Робин расправил плечи.
– Эта девушка – моя невеста, – твердо сказал он.
– Вот как? – Детина в маске шагнул в сторону. – Приятный сюрприз, шериф будет доволен. Взять обоих! – каркнул он и обернулся к застывшему в страхе Томасу. – Ты, парень, останешься здесь. К тебе у меня претензий нет.
* * *Укрывшись за разросшимся сиреневым кустом, ведьма пристально следила за десятком стражников, заталкивающих во чрево дракона лесную фею за компанию с крепким черноволосым простолюдином. Когда дракон сгинул, ведьма скользнула вдоль кирпичной стены неказистого жилища и взобралась на крыльцо. Проковыляла по длинному узкому коридору, пока не достигла снесенной с петель двери. Протолкалась сквозь толпу любопытствующих и исподлобья на них взглянула. Любопытствующих сдуло.
– Милорд Квартус, я пришла за вами, – поклонилась ведьма рыжеволосому юноше, с растерянным видом замершему у окна. – У нас очень мало времени: думаю, за мной гонятся лучшие стражники вашего королевства. Надо спешить, милорд!
* * *Рыцарь вот уже который час мерил шагами темницу с забранным решеткой окном. Фея была неподалеку, он чувствовал ее присутствие, а значит, свободной оставалась лишь ведьма. В одиночку ей не справиться, да и не станет старуха ждать – она наверняка уже на пути в Запроливье.
Рыцарь опустился на узкое неказистое ложе и закрыл руками лицо. Из темницы ему не выйти, а значит, дни свои суждено окончить здесь – в узилище, в бесславии и позоре.
– Лорд Деррен! – внезапно услышал рыцарь произнесенные по-гэльски слова.
Он вскочил на ноги. У дальней стены, едва различимый в темноте, скрестив на груди руки, стоял человек.
– Кто вы? – выдохнул рыцарь. – Как вы здесь оказались?
Незваный посетитель хмыкнул.
– Просочился сквозь стену, естественно. Можете звать меня Квартусом. Где девушка?
Рыцарь ахнул, отпрянул назад.
– Вы… Вы – милорд Квартус, наследный принц Запроливья?
Человек хмыкнул вновь.
– Вы слишком многословны, Деррен. Я спрашиваю: где леди Кармела? Вы наверняка должны чувствовать, в какую камеру ее запихали эти долдоны.
* * *– Это мой друг, отец, – представил рыцаря Робин. – Его зовут Деррен, он славный парень, хотя несколько грубоват, неимоверно заносчив и не говорит по-английски. А это Кармела, моя невеста.
Старый Джим Сандерсон ошеломленно сморгнул.
– Добро пожаловать, дети, – пробормотал он. – Поздравляю, сынок, надо же, какая красавица. А где Том?
– Том уехал, отец, и довольно далеко. Полагаю, сейчас он примеряет некий трон к своей королевской заднице. Не волнуйся, мы как-нибудь его навестим. Правда, без Деррена – ему в те места соваться вредно для здоровья, там ждет не слишком-то гуманная старая леди. Вы с мамой не будете против, если Деррен пока поживет у нас?
* * *– Том всегда хотел быть особенным, милая, – Робин обнимал Кармелу за плечи. – Он любил произвести впечатление и покрутиться в центре внимания, а мне такие вещи, считай, безразличны. Поэтому я отдал ему свой амулет и подтверждал любопытным, что приемный сын наших стариков он, а не я. Ну, и по мелочам – двигал за Тома взглядом стаканы, зажигал щелчком пальцев свечи, порчи разве что не наводил.
Кармела прижалась к Робину, подняла на него взгляд.
– Квартус, – сказала она проникновенно. – На троне Запроливья следует сидеть не самозванцу, а тебе, королю по праву наследования.
– Зови меня Робином, милая. А про трон и прочие глупости позабудь – не хватало еще, чтобы наши дети поубивали друг друга. Да и вообще, Тому в этом вашем Запроливье самое место.
