Были периоды, когда мама никуда не выходила из дома – ходила в халате, ненакрашенная, «смытая». И ей это совсем не шло, как бывает с некоторыми яркими женщинами, которые в простоте и естественности становятся более привлекательными. Танина мама без нарисованного лица и прически становилась совсем некрасивой. Простота ей не шла – без каблуков ноги не казались такими длинными, грудь без бюстгальтера – такой призывной.
Таня не любила, когда мама становилась мамой. Она начинала проверять уроки, кричать, что дочь ничего не знает, лихорадочно, в панике, готовить ужин, который всегда подгорал, а если не подгорал, то был пересолен или переперчен. Мама начинала ее воспитывать – менять ей прическу, требовать, чтобы ровно держала спину, ела аккуратно, «как девочка, а не как первобытный человек». Пересматривала Танин гардероб и выбрасывала половину вещей, именно тех, которые очень нравились дочери. Потом они ехали в магазин и покупали новые – на мамин вкус, с которым Тане не приходило в голову спорить, хотя она терпеть не могла блузки с рукавами-фонариками и расклешенные или плиссированные юбки.
– Тебе пора носить лифчик, – решила мама, в отделе белья купила Тане комплект и настояла на том, чтобы она надела бюстгальтер в школу.
Таня не рассказала маме, что в классе она пережила самое большое унижение в жизни – над ней смеялись и мальчики, и девочки. Даже учительница, оставив ее после урока, сделала замечание – мол, рано еще форсить и превращаться в женщину. И ей, Тане, нужно носить майки, а не кружевные лифчики и думать об учебе, а не о мальчиках.
Таня долго плакала в туалете. Мама не заметила, что дочь пришла из школы с красными глазами. Заметил папа. Но ему она не могла рассказать, что случилось. Ей было стыдно и неловко. А мама… Она знала, что мама не поймет.
Мама позвонила знакомой портнихе и перешила ее школьную форму – укоротила юбку и приталила пиджак. Таня пошла в школу, чувствуя себя голой, прикрываясь портфелем и отказываясь снимать пальто. Классная руководительница отправила ее к директрисе, которая прочитала очередную лекцию о том, как должна выглядеть «приличная девушка».
– Тебе место на панели, а не в классе, – раздраженно бросила директриса.
Таня не знала, что такое панель, но догадалась, что это ужасное, как позорный столб, место, куда ходит ее мама, раз она так одевается и одевает ее. Тане было стыдно за себя и обидно за маму. Она сидела в кабинете директора и плакала.
– Ты хорошо учишься, – посмотрела директриса в классный журнал. – Но этого недостаточно. Если ты еще раз появишься в таком виде, я вызову твою маму.
Таня горько заплакала, прекрасно понимая, чем может закончиться разговор директрисы с мамой.
С того дня она начала врать. Переодевалась в лифте в старую школьную юбку, застегивала на все пуговицы пиджак, делала тугой хвост. Над ней опять смеялись одноклассники, называли страхолюдиной, но больше никто не говорил, что ее место на панели. Таня с детства привыкла уходить в тень, не бросаться в глаза, сливаться с обстановкой, быть серой и неприметной – ей так было легче жить.
Уже потом, по мелочам, по тому, как мама бросается к телефону, как загораются ее глаза, как она молчит и улыбается своим мыслям, Таня догадалась, что у мамы есть другая жизнь и другой мужчина. Точнее, мужчины. А отец все знает, но молчит и прощает, делает вид, что ничего не происходит, что все хорошо.
Только однажды Таня почувствовала, что может что-то случиться. Мама сидела с отцом на кухне, дверь была прикрыта. Отец молчал. Мать говорила срывающимся голосом – она собиралась уходить. В родительской спальне на полу лежал чемодан – платья были сброшены впопыхах, вместе с вешалками. Сверху валялись расческа, фен, книжка, которую мама читала на ночь. Таня еще подумала: «Зачем ей книжка?»
