– Он ведь жил с одной женщиной, а венчан был с другой, – вставил Рыковский. – И помогал обеим! Как это возможно при его окладе жалования?
– Тут вопрос! – согласился обер-полицмейстер. – И начальство его себе задавало. Эффенбах получал сто семьдесят пять рублей. Из них семьдесят пять отсылал в Петербург, официальной супруге.
– А жил, выходит, на оставшиеся сто? – съязвил коллежский советник.
– Да. Содержал при этом гражданскую жену и четырех прижитых от нее детей.
– Это же невозможно!
– А он сумел. И без доносов и нареканий. Я же говорю: необычайной ловкости был человек! И дело знал, и убийц ловил лучше нас с вами…
Последняя фраза обер-полицмейстера прозвучала как упрек, но он не собирался щадить собеседников.
– Так! Ваше предложение я одобряю. Поручик Лебедев официально включен в группу Войлошникова. Сегодня же об этом будет в приказе. Задача та, что вы описали: взаимодействие с приставами и околоточными. Притом прямых обязанностей никто с него не снимает!
– Слушаемся! – хором сказали сыщики.
– А еще скажу, что надеюсь на вас, Алексей Николаевич! – Полковник встал, заканчивая разговор. – С вашим-то опытом этого Безносого изловить… Поручаю лично вам. Даю неделю сроку! Отговорки у нас в московской полиции не принимаются.
Рыковский пригласил Лыкова обедать к себе домой. Видимо, ему было неловко за утреннюю сцену, когда он назвал предложения помощника чушью. Факт, что Алексей сам вызвался на труднейшее дело, поразил поляка. Теперь официально за поимку шайки Безносого отвечал петербуржец. Новый в Москве человек, временный, который мог бы сидеть тихо и писать наверх ябеды…
Владислав Рудольфович занимал уютную квартиру во флигеле полицейского дома в Малом Гнездниковском. Когда они вошли, навстречу отцу выскочили аж пятеро детей: два сына и три дочери. Младшей из дочек было всего три года, и папаша с радостью взял ее на руки. Жена у поляка оказалась русская, полная молчаливая женщина. Она не ждала гостей и смущалась своей будничной шемизетки…[43] Однако не подала виду, быстро распихала детей, поставила на стол дополнительный прибор и ушла. Заметно было, что порядок в доме поддерживался строгий, но добродушный.
– Сказать по правде, Алексей Николаевич, я вызвался на эту должность из-за квартиры, – признался начальник сыскной полиции. – Дорого очень в Москве снимать жилье! А когда на одно жалование живут семеро, то и непосильно. Вот на старости лет и перешел из судейских в сыщики. Но тут совсем другая жизнь. Будучи следователем, я этого не понимал! Честное слово! Следователь ведь имеет дело с готовым материалом, тем, что собрали сыщики. Обычно вызываешь начальника отделения и даешь ему поручение. Как он будет его выполнять, тебя не касается! Если дело провалено в суде, опять виноват не следователь, а сыщик. Удобная служба! А теперь все шишки мои. Да еще с таким обер-полицмейстером, как Власовский…
– А по-моему, Власовский на своем месте, – возразил Алексей. – Требовательный – так это для пользы дела. Не самодур, не лентяй в отличие от предшественников. Но как он живет, зная, что все его ненавидят? Я бы не смог.
Не спеша пообедав, сыщики вернулись в отделение. Лыков стал изучать протоколы осмотра места происшествия по всем жертвам шайки Безносого. Он просидел над бумагами до вечера.
Первый труп был найден 28 декабря. Неизвестного ударили ножом в шею и бросили умирать в Лазаревском проезде, под забором одноименного кладбища. Личность убитого выяснили через неделю. В Москву приехала на поиски пропавшего мужа купчиха из Боровска. Она и опознала несчастного. Вдова сообщила сыщикам, что супруг имел слабость: любил играть в трынку. И что он взял с собой в Москву три тысячи рублей. Где-то в окрестностях Виндавского вокзала был тайный игорный дом. Полиция знала о нем, но найти не могла.
Второй труп обнаружили в конце января чуть не на пороге сыскной полиции. На углу Большого Гнездниковского переулка и Тверской шумел Всесословный клуб. Публика там гуляла низкопробная, и процветала карточная игра. Обслуга сразу опознала покойника, который вчера «сильно шумел». Он выиграл в эспаньоль тысячу двести рублей, из которых половину тут же и пропил. Уходил на своих ногах, под утро. С торчащими из всех карманов банкнотами… Кто за ним увязался? Вроде никто… Личность погибшего до сих пор не была установлена.
