Такой марш несогласных с Колиной гибелью. Уверенных в том, что это не должно повториться.
Когда он это услышал, то решил рассказать всем. Чтобы они тоже представили себя в этой толпе.
46.
Существовал еще один, уже не бумажный памятник. Это была мемориальная доска на стене житомирской синагоги.
Конечно, доска не сохранилась. Если пятьдесят синагог уничтожили, то у нее просто не оставалось шанса.
Кое-что можно понять по упомянутой открытке. Колин снимок тут помещен среди фото других жертв.
Блинова мы узнаем сразу, а то, что написано рядом, не беремся прочитать.
На стене синагоги жизнь нашего героя превращалась в паучьи ивритские буковки.
Рассказывали, будто одно время на небе зажигалось Колино имя. Причем расположение звезд имело сходство с надписью на доске.
Мы-то с вами не отличаем “алеф” от “бет” и “гимел” от “далет”, но люди знающие говорили: это о нем.
Еще ходил слух, что синагога не сразу исчезла. Просто перешла в другое качество.
Якобы они видели легкий контур, наброшенный поверх многоэтажного дома.
Несколько месяцев дом и контур существовали вместе. Затем контур выцвел и растворился в воздухе.
С тех пор тут только кирпичная коробка. Квадрат и параллелепипед победили изгиб и полукруг.
47.
Какое определение больше подойдет для нового столетия? Ужасный? трагический? деловой?
Правильней, наверное, деловой. Ведь самые жуткие события в этом веке стали предметом купли-продажи.
Начался век с погромов. Причем сразу возникла мысль, что тут тоже можно поживиться.
Лучше всего подошло бы кино. Чтобы пух залеплял объектив и казалось, что камера плачет.
Сперва эта идея пришла в голову одному малому. Он стал ходить к разным людям и предлагать новую услугу.
Обычно погромы случаются просто так, а на сей раз это будет съемка. Если потребуется, можно что-то повторить.
К примеру, убийство – дубль два… Опять кого-то волокут за волосы, а потом вонзают нож.
Самое удивительное, что никто не клюнул. Как-то еще не привыкли торговать всем подряд.
Потерпев фиаско, малый не успокоился. Такое уж это неунывающее племя продавцов.
Переключился, видно, на что-то более тихое. Ну там, киноустановки или телефонные аппараты.
Занятие это не столь хлопотное. К тому же предполагающее поездки за границу.
Что касается погромов, то они происходили без всякой связи с кино. Сперва кровь пролилась в Кишиневе, а потом в Киеве…
Тут уж ничего не поделаешь. Ведь людям свойственно ненавидеть, а рядом никогда нет того, кто их остановит.
Кстати, об упомянутых ранце с ботиночками. Тут просто какое-то наваждение: шли годы, а их становилось все больше.
Где-то к сорок второму-сорок третьему году набралась целая гора. Вполне сопоставимая с горами золотых коронок и женских волос.
Теперь если евреям разрешали собираться вместе, то исключительно с такой целью:
“Все жиды… должны явиться в понедельник… Взять с собой документы, деньги и ценные вещи, а также теплую одежду, белье и пр. Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет найден в другом месте, будет расстрелян”.
Впрочем, жизнь продолжалась и без них. В большинстве храмов проводились службы.
Интересно, поминали ли верующие в молитвах убитых? Или делали вид, что их никогда не существовало.
К примеру, один пастор пытался жить так, чтобы не касаться запрещенных тем.
Видно, и с Богом говорил не обо всем. Какие-то обстоятельства попросту не упоминал.
Бог, как обычно, не сердился. Все же умолчание – еще не самый страшный грех.
“Когда они занялись социалистами, – писал пастор, – я промолчал, потому что я не социалист. Когда они занялись евреями, я промолчал, потому что я не еврей. Когда они занялись католиками, я промолчал, потому что я протестант. Когда они пришли за мной, уже не осталось никого, кто мог бы за меня вступиться”.
Эти слова напоминают формулу. Не оставляют надежды тому, кто занят только собой.
Казалось бы, при чем тут наша история? Какая связь между этим пастором и Колей Блиновым?
В общем-то, никакой. Если не считать того, что в новом столетии все отвечают за всех.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ОГАРОК СВЕЧИ
…Если свеча гаснет раньше, чем догорает,
она не исчезает. И ее можно снова засветить,
и она будет гореть, пока не догорит до конца.
С. Ан-ский. Диббук
Глава девятая. Дорога в Елизаветград
1.
Колин брат Иван – человек заметный. Хороший рост и осанка полагаются ему так же, как шашка и мундир.