– Я не могу так больше, – шептала мама на кухне. Таня стояла и подслушивала. Знала, что и мама, и отец ее могут увидеть – спрятаться было негде. Но они оба смотрели на стол перед собой, даже не друг на друга. Мама крутила на руке кольцо. Отец вдавливал окурок в пепельницу.
– Я не могу так больше. Дышать не могу. Врать не могу. Дай мне уйти. Разреши. Я с ума сойду. Понимаешь? Пожалуйста, я умоляю тебя. Пойми меня хоть чуть-чуть. Это сильнее меня. Мне кажется, я жить не смогу дальше. От такой любви не отказываются. Ни думать, ни дышать не могу. Работать не могу. Ничего не могу.
– А я могу? – тихо, одними губами спросил отец.
– Я не знаю!!! – застонала мама. – Я не знаю, как ты меня терпишь. Почему? Не понимаю, как ты можешь со мной жить и все прощать! Отпусти меня.
– Я тебя люблю, очень сильно, и я тебя не держу, – ответил отец. – Никогда не держал. Я просто за тебя волнуюсь.
– Ты не знаешь, что такое любовь. Я не знала, что такое любовь. Я жить только сейчас начала! Это совсем другое! Это не уважение, не забота, это когда умираешь каждую секунду и снова живешь, умираешь и живешь. Каждый миг.
– Я так живу много лет, просто ты этого не замечаешь…
– Ты хороший. – Мама попыталась взять руки отца в свои, но он отдернул. – Ты лучший муж на свете, замечательный отец, я очень тебе благодарна, за многое… Но я никогда тебя не любила так, как люблю сейчас. Я даже про Таньку забываю. Про все забываю. Понимаешь? Ничего не имеет значения. Кажется, что все ерунда по сравнению с тем, что он не звонит или звонит и говорит не тем голосом или говорит не то, что ты хочешь услышать… Когда его голос в твоей голове, ты смотришь в стену, а видишь его.
– Не надо, – прошептал отец.
– Что не надо?
– Не рассказывай мне. Мне больно слушать, ты об этом не подумала?
– Я уже ни о чем не могу думать. Прости, прости меня.
– У тебя ведь уже так было, ты просто забыла, а потом прошло, – сказал отец.
– Нет, такого не было. Никогда!
– Он тебя ждет? Встретит? Сейчас уже поздно. Ты вызвала такси? Куда ты поедешь?
– Нет, нет… Это ты такой – всегда все продумаешь заранее, он не такой. Я не знаю, ждет он меня или нет. Хочу, чтобы ждал, и боюсь, что не ждет. – Мама заплакала.
Теперь уже отец взял ее руки в свои и стал гладить.
– Давай ты поедешь завтра. Утром. Выспишься, мы вызовем тебе такси, ты позвонишь и предупредишь. Мне так будет спокойнее. Я буду знать, что у тебя все хорошо.
– Нет, не надо! Я не могу так жить, как ты не поймешь? Все планировать, все продумывать. Не могу! Не хочу! Я хочу уехать сейчас, понимаешь? Утром мне не хватит смелости. Утром все будет по-другому. – Мама уже тряслась в истерике.
– Ладно, ладно. Делай, как хочешь. Только пообещай мне одну вещь. Если тебе будет плохо, если ты хоть на секунду пожалеешь, ты вернешься. Хорошо?
– Да, только я Таню заберу, – с вызовом сказала мама.
– Заберешь обязательно, – успокоил ее отец. – Только давай на выходных? У нее завтра школа, послезавтра музыка, сама знаешь. А в субботу заберешь – я тебе помогу. Хорошо? Договорились?
Отец сел рядом с мамой на стул и успокаивал ее, как маленькую. Мама тихо плакала и кивала головой, соглашаясь.
– Почему? Почему ты меня прощаешь? Столько раз. Почему ты со мной живешь? Объясни! – попросила она.
– Я тебя люблю. Очень сильно. Ты родила мне замечательную дочь и сама замечательная женщина, – пожал плечами отец. – И потом, ты же всегда возвращалась. Домой. К нам. Значит, тебе со мной хоть в чем-то, но хорошо.