Кармела на мгновение задумалась. Затем застенчиво улыбнулась.
– Знаешь, Робин, у меня было предвидение, что отсюда мне не вернуться. Кто бы мог подумать, каким чудесным образом оно сбудется… Но ведь я не смогу больше летать.
Робин привычно хмыкнул.
– Прекрасно сможешь. На этот случай в нашем мире полно самолетов. Да и вообще, что ты там забыла, в своем захолустье, в лесу? Единорогов, конечно, у нас нет, зато диковинных зверей в достатке в любом зоопарке. Кстати, вовремя про него вспомнил. Ты завтра побудь со стариками, милая, а я смотаюсь на денек в Хьюстон.
– Зачем? – удивилась Кармела.
– Ну, срывать горы и осушать моря мне не по силам, да и ни к чему. Но расколдовать пару-тройку обезьян – это запросто[18].
Юлия Остапенко Пора сменить угодья
Бьорну не хотелось делать этот звонок. Он знал, что должен позвонить сам, первым, до того как Клаус успеет узнать обо всем из новостей. И у него было достаточно времени, по меньшей мере целая ночь: он взял Штендреера в одиннадцать вечера, сработал тихо, а прессу оповестят не раньше утра. И все равно тянул до последнего. А в семь часов Клаус позвонил сам.
Бьорн долго смотрел на имя, мерцавшее на экране телефона, прежде чем ответить.
– Ты взял его.
Голос Клауса звучал так же глухо и отчужденно, как и всегда в последние два месяца. Он явно не испытывал ни малейшего облегчения. И Бьорн даже знал почему.
– Да, – сказал он. – Это все-таки попало в шестичасовые новости?
– Ты взял его, – повторил Клаус. – Арестовал.
– Клаус, это моя работа. Мы говорили об этом. Мне…
– Ты должен был убить его!
– Мне приходится действовать в рамках закона, – закончил Бьорн, тяжело роняя каждое слово. Он знал, что Клаус не усвоит сейчас смысл этих слов, тугих, холодных, формальных. Да и как он мог усвоить, когда Бьорн сам не верит в то, что говорит?
Клаус молчал долго. Потом сказал:
– Двух предыдущих ты убил. И плевать тебе тогда было на рамки закона.
– Мне очень жаль.
– Берта бы этого хотела, – сказал Клаус и бросил трубку.
Бьорн отложил телефон. Посмотрел на часы: 7.05, самое время собираться в участок, где его ждут неизбежные чествования по случаю очередного с блеском завершенного дела. Возможно, его даже восстановят в звании старшего детектива, которого он лишился после второго подряд убийства подозреваемого при задержании. Клаус сказал правду: двух предыдущих преступников, дела которых Бьорн вел в течение этого года, он застрелил. Один был садистом, до смерти забившим свою жену молотком, другой – маньяком-поджигателем, по вине которого дотла сгорел местный гериатрический интернат вместе с большинством постояльцев. Бьорн застрелил этих двоих. А Штендреера – нет. Штендреера он повалил на землю, надел на него наручники и зачитал ему его права.
Хотя Штендреер изнасиловал и убил Берту. Берту Фердельсон, жену Клауса, старого друга Бьорна Линдстрема. Его единственного друга.
«Что ж. Похоже, больше у меня нет друзей», – подумал Бьорн и, не вставая из постели, потянулся за сигаретой.