Это прохожему можно быть неприметным, а полицейский обязан обратить на себя внимание.
Поэтому у Ивана не усы, а усы с подусниками. Не представить, сколько времени требует эта красота.
Другие еще в постели, а он уже перед зеркалом. То так завьет свою растительность, то как-то иначе.
Когда усы торчат, как пики, лицо становится грозным. Если они стремятся к округлости, губы растягиваются в улыбке.
Раз существует амплуа “герой-любовник” или “комический старик”, то почему не быть амплуа “полицейский”?
Ведь бульвар – тоже подмостки. Займешь место на углу улицы и чувствуешь, что все взгляды обращены на тебя.
Сперва Иван продемонстрирует голос. Так раскатает свое “р”, что прохожие сразу подтянутся.
От такого уважения полицейский расцветет. Вообразит себя солистом, а остальных вроде как массовкой.
Каждое утро начинается спектаклем. Поначалу это выглядело странно, а потом вошло в привычку.
Город на это уже не реагирует. Протрет глаза – привет, Иваныч! – и повернется на другой бок.
Да и полицейский совершенно спокоен. Что с того, что одна сторона улицы поменялась с другой.
Затем Житомир опять закемарит. В новом его сне Иван Блинов будет почти лететь по бульвару.
2.
Стоять у всех на виду – это половина дела. Куда больше полицейский виден в действиях и свершениях.
Для того, чтобы понять замысел преступника, надо сперва им себя вообразить.
Да и жертвой, конечно, тоже. То есть одновременно тем, кто занес нож, и тем, в кого он вошел.
Словом, точь-в-точь по совету актера Щепкина, “влезаешь в шкуру воображаемого лица”.
Иван не забывает, что он полицейский. Актер лезет практически голым, а на нем все же мундир.
Так вот мундир не дает раствориться в образе. Вовремя подскажет, что он при исполнении.
Мол, изволь быть настороже. Не забывай, что любые фантазии завершатся донесением начальству.
Так что без дистанции не обойтись. Необходимо помнить, кто ты сам, а кто все остальные.
Когда же заходит речь о евреях, то здесь не дистанция, а настоящая стена.
Ну нет у него с ними ничего общего. Если, к примеру, Иван сидит за столом, то еврей стоит навытяжку.
Слушает Блинов как бы вполуха. Радуется тому, что одну фразу подозреваемый повторяет несколько раз.
Кто-то стал бы топать ногами, а он смотрит мимо. Уж очень мелким, практически неразличимым видится ему собеседник.
Кстати, случалось Ивану посещать евреев на дому. Это значило, что аргументы исчерпаны и остается внушение по месту жительства.
Самого еврейского Бога он удостаивал визитом. В полном обмундировании наведывался в синагогу.
Фуражку снимешь, но шашку забудешь придержать. Чтобы время от времени она касалась пола.
Эффектней всего явиться во время молитвы. Дать понять, что дела складываются таким образом, что высшей силе придется обождать.
Сперва прислушаешься. Евреи набросили на плечи полосатые покрывала и что-то шепчут на ухо своему Богу.
Бур-бур… бур-бур… Возможно, в перерывах между их обращениями Бог что-то отвечает.
Как не напрячься штаб-ротмистру. Ему надлежит знать обо всех разговорах в округе, а тут разве разберешь?
Пытаешься что-то понять по выражению лиц. Ясно, что говорят о чем-то важном, но о смысле только догадываешься.
Злишься на этих евреев, но не до такой степени, чтобы сочувствовать погромам.
Кстати, и по служебной инструкции ему такие симпатии категорически возбраняются.
Тут не в евреях дело, а в порядке. Ведь он поставлен для того, чтобы ничего такого не допустить.
И вообще, каждый сверчок должен знать свой шесток. Полицейскому надо быть на виду, а обычным людям находиться в стороне.
Так что – никаких погромов! И вообще ничего, что нарушает тоскливую жизнь горожан.
3.
Впрочем, не всегда так бывает. В каких-то ситуациях Иван предпочитает находиться в тени.
Стоит навытяжку и ест глазами начальство. Ждет, когда оно соизволит к нему снизойти.
Иногда держит оборону где-то на дальних подступах. Кто-то захочет приблизиться, а он сразу: ни-ни.
Ну что за спешка такая? Словно первые лица только и ждут, чтобы с вами поговорить.
Не ждут, знаете ли. Вообще люди интересуют их, постольку они составляют население.
Если начальники не смыкают глаз, то из-за всех сразу. Какой-нибудь Петров или Сидоров им не интересны….