– Мне с тобой очень хорошо, – горячо воскликнула мама. – Ты мне родной! Ты меня всегда понимаешь! Но я не могу, понимаешь? Физически не могу без него! Прости, прости меня.
Мама заплакала и ушла в ванную. Отец продолжал вдавливать в пепельницу все тот же окурок.
Мама закрыла чемодан, продолжая плакать, накинула плащ, хотя на улице шел снег, и выскочила за дверь. Таня пряталась в своей комнате. Мама даже не посмотрела в ее сторону. Ни разу. Не зашла проверить, спит дочь или нет. Не поцеловала.
Зашел отец.
– Ты чего не спишь? – спросил он.
– Уже ложусь, – ответила Таня.
– Хорошо. Спокойной ночи. – Отец поцеловал ее и ушел.
Таня хотела сказать ему, что все слышала, но не смогла, не рискнула, побоялась. Потом долго лежала с открытыми глазами. Она была на стороне отца. Всегда. Маму она не понимала, как ни старалась. Отца понимала – он выбрал дочь, жену и не убегал в ночь ради какой-то любви.
Мама вернулась ночью – Таня только задремала и проснулась от хлопка входной двери. Она лежала в кровати и прислушивалась – думала, что родители будут разговаривать. Но в квартире было тихо. Таня заснула.
Утром, как обычно, отец сделал ей бутерброд с колбасой и налил чай. Таня что-то спросила.
– Говори тише, разбудишь маму, – сказал отец.
Таня в тот момент опять хотела сказать, что все знает, все слышала, но отец стоял к ней спиной, а она хотела видеть его глаза. Поэтому промолчала.
Таня тогда твердо для себя решила – ей никакая любовь не нужна. Не нужно чувство, ради которого можно бросить мужа и дочь. Она не верила, что такое вообще возможно. Наверное, поэтому не любила книжки «про любовь» и вышла замуж именно за Макса потому, что тот никогда не произносил слова «люблю». Говорил, что очень ее ценит и ему с ней хорошо и он уверен, что у них все получится. Но ни разу не сказал «люблю тебя». Она тоже старалась обойтись без этого словосочетания, считая его банальным и пошлым. Макс был очень похож на ее отца. Таня и искала мужчину, который был бы похож на отца.
Таня тогда твердо для себя решила – ей никакая любовь не нужна. Не нужно чувство, ради которого можно бросить мужа и дочь. Она не верила, что такое вообще возможно. Наверное, поэтому не любила книжки «про любовь» и вышла замуж именно за Макса потому, что тот никогда не произносил слова «люблю». Говорил, что очень ее ценит и ему с ней хорошо и он уверен, что у них все получится. Но ни разу не сказал «люблю тебя». Она тоже старалась обойтись без этого словосочетания, считая его банальным и пошлым. Макс был очень похож на ее отца. Таня и искала мужчину, который был бы похож на отца.
Отцу Макс сразу понравился, а маме нет.
– Ты же его совсем не любишь… – сказала мама вечером, после традиционного «знакомства с родителями».
– А из твоих любовей много получилось? – впервые в жизни огрызнулась Таня.
Отец с мамой переглянулись и промолчали.
Мама в последние годы гналась за молодостью – делала бесконечные уколы, ходила с опухшим лицом, в кровоподтеках. Отец молчал. Мама искала новых врачей и продолжала эксперименты с внешностью – губы, лоб, морщины. Лежала с примочками на лице, замазанная мазью. Мучилась. Страдала.
– Ты очень красивая, – говорил отец. Всегда так говорил. Всю жизнь. – Тебе ничего не надо с собой делать.
– Прекрати! – сердилась мама. – Я вижу себя в зеркале каждое утро. Бог знает на кого похожа.
Отец не спорил.
Мама страдала без любви, не нравилась себе, считала себя старой и некрасивой. Телефон не звонил, она не собирала чемодан, глаза были потухшие и больные. Ей нужны были комплименты и поклонники. Что бы ни говорил отец, какие бы слова ни произносил, она его не слышала. Не воспринимала.