Дождь лил всю ночь – Бьорн проводил арест под дождем, вернулся домой мокрый до нитки, и сейчас, едва выйдя из дома, вынужден был сразу же раскрыть зонт. За ночь ливень только окреп и иссякать даже не собирался. Бьорн шел по малолюдной улице, затянутой редким туманом, и слушал, как вода шелестит, скатываясь с поверхности зонта, и хлюпает под ногами. В сущности, Бьорн берег от воды не столько свою голову или новое пальто, сколько еле тлеющий огонек сигареты. В последний год он почти не выпускал сигарету из зубов, и Берта частенько ругала его за это во время семейных ужинов, на которые они с Клаусом приглашали Бьорна каждую пятницу. За пару месяцев до ее гибели Бьорн обнаглел настолько, что закурил прямо за столом, а Берта обозвала его свиньей и пригрозила больше не пустить на порог. Клаус, правда, ее в этом не поддержал, так как не понаслышке знал, что такое зависимость – сам он и в лучшие времена редко расставался с бутылкой. А после гибели Берты пить перестал совсем, как отрезало. Бьорн находил это странным, но в душу ему не лез. Наверное, они перестали быть друзьями не сейчас, а гораздо раньше. Давным-давно. Но отсутствие друзей вовсе не мешало Бьорну делать свою работу. Ловить преступников и арестовывать их. А вовсе не убивать.
Ну а то, что случилось с Мартинбергом и Хольмкастом… Он расплатился за это значком старшего детектива и принудительным лечением у психотерапевта в течение полугода. Что прошло, то прошло. Хотя никто – кроме Клауса, возможно, – не знает, как сильно Бьорну хотелось не зачитывать Штендрееру его права, а пустить ему пулю в затылок. Непременно в затылок. Пока ублюдок бежал по темному переулку, петляя, как заяц, оскальзываясь в мутно мерцающих лужах. Достать пистолет и снести ему башку – как это было бы просто. Как это было бы правильно.
Бьорн подумал, что идти до участка пешком по такой погоде – паршивая затея, и свернул к стоянке такси. Его собственная машина отправилась в ремонт, потому что на прошлой неделе Бьорн протаранил ею дорожное заграждение. Если бы он все еще ходил в психотерапевту, тот, возможно, смог бы вытянуть из него кое-что интересное по поводу этой аварии и желания Бьорна наконец покончить со всем. Так или иначе, сейчас он был на своих двоих, и до стоянки такси оставалось всего тридцать метров, когда Бьорн увидел рог, возникший перед ним на пустой дороге.
Не лежащий. Возникший. Бьорн не уловил сам момент возникновения, но знал, что еще секунду назад на земле ничего не было. А сейчас там, омываемый струями дождя, лежал охотничий рог. Высеченный из кости, покрытый перламутром, ярко переливающимся всеми цветами радуги даже в такое хмурое, почти лишенное солнечного света утро. И чем тусклее выглядел мир вокруг, тем ярче, казалось, сиял рог.
Бьорн остановился перед ним, вытянул руку с зонтом, защищая рог от дождя. Он стоял, крепко стискивая ручку зонта в пальцах и сигарету в зубах, смотрел на рог и размышлял, что делать теперь. Ведь вовсе не обязательно его поднимать. В предыдущие разы он думал точно так же: какая странная вещь, она выглядит так, словно ей здесь не место, и вовсе не обязательно ее поднимать, с чего я взял, что она оставлена здесь для меня? Так он думал в первый раз. И во второй. И в третий… И вот сейчас тоже.
Как говаривал его психоаналитик: один раз – случайность, два – закономерность, три – система, четыре – диагноз. Диагноз, подумал Бьорн. А что тогда сказать про пятый раз? А про шестой? Он сухо рассмеялся, сигарета выпала из его рта, но он этого не заметил.
Бьорн поднял рог и, резко повернувшись, пошел прочь от стоянки такси, к забегаловке, приютившейся на углу между улицами Гетланс и Авенайн.
Забегаловка работала с восьми и только что открылась. Бьорн сел к стойке и заказал кофе, хотя сейчас не отказался бы от чего покрепче, но ему хотелось сохранить ясность мыслей. Зонт он закрыл и прислонил к стойке, а рог положил перед собой. Эта штуковина была тяжеленной и довольно большой, сантиметров восемьдесят в длину. Она заняла почти все пространство перед Бьорном на стойке.
