совсем не такой, какой представлял себе ее Артем.
В доме было грязно, повсюду валялись игрушки. Артем заметил на полу огрызок, раздавленное печенье. Тапочки, которые предложил ему отец, были порванные. Артем сделал шаг и прилип к чему-то сладкому и засохшему.
У них в доме сохранялась «больничная» чистота, как шутила мама. Артем был уверен, что мама выдраивает квартиру ради отца, который любил чистоту, свежий воздух и казарменный порядок.
Артем попросил разрешения зайти в ванную – хотел отдышаться, перевести дух, вспомнить, с какой целью сюда шел. Руки он помыть не смог – раковина была заплеванная – со следами зубной пасты и засохшей мыльной пеной. Рядом лежало пахнущее болотом полотенце.
Артем вышел из ванной и зашел в комнату. На полу, на одеяле, сидела девочка – не очаровательно пухлая, как все младенцы, а раскормленная до состояния ожирения. Из-за огромных щек на лунообразном лице глаз почти не было видно. Девочка, похожая на лысого толстого китайчонка, никак не отреагировала на появление Артема.
Из кухни вышла женщина. Она была совсем не такой, как запомнил ее Артем, – похудевшая, но по-прежнему нездоровая, с одутловатым лицом.
– Здравствуйте, – сказал Артем. Он так и не знал, не запомнил, не захотел запомнить, как ее звали, хотя отец наверняка говорил.
– Пойдемте в зал, – пригласила женщина.
Артем кивнул. Конечно, в зал – как же еще может она выражаться? Он не был снобом, но здесь и это брало верх. «Сейчас она скажет, «ложь туда»», – подумал он.
За столом со стандартным набором: оливье, «мимоза», мясо по-французски – Артем не знал, как себя вести. На вилке, которую передала ему женщина, между зубцами были следы засохшей еды – Артем не мог заставить себя съесть хоть что-нибудь. В принципе он не был брезгливым, но тут его подташнивало от плохо вымытых бокалов, чашки со сколотым краем. Когда жена отца посадила на колени дочь и начала ее кормить, собирая еду с фартучка и засовывая ей опять в рот, а остатки цепляя пальцами и доедая, Артем, извинившись, опять ушел в ванную.
Но даже не квартира, не стол, не монстрообразная девочка, не эта женщина с сальными прядями, а именно вид отца потряс Артема больше всего. Отец постарел за этот год больше, чем на десять лет. Он отрастил щетину, которая была совершенно седой, сильно растолстел и обрюзг. Неухоженный, в несвежей рубашке, с потухшим взглядом. Отец, который никогда не носил рубашку дольше одного дня, взвешивался каждое утро натощак, ненавидел «пролетарскую» еду в виде салатов с майонезом и брился дважды в день, превратился в дряхлого, немытого старика с едким запахом жизненного конца.