– Не пожалей, – сказала она Тане в тот вечер, когда та привела Макса знакомиться. – Без любви жить невыносимо. Возможно, но от тоски никуда не денешься. Я сейчас жалею только об одном – что не изменила свою жизнь тогда, как это нужно было сделать.
– Ты же уходила – ответила Таня.
– Откуда ты знаешь? – удивилась мама.
– Знаю. Ты ушла и вернулась. Тебя там никто не ждал. Ты была не нужна тому мужчине со своим чемоданом. А папе ты всегда была нужна. Папа тебя любил. Всю жизнь.
– Нет, все было не так. Он, тот мужчина, был очень порядочным человеком. Он просто не смог, не имел права… У него была семья. Он, кстати, очень уважал твоего отца.
– О каком уважении ты говоришь? О какой порядочности? Он обманывал свою жену, ты обманывала папу. Мама, ты себе все придумала. Я так не хочу. Мне не нужна любовь. Мне нужен такой человек, как Макс, – надежный, верный, заботливый. Я знаю, что он будет со мной в любом случае. Не предаст, не оставит.
– Когда-нибудь ты меня поймешь, – грустно проговорила мама.
– Не пойму, мам, никогда, – резко отозвалась Татьяна.
После встречи с Артемом ей очень захотелось поговорить с мамой. Еще раз. По-другому. Услышать, как это бывает и что делать с этим чувством, когда за себя не отвечаешь. Тане до истерики, до невозможности захотелось быть красивой. Такой, чтобы Артем ее не бросил. Она хотела ему нравиться. Придирчиво смотрела на себя в зеркало и понимала, что Артему нужна другая женщина. Не она – бледная, серая, обычная.
А еще она думала о том, как мама пережила тот вечер, ту ночь, когда она пришла к тому мужчине с чемоданом и сказала – вот, я пришла, давай жить вместе, как мы хотели, как мечтали. Я ушла, я бросила мужа и дочь ради тебя, я сожгла мосты. Протяни мне руку и поведи за собой. Мы же все время об этом говорили – просыпаться вместе, засыпать вместе. Ты же хотел увидеть, как я собираюсь по утрам на работу, как готовлю завтрак, как хожу в халате и домашних тапочках. Вот, ты можешь это увидеть – я здесь, я твоя, с тобой.
И как можно пережить тот миг, когда ты понимаешь, что ему, мужчине, которого ты так любишь, не нужна ты с пресловутым чемоданом и завтраком. Что все это были только слова, которые так хотелось слышать.
Таня представляла, как мама стоит на лестничной клетке, с белым лицом, умершая в тот самый момент, а мужчина говорит ей про то, что все будет, только не сейчас, а потом. И мама понимает, что ничего не будет, потому что она уже умерла, и любовь умерла, и тот мужчина для нее уже не существует. И потом, чтобы окончательно не сойти с ума, она придумает себе эту историю про ответственность и порядочность, из-за которых… из-за которых она вернулась в свою старую жизнь, потому что возвращаться больше было некуда.
Татьяна думала, а смогла бы она вот так прийти и сказать: «Я твоя»? И была уверена, что смогла бы. И что бы ответил он? В этом она тоже была уверена – она бы повторила путь мамы в обоих направлениях. Туда и обратно.
* * *Сначала заболела Муся, потом заразился Макс. Татьяна держалась, лечила мужа и дочь и, когда им стало полегче, слегла сама. Так тяжело она давно не болела – с температурой, рвотой, ломотой во всем теле, долго и мучительно.
Они не виделись с Артемом. Созванивались. Он дежурно спрашивал, как дела. Она отвечала «нормально». Больше говорить было не о чем. Когда она, еще слабая и бледная после болезни, позвонила и предложила встретиться, он обрадовался. Она тоже очень хотела его видеть – просто попить кофе и поговорить.
– Подъезжай ко мне, рядом с офисом есть хорошее кафе, позвони, когда будешь рядом, – сказал он.