Бьорн сидел и слушал, как гудит кофемашина. Бармен поставил перед ним чашку, так, что она оказалась точно между Бьорном и рогом, хотя пространства на стойке оставалось совсем мало.
– Впечатляющая штуковина, да? – спросил Бьорн.
Тот бросил на него скучающий взгляд.
– Простите, герр Линдстрем?
Бармен знал его имя, потому что Бьорн жил рядом и временами наведывался в кафе, а кроме того, за последние пару лет он стал в Фюллинге чем-то вроде знаменитости. Во всяком случае, его фото нередко появлялось на передовице местной газеты. И всегда было связано с чьей-то смертью.
– Нашел на улице только что. Валялся прямо посреди дороги. Хорошо, что никто не успел наехать, – сказал Бьорн.
Бармен взглянул на него так, как смотрят на помешанных, пытаясь определить, насколько они опасны. К этому подозрению явственно примешивалось чисто профессиональное размышление о том, не предложить ли клиенту к кофе виски, потому что ему точно не помешает опохмелиться.
Иными словами, бармен не имел ни малейшего представления, о чем говорит Бьорн. Он не видел рога.
Снова. Как и прежде.
– Спасибо, – сказал Бьорн, расплатился за нетронутый кофе, забрал рог со стойки и ушел. Уже на улице, пройдя до угла, он понял, что оставил в кафе зонт, но не стал за ним возвращаться.
Это началось три года назад. Зимой, кажется, в декабре – точный день Бьорн теперь назвать бы не смог. До этого дня его жизнь была совершенно заурядной жизнью посредственного полицейского в маленьком городке, где никогда ничего не происходит. Он проработал в полиции одиннадцать лет, и за все эти годы в Фюллинге совершили всего два убийства, одно из которых – по неосторожности, и оба дела поручали расследовать не ему, а Гансу Ясслинду, старшему детективу. Но три года назад пасмурным днем Бьорн шел по улице – шел снег, кажется, а может, дождило, – и нашел подкову. Вроде бы это считается к счастью, хотя в приметы Бьорн не верил. Подкова была чистенькой, словно только что с музейной витрины – и при этом зримо, ощутимо старой. Казалось, словно она только вчера слетела с копыта жарко скачущего коня, хрипящего, мотающего головой с оскаленными зубами, таращащего глаза, налитые кровью от бешеной скачки… Бьорн подумал об этом коне так, словно только что видел его. Это было не фантазией, а воспоминанием.
«Ерунда», – подумал он тогда, но продавать подкову не стал. Он даже не отнес ее на оценку к антиквару, как сперва собирался. Что-то подсказывало, что эта вещь принадлежит ему.
А на следующее утро Фюллинге потрясло чудовищно жестокое убийство. Первое убийство за много лет. Девятнадцатилетний парень пытал и убил собственных родителей, а их тела выбросил на газон перед домом. Потом сел в машину отца и уехал, даже не пытаясь привести в порядок место преступления. Орудия убийства – многочисленные орудия, и все в отпечатках – валялись по всему дому.
Ганс Ясслинд, старший детектив окружной полиции Фюллинге, как раз слег с пневмонией. Поэтому Бьорн пошел к комиссару и попросил, чтобы дело поручили ему. Он сам не знал, почему так поступил. Наверное, какую-то роль в этом сыграла подкова: ведь такая находка сулит удачу, и дело подвернулось кстати, обещало стать громким и одновременно непыльным. Мальчишку будет легко обвинить, и наверняка так же легко поймать, раз уж он не пожелал прятаться. На выслеживание по горячим следам у Бьорна ушло всего два дня. Тут важно было не упустить время, пока чокнутый щенок не покинул страну. Бьорн сработал быстро, провел арест – все прошло как по маслу. Ему объявили благодарность и выплатили премию, а его имя впервые появилось на страницах «Маяка Фюллинге», главной городской газеты. Подкову Бьорн повесил в своей квартире над входной дверью. И, сказать по правде, удивился и даже немного обиделся, когда Клаус с Бертой, придя к нему на ужин отметить удачное дело, ничего не сказали о подкове и как будто вообще ее не заметили, хотя антикварный сувенир бросался в глаза в скудной обстановке квартиры.