Еще два покойника прибавились на Масленой неделе. Сыщики уже знали, где искать, и сразу взялись за игорные заведения. Один отметился в Немецком клубе, хотя был малоросс и известный шулер. Второй – бразильянец, продавец писчих принадлежностей из Вязьмы. Этот забрел за каким-то чертом в Охотничий клуб и спустил там полтысячи. Видимо, заодно он попался на глаза убийцам, и на выходе гуляку поджидали…
К этому времени сыскные уже знали кличку Безносый. Ясно было, что действует целая шайка, и она имеет наблюдателей в местах с разрешенными азартными играми. Агенты стали тереться по клубам, играть по маленькой и смотреть, нет ли где сифилитика… И получили пятый труп, под самую Пасху. Тайные притоны церковных праздников не соблюдают. Очередного приезжего нашли у Троицкой церкви на Шаболовке. Та же рана на шее слева. Тело убийцы обчистили, но потайной карман на подштанниках в спешке не нашли. Там оказались две «катеньки» и обратный билет до Котельнича. Сыщики отбили туда телеграмму и выяснили личность жертвы. Тоже купец, и тоже любитель трынки. Да и в «железную дорогу» не прочь был перекинуться…
И вот теперь еще один бразильянец. Пора эту лавочку прикрыть…
Утром Лыков собрал сыскных надзирателей и поделился с ними своими догадками. Убийцы, сказал он, скорее всего не из преступной среды. Когда гайменник убивает? Только если ему оказывают сопротивление. Тогда он безжалостен и лют, ибо на страхе жертвы и основывается его сила. А тут зарезать шестерых… Дали бы сзади по башке, отобрали деньги и ушли. Убивать-то зачем? Профессионалист знает, что полиция крови не любит. И по мокрому делу метет всех подряд, пока не отыщет злодеев. Ни один бывалый уголовный сам себе жизнь осложнять не станет. Тут работают дилетанты.
Надзиратель Мойсеенко сразу же возразил: в прошлом году налетчики на Дербеневке прикончили двоих! Но Войлошников поправил: не так было дело! Один стал сопротивляться, его ткнули ножом, и второго уже резали как нежелательного свидетеля.
На шум спора подошли Рыковский и Добронравов. Титулярный советник спросил: если шайка состоит не из уголовных, то из кого же она? Неужели сошлись мужики с одной деревни и отправились резать картежников?
Люди действительно подобрались не просто так, ответил Лыков. Тут какая-то спайка. И скорее всего, по роду занятий. Бывшие военные, например, часто сбиваются в шайки, не имея уголовных привычек. Офени коротают зиму. Или мастеровые из одной артели застряли в Москве. Уезжать домой, а к весне опять возвращаться им не с руки. Вот и ждут начала сезона, а пить-есть надо каждый день. То есть по натуре своей эти люди вполне уголовные, если так легко совершают преступления. Но в картотеках сыскной полиции их пока нет, внешне они обыватели. Это неудивительно. Население Москвы каждый год прирастает на двадцать пять тысяч человек – за всеми не уследишь…
Еще, сказал надворный советник, необычным является способ убийства. Удар в шею почти не встречался в его практике. Он труден в исполнении, особенно зимой. На жертве шарф или меховой воротник с башлыком. Сразу можно не попасть, человек закричит, пустится бежать. Что-то здесь не то… В шею бьют быка башколомы на бойне, это их профессиональный удар. Но такую версию москвичи отработали и никаких бывших забойцев не обнаружили. Загадка остается.
И конечно, искать следы шайки надо в местах с разрешенными (или подпольными) играми. Агенты это уже делают, но пока без результата.
– Скажите, кого вы там ищете? – спросил Лыков надзирателей.
– Наводчиков, разумеется! – ответил все тот же Мойсеенко, самый бойкий из отделения.
– Мужчин?
– Знамо дело, мужчин. Кто же доверит бабе такое? Разболтает в тот же час! И потом, эти убивают. Баба побоится в мокрое дело впутываться.
– А я бы искал женщину. Такую, которой и кровь не страшна…
– Почему женщину, Алексей Николаевич? – удивился Войлошников.
– Мужчину вы бы уже нашли. Его сразу видно. А девиц в каждом клубе крутится полно. И не только на танцульках, но и вокруг карточных столов. Одна из них и есть наводчица.
В помещении стало тихо. Агенты обдумывали слова временного помощника начальника отделения. Наконец поднял руку сыскной надзиратель Булкин:
– Ваше высокоблагородие, а что с носом?
– В каком смысле? – удивился Лыков.
– Ну, говорят, вы против сифилитика! Как так? Куда еще у человека может нос пропасть?
Все рассмеялись.
– Да куда угодно! – ответил надворный советник. – Вот у нас в Кобулетском отряде был случай…
Все рассмеялись.