Наверное, тогда она впервые на него разозлилась по-настоящему. Желание его видеть пропало сразу же. Она перезвонила и сказала, что никуда не поедет.
– Почему? – удивился Артем.
– Не могу, – ответила она и бросила трубку.
– Почему я всегда должен чувствовать себя виноватым? В чем я провинился? – спросил он, когда она опять позвонила.
– Я хочу тебя видеть, очень, просто еще после болезни не оклемалась, а ты опять делаешь так, как тебе удобнее, – пыталась объяснить Артему Таня.
– Я не хотел тебя обидеть. Рядом с нашим офисом действительно открылась хорошая кофейня. Ты могла мне просто объяснить, сказать. Я же не телепат. Я не могу угадывать, что ты хочешь в данный момент.
Таня слушала его и думала о том, что ни он, ни она больше не выбегали на улицу под выдуманным предлогом, чтобы услышать друг друга, хотя созванивались последний раз час назад. Они больше не дергались от телефонных звонков, не неслись сломя голову навстречу друг другу. Они могли друг без друга прожить.
Когда Татьяне хотелось услышать Артема и поговорить так, как раньше, она смотрела на телефон и мысленно с ним разговаривала. Рассказывала про Мусю, про то, что хочет выйти на работу, что дико болит голова, уже целыми днями, и таблетки не помогают совсем, что теркой расцарапала себя пальцы и теперь больно мыть посуду. Она советовалась, задавала вопросы и сама же на них отвечала. Проговоренные страхи уже не казались страхами. Проблемы укладывались в голове по полочкам, и находилось решение. Она не могла слышать его голос, зато могла на мгновение закрыть глаза и представить его рядом – как будто он сидит с ней на краю песочницы, смотрит, как Муся лепит куличики, и слушает, кивает, отвечает.
В реальных разговорах она говорила, что у нее все хорошо, спрашивала, как его дела. Обычные бессмысленные фразы.
Только однажды она перепутала реальность с вымыслом. Он спросил, как дела, а она зачем-то начала рассказывать про свою мигрень, про то, что собирается на собеседование, а еще мама, к которой надо все-таки съездить… И ей самой надо к врачу давно… Вывалила все в одну кучу. Все события и переживания за несколько дней.
– Что ты несешь? – удивленно спросил он.
Это «несешь» вернуло ее в реальность, поставило на ноги.
– Я не несу, – ответила она, – я рассказываю. Ты спросил, как мои дела, я тебе ответила.
– Что ты валишь в одну кучу? – раздраженно сказал он. – Какая мама? Какой врач? У кого что болит?
– Прости, я не хотела тебя нагружать.
С тех пор она следила за тем, что говорила. Впрочем, это было привычнее. Она и Максу ничего не рассказывала.
Из-за ставших редкими встреч и дурацких разговоров по мобильному Таня возненавидела телефон. Непроизвольно, на подсознательном уровне, забывала его то дома, то в сумке коляски. Не включала звук.
Она стала разговаривать с Мусей – рассказывала, что ей плохо, одиноко и даже она, Муся, не спасает от тоски. Что сердце ноет, очень грустно и к врачу надо, но страшно. Муся улыбалась и грызла грязную лопатку. Малышка была лучшим слушателем и советчиком.
– Мусь, что мне делать, а? – спрашивала Татьяна.
– М-м-м, – отвечала Муся и показывала на свой памперс.
– Да, киска, сейчас поменяю. Мусечка, девочка моя, я так тебя люблю, – обнимала Татьяна дочь.
Муся протягивала ручки и укладывалась головкой на плечо.
– Муся, все же будет хорошо? Правда? Я же буду счастливой?
– А-а-а, – отзывалась Муся и просила поиграть в «ладушки».
С Артемом Татьяна старалась быть веселой, легкой и свободной – как будто у нее нет ни Муси, ни мужа, ни проблем.
– Ты меня совсем не слушаешь, – обиженно говорил Артем, рассказывая про выставку каких-то знаменитых художников, фамилии которых она даже никогда не слышала.