Тогда ему, конечно, не могло прийти в голову, что ни Клаус, ни Берта подкову просто не видят.
Прошел месяц после этого случая, и Бьорн нашел ножны. Короткие, для охотничьего ножа или кинжала, из красной кожи, украшенные жемчугом и серебром. С виду безумно дорогие. Пахнущие древностью, стариной, безвозвратно ушедшим временем. И эти ножны, как и подкова, тоже просто возникли посреди улицы, когда Бьорн шел мимо. Просто упали с неба к его ногам.
Тут он уже не выдержал, отнес ножны антиквару и попросил оценить. Антиквар посмотрел тогда на него так же, как бармен сегодняшним утром. Оценивая, стоит ли вежливо попросить посетителя удалиться или лучше сразу позвонить копам.
Вечером того же дня комиссар позвонил Бьорну домой и срочно вызвал в участок. Под мостом нашли обезображенный труп мужчины, выглядящий так, словно его искупали в ванне с серной кислотой. А Ганс Ясслинд все еще лежал дома с пневмонией, так что…
В течение следующих трех лет это случалось снова и снова. Пять дел, каждое из которых вел Бьорн Линдстрем. Два из этих дел закончились гибелью подозреваемых. Бьорн просто подумал: «Почему бы и нет?» – и всадил в каждого из этих ублюдков по пуле. Он помнил их имена. Нильс Мартинберг, убивший свою жену, – в то утро Бьорн нашел на дороге собачий ошейник с золотым медальоном, украшенным гравировкой в виде оскаленного черепа. И Оскар Хольм – поджигатель, отправивший на тот свет десятерых стариков; в тот день Бьорну достался странный предмет, который он сперва даже не смог опознать. Короткое исследование в Интернете показало, что это так называемый клобучок – колпак, который в старину надевали на голову ловчим птицам во время охоты.
Конская подкова. Собачий ошейник. Кинжальные ножны. Соколиный клобучок. Арбалетный болт – это уже перед исчезновением и смертью Берты. И – чудовищные убийства, совершавшиеся в Фюллинге после каждой из этих находок.
На самом деле Бьорну хотелось застрелить еще самого первого преступника, мальчишку, убившего родителей. Во время ареста тот развозил сопли и вопил, что они сами виноваты, что он их всю жизнь ненавидел и наконец-то они получили свое. Бьорну хотелось вставить щенку в рот пистолет и выстрелить, просто чтобы заставить заткнуться. Но тогда он сдержался. И на второй раз – тоже. На третий и четвертый – уже нет.
Он понимал, конечно, что с ним что-то не в порядке. Ведь, в конце концов, никто, кроме него, не видит этих предметов, которые он про себя называл трофеями – а значит, вещи эти почти наверняка были галлюцинацией. Бьорн был бы в этом уверен и даже рассказал бы об этом кому-нибудь – психотерапевту или Клаусу, – если бы не убийства, случавшиеся именно в те дни, когда он находил предметы. Жуткие, неправдоподобно жестокие для мест вроде города Фюллинге, таких тихих, таких сонных. Казалось, в те дни, когда предметы из неведомого прошлого проваливаются, разрывая ткань пространства и времени, и падают к ногам Бьорна Линдстрема, люди вокруг него начинают сходить с ума. Каждый раз появление нового предмета было верным признаком того, что сегодня в городе случится очередная кровавая трагедия.
И вот сегодня он нашел охотничий рог. А значит, сегодня снова кто-то умрет. И дело снова поручат Бьорну – он блестяще их раскрывал, улики сами шли в руки, преступники оказывались легкой добычей. Ему казалось даже, никто не скорбит о тех двух, которых он застрелил при аресте, а служебное расследование и последующее взыскание было простой формальностью.