– Да куда угодно! – ответил надворный советник. – Вот у нас в Кобулетском отряде был случай…
Он снова рассказал страшные истории про откушенный нос и шрапнельный стакан. Подытожил так:
– Если главарь живет среди нас, он обязан маскироваться. Даже в миллионном городе человек без носа заметен. Давно бы вам о таком уродстве кто-нибудь рассказал! Ведь он ходит по улицам, где-то ест, спит… Десятки людей знают о нем! Но молчат. Боятся или же заодно с убийцами. А остальные просто не замечают.
– Как можно спрятать такое увечье? – засомневался Рыковский. – Маску только в маскараде надевают. А в жизни нос на виду! Закутать лицо платком? Разве во время налета. Но когда главарь, как вы говорите, ест-спит, платок он должен снимать.
– Ну, я бы сделал накладку, – начал рассуждать Лыков. – Большие усы, переходящие в бороду, а над ними бесформенный нос картошкой из папье-маше. Угреватый, вроде как у пьяницы.
Коллежский советник фыркнул:
– Вот опять фантазии! И такую штуку атаман прилаживает себе на рожу каждый день? Может, он еще и гримера держит?
– Может, и держит, – парировал Алексей. – Потому как, если бы он этого не делал, его бы давно поймали.
Снова все умолкли, давая начальникам пособачиться между собой. Но Рыковский вспомнил, что сегодня уже ругался с петербуржцем и едва помирился. Поэтому спорить дальше он не стал, а объявил:
– Господин обер-полицмейстер только что поручил надворному советнику Лыкову изловить шайку убийц. Сроку дал неделю.
Как все загалдели! Некоторые, по наблюдениям Лыкова, не без злорадства. Войлошников очевидно испытал облегчение: теперь спрос будет не с него! Мойсеенко спросил, перекрывая шум:
– А если их высокоблагородие не справятся? Отошлют обратно в Петербург?
– Нет, приставят к вам для выучки, – беззлобно съязвил Алексей.
Увидев, что петербуржец спокойно относится к подначкам, сыщики унялись. Но остался вопрос, он витал в воздухе: как гость за неделю сделает то, что все отделение не может исполнить пятый месяц? Надворный советник пояснил:
– Сейчас я занимаюсь черепно-лицевыми ранениями. Не одними военными, всякими. А вы ориентируйте агентуру в преступной среде. Сегодня же! Пусть сообщают обо всех безносых, а не только о сифилитиках. Особое внимание пусть обратят на людей с виду обычных, но для нас подозрительных. Как я описывал: пышные усы, нос картошкой, гнусавая речь.
– Гнусавая речь? – оживился Мойсеенко.
– Да. Если поражены носовые ходы, говор будет несколько гнусавый. А что, есть кто-то на примете?
– Нет, это так, в копилку…
– Кстати, Мойсеенко, а где тот налетчик, что первый назвал кличку? Вы допросили его?
– Исчез на другой день, – с сожалением ответил тот. – Будто откуда прознал, шильник! С тех пор на квартире не ночует, говорят, переехал в Даниловку.
– Найдите его и доставьте сюда. Сумеете?
– Давно бы уж доставил, если бы мог… – в сердцах сказал надзиратель. – Начальство каждый день с нас шкуру снимает! Ни одного ареста, и шестеро зарезанных! Нешто я не понимаю? Нет, того налетчика след простыл.
Лыков распустил совещание и отправился на полицейский телеграф. Там он отбил длинную депешу полковнику Таубе в Генеральный штаб. В депеше сыщик просил друга «максимально быстро, пока меня не уволили», собрать все данные на военных с черепно-лицевыми травмами и ранениями, повлекшими потерю носа. Формуляры выслать в Москву курьером по любому тарифу. Канцеляристам за труды – сто рублей! Последнюю строку Алексей вписал для ускорения процесса. Барон Таубе не занимается учетом раненых и убогих. Но наверняка у него есть приятели и в военно-медицинском управлении Главного штаба, и в военно-медицинском департаменте Военного министерства. А еще в подчинении полковника состоит особый калиброванный человек, старший унтер-офицер Арзамасцев. Барон привез его с Сахалина и поручает самые важные дела. Платон Ануфриевич – мастер на все руки. Черта со дна моря достанет! А с такой подмазкой он горы свернет, но требуемые сведения раздобудет.
Прошло два дня из семи, отпущенных обер-полицмейстером. Был опознан труп, подобранный в Сокольническом круге. Это действительно оказался бразильянец, банковский служащий из Дмитрова, любитель стуколки. Рыковский нервничал и приставал к своему помощнику с расспросами, как тот собирается искать убийц. Алексей был спокоен. Конечно, никто его не накажет! Целое сыскное отделение ловит-ловит, да никак не поймает. А тут приехал гусь из столицы и сразу изловил! Без агентуры, без длительного ознакомления с делом? Так не бывает. Но рано или поздно Безносый попадется. И надворный советник намеревался приложить к этому руку.