Если начальники не смыкают глаз, то из-за всех сразу. Какой-нибудь Петров или Сидоров им не интересны….
Такое важное дело у Блинова. Правда, те, ради кого он старается, не особенно его замечают.
Нет чтобы в газете упомянуть о том, что полицейский предпочел замерзнуть, но не оставил свой пост.
И вообще, обратили бы внимание на то, что рядом с важной особой некто перетаптывается, потирает руки, выглядывает во все глаза.
Конечно, это любовь. Тут требуется чувство значительно большее, чем верность присяге.
Из-за такого чувства можно погибнуть. Тем более что теперь полиция борется не с мздоимцами, а с террористами.
До чего дошло: сам Александр Третий подвергся нападению. Карета – в щепки, государь выброшен взрывом, двое прохожих убито наповал.
Никому не пришло в голову подумать об охране, а ведь ей первой пришлось пережить смятение.
Когда взвился столб из огня и дыма, все рванули туда. Сами были готовы изойти пламенем, лишь бы государь остался жив.
Окажись Иван рядом, он повел бы себя так же. Не думая ни секунды, принял бы смерть.
Теперь понимаете, что такое полицейская служба? Не от сих до сих, а до самого конца.
4.
И все же повода для поступка нет. Пусть хоть сто раз отогнал особенно активных граждан, но это не то.
Хотел бы спасти губернатора от террористов, но он не попадает в поле их зрения. Совсем иные фигуры они берут на прицел.
Как оказалось, Ивану нужно немного подождать. Через какое-то время настал его час.
Его поступок сразу заметили. Не обошлось без реакции печатных изданий.
Место для сообщения выбрали особое. Совсем недалеко от информации о развлечениях принца и дне рождения короля.
Причем если царствующие особы ничем не отличились, то Блинов совершил нечто экстраординарное.
Прямо сюжет для небольшого фантастического романа. Никакого сравнения с полетами на Луну.
К девятисотым годам прошлого века космические путешествия стали привычными. По крайней мере, в бумажном своем варианте.
Здесь же событие исключительное. Если бы о нем сообщили не на второй, а на первой странице, это не было бы преувеличением.
5.
Так всегда с этими Блиновыми. Только решишь, что больше ничего не будет, как следует продолжение.
Чуть ли не руками начинаешь размахивать. Можешь от волнения задеть соседа по столу читального зала.
Самое главное, что ничто не предвещало. Просто перелистывал подшивку “Волыни”.
Все уже давно найдено, а это на всякий случай. Вдруг какие-то подробности о недавних событиях.
К тому же интересно, как складывалась жизнь после. Так же, как прежде, или с поправкой на погром.
Представьте себе, ничего особенного. Даже находились занятия для акушерки Эпштейн.
Правда, гробовщик Семенов тоже не скучал. Близкие умерших могли быть уверены, что он все сделает как полагается.
Это и есть цикл жизни. Встречает тебя проворная Эпштейн, а провожает мрачный Семенов.
Основные события происходили между. Через какое-то время после встречи с роженицей и задолго до свидания с гробовщиком.
Тут “Волынь” – незаменимый помощник. Точно разъяснит, чему в этот промежуток лучше посвятить себя.
Рестораны предпочтительнее свои, а театры – чужие. Кто не захочет ненадолго почувствовать себя столичным жителем.
На этих представлениях не только актеры, но публика парит над обыденностью. Так нарядятся, что сослуживцы не признают.
Казалось бы, зачем им украшения? Ведь после спектакля они выйдут на площадь с непросыхающей лужей.
Видно, в этом и есть удовольствие. Только что посетил столицу, а через мгновение вернулся назад…
Так и должно быть в южном городе накануне лета. В это время население избавляется от всего тяжелого.
Начнут с шапок, пальто и ботинок. Потом, глядишь, сквознячком выдуло память о недавних событиях.
В знак победы над прошлым буквально в полном составе вывалят на набережную.
Мол, нас ничто не тяготит. Живем так, словно с двадцать третьего по двадцать шестое случился провал.
Можно порадоваться за житомирцев. Не прошло нескольких месяцев, а они вернулись к обычной жизни.
Обнаружилось в “Волыни” кое-что не менее любопытное. Вот по этому поводу я чуть ли не всплеснул руками.
Сосед по столу посмотрел понимающе: поздравляю. Я ему так же глазами ответил: спасибо, есть с чем.
Заметку газета перепечатала из “Одесских новостей”. Следовательно, интерес к этой истории продолжал расти.
“„Од. нов.“ сообщают, что брат покойного Н. И. Блинова, штаб-ротмистр И. И. Блинов явился к елизаветградскому общественному раввину инженеру В. Темкину и в его лице сердечно благодарил всех евреев за их теплое отношение к памяти его покойного брата и за помощь, оказанную ими его семейству”.
Особого внимания заслуживает глагол “явился”. Значит, Блинов позвонил в дверь, спросил Темкина – и предстал перед ним.
Еще важно то, что Иван благодарил всех евреев. Это подчеркивало, что его визит едва ли не официальный.
Можно сказать, встреча на высшем уровне. С одной стороны – представитель органов усмирения, а с другой – высший духовный авторитет.
Надо же когда-то пересечься этим крайностям. Не все же им раздраженно поглядывать друг на друга.
6.
Странно, конечно. С каких пор по столь незначительным поводам полицейские оставляют посты.
Что, в Житомире мало раввинов? Если бы Иван решил поговорить с кем-то из них, он бы сам назначал место встречи.
Мог бы, если понадобится, вызвать в кабинет. Строго-настрого наказать, что нельзя делать этого и того.
Пусть только посмеет не прийти. Если с Богом он общается постоянно, связей на земле у него нет.
Отчего-то сейчас не хотелось ничего демонстрировать. Скорее всего, это как-то связано с гибелью брата.
Мало прошло времени, а Иван изменился. Если что-то решительное и приходит в голову, он эту мысль отбрасывает.
Как бы погрозит себе пальцем: ну что опять? вроде нет повода метать молнии!
Это еще не так удивительно. Порой находило нечто совершенно необъяснимое.
Прежде прикрепит шашку к поясу и чувствует себя уверенней. Словно с этой минуты существует под ее защитой.
Сейчас ему казалось, что шашка очень грохочет. Как он ее не сдерживает, а она не унимается.
Иван решил обходиться без нее. Отправляется по делам, а ее оставляет в углу.
Поражается: не узнать шашку. Стала покладистей самого воспитанного пса.
Он и относился к ней, как к псу. Время от времени брал с собой на прогулку.
Между делом вспомнит о своей привязанности и рукой проведет по ножнам. Мол, веди себя тихо и не беспокой хороших людей.
При этом мысли не возникает зайти в синагогу. Ни в обычном костюме, ни тем более в мундире.
Что это будет, если в Божий дом вкатится малый военный склад? Одной рукой придерживая кокарду, а другой – эфес.
Теперь понимаете, почему Иван отправился в Елизаветград? Как видно, дело в той же неловкости.
До этого все было ловко, а теперь не очень. Причем сложнее всего с теми, для кого нет начальства, а есть Бог.
7.
Мы упоминали о том, что братья часто спорили, а уж на семейном празднике это в порядке вещей.
О погроме тоже был разговор. Как обычно, один наступал, а другой оборонялся.
Наконец Иван выложил последний аргумент. Пообещал, что если Коля встанет на защиту евреев, он его не пожалеет.
Колю как молнией ударило. Он понимал, что придется погибнуть, но все же как-то иначе.
Даже не взглянул на брата. Так хлопнул дверью, что за ним потянулась посуда в шкафу.
Затем посуда притормозила, но его уже не было в комнате. Вскоре он оказался на еврейских улицах.
Мы уже знаем, как закончится его жизнь, а потому не удивляемся тому, что его сюда потянуло.
Впечатление было совсем не возвышенным. Уж очень неприглядно выглядело все вокруг.
Помните, стулья у Гоголя возвещали: “Я – Собакевич”? Так и тут в каждой подробности скрывалось что-то еврейское.
Покосившийся фонарь был родом отсюда. Он печально взирал на окружающий мир.
Интересно, где сейчас этот фонарь? Вспоминает ли он ту ночь и заблудившегося в ней молодого человека?
Представляете найденную в архиве рукопись: “Рассеянный свет. Записки бывалого фонаря”?
Мол, стоял на посту, жег, как положено, керосин, а вдруг какой-то ненормальный.
Волосы всклокочены, рубашка навыпуск, глаза прямо вываливаются из орбит.
Что-то бормочет себе под нос. Из всего монолога разобрал лишь несколько слов.
Все время поминал какого-то Ивана. Все удивлялся: почему он, такой взрослый и умный, не понимает простых вещей?
Потом юноша направился в корчму. По свидетельству подглядывавшей в окно синички, заказал много водки и мало еды.
8.
Сколько раз Иван вспоминал их размолвку. Наверное, надеялся, что однажды исчезнут самые обидные слова.
Все будет, как было, но без этого неприятного диалога.