К сожалению, он не мог теперь обратиться к своим старым друзьям-рогожцам. В прошлом году после долгой болезни умер Степан Горсткин. Медицина еще не умеет лечить белокровие… Помощник Горсткина Антон Решетов пришелся не ко двору новой верхушке. Арсений Морозов переселился в Англию, а его преемники зазнались и решили, что им опытные люди ни к чему. Сами с усами! Решетов обиделся и уехал на Дон, в станицу Пятиизбянскую. Купил там лавку и живет кум королю. А Лыков остался в Москве без поддержки.
Оба дня сыщик провел с поручиком Лебедевым. Они вместе объехали самые криминальные участки города, говорили с приставами и околоточными. Много где может спрятаться в Москве лихой человек! Но есть места укромнее других. Лыков хорошо их знал по долгой своей службе. Посидев над картой, он попросил Лебедева в первую очередь отправиться туда.
Москва сильно изменилась за последние годы. Некоторые из прежних клоак стали респектабельными районами. На Драчевке появились модные доходные дома. Там поселились люди с достатком, и проституция начала мигрировать в другие части города. Раньше в Головин или Колосов переулок лучше было не соваться. А теперь полтинничные бордели переехали на Бронные улицы и в Палашевский переулок. Полиция упразднила «Арбузовскую крепость» близ Сухаревки. Громилы, наводившие ужас на окрестных обывателей, разбежались кто куда. Закрылся и легендарный «Ад» в подвалах трактира «Крым» на Трубной площади.
Второе криминальное место – Толкучий рынок – тоже разогнали. Многочисленные барыги, что сидели в лабазах Старой и Новой площади, перебрались на Хитровку.
Зловещую «Шиповскую крепость», тридцать лет терроризировавшую москвичей, расселили. Голодранцев перевели в ночлежки, а фартовые исчезли за одну ночь.
Усиленный полицейский надзор вернул в рамки закона Хапиловку. Пьяницы и хулиганы остались, но «деловые элементы» предпочли уйти.
В лучшую сторону изменились Дорогомилово и Андроновка. С увеличением штатов полиции окраинам стали уделять больше внимания. Серьезные преступники вынуждены были искать себе новые квартиры.
Москва сильно шагнула на юг, и Даниловка из уголовной слободы превратилась в обычный городской район. Знаменитые каменоломни опустели. Обыватели по-прежнему туда не совались, но беглые каторжники ушли из подземелий. Изредка в них заглядывали хулиганы и рассказывали потом жуткие вещи. Пещеры заполнены могилами, там их сотни! Идешь, а под ногами рыхлая земля и кости…
Настойчивыми облавами сильно прижали Грузины. Тишинский рынок, ранее воровской, заняли пригородные крестьяне. Околоточные теперь строго спрашивали паспорта. Легендарные разбойники вроде Чуркина остались в прошлом.
Однако в Москве сохранились опасные места. Прежде всего усилилась Хитровка. Бандиты «Шиповской крепости» перебрались туда. Полиция делала частые облавы, но подземные укрытия выручали фартовых. Мясницкая часть сбивалась с ног, но сделать ничего не могла. Каждую ночь на Юр-базаре[44] кого-то грабили, а раз в неделю и резали. Огромное население Хитровки (летом оно достигало пяти тысяч человек) жило по тюремным законам. Осведомителей быстро открывали и спускали в отхожие места.
Разросся и Смоленский рынок: туда тоже явилось подкрепление с Толкучки. Головорезы Проточного переулка приняли их под свою юрисдикцию. Теперь сбыт краденого упростился. Легче стало заметать следы: одежду с убитых быстро перешивали, а самих покойников затемно топили в Москве-реке. Весь берег от Пресненских прудов до Бородинского моста был небезопасен даже днем.
Как и прежде, недобрая слава гремела о Ямской слободке, Бутырках, Марьиной Роще. За Крестовской заставой полицейская власть кончалась и начиналась уголовная вольница. Еще опаснее были пригородные села: Останкино, Алексеевское, Богородское, Владыкино, Всехсвятское, Ростокино. Особняком стояло Черкизово, где каждый кабак – воровской притон.
Лыков попросил пристава Лебедева объехать вместе с ним три места: Хитровку (Третий участок Мясницкой части), Марьину слободку (отдельный Мариинский участок) и Смоленскую площадь (Второй Пречистенский участок). Он считал их местами вероятной дислокации Безносого. Первые два не оправдали его надежд. Приставы вызывали околоточных, те слушали приметы атамана, чесали голову и отнекивались. Нет такого! Человек с увечьем заметен. Даже на Хитровке ему не спрятаться. Приходили городовые, те, что непосредственно общаются с населением. И тоже мотали головами. Подобное страшилище они бы заметили! Так сыщик потерял целый день.