– Расскажу вам одну историю. Я учился на первом курсе медицинского факультета. Ну, и менял в больнице судна в ночную смену. Восемь месяцев подряд. Мне приходилось тяжко, я все время ныл. Но когда я не вытерпел и пожаловался на это Рейчел, она ответила, что раз грязная работа не по мне, то мне лучше поискать другую профессию. Людям, мол, нужен врач, который не боится испачкать себе руки, который будет им сострадать и считаться с их достоинством. Эта отповедь легла в основу моего «врачебного такта». Я научился ставить на первое место нужды людей, а не свои желания и предпочтения, глядя на них с вершины башни из слоновой кости. Рейчел разрушила мою башню. Заставила меня спуститься в траншею, где не пахнет розами и где царит людское страдание. Можете беситься, мучиться от неудобства, даже краснеть, но деваться вам некуда. Лучшего варианта у вас нет, альтернативы тоже, поэтому вашим врачом останусь я. Остается повторить вам то же самое, что я услышал от своей жены, когда попытался возразить.
Она подняла брови, ожидая продолжения.
– Преодолейте себя.
– Мне нравится эта женщина. Очень нравится. – Она поджала губы и смерила меня взглядом, обдумывая свои следующие слова. – Вы завоевывали призы, грамоты? Типа «врач года» или что-то в этом роде?
– Что-то в этом роде, – буркнул я, склонив голову набок.
– Нет, серьезно, я в хороших руках?
– Вы у меня в руках. Лучшая ваша опора – чувство юмора. Это достоинство на вес золота.
– С чего это вдруг? Разве шутки приблизят мое спасение?
– Не исключено. – Я затянул на рюкзаке пряжку. – Как-то ночью – может, уже под утро – вертолет доставил к нам в приемный покой парня с пулей в шее. Вышел человек за мороженым для беременной жены – в плохой момент и не вовремя. В лавке, куда он направился, как раз совершалось ограбление, и у грабителей что-то пошло не так. Его доставили к нам прямо в домашних тапочках. Открыли дверцу, вывезли его из вертолета – а у него из сонной артерии хлещет кровь… – Я дотронулся до ее шеи. – Таким фонтанчиком… Он потерял много крови, но был еще в сознании, говорил. Я зажал дырку пальцем, и мы побежали в операционную. Мы опережали старуху с косой на пару минут, но она уже дышала нам в затылок. «У вас нет аллергии?» – спросил я его. Он дотронулся до своей шеи и ответил: «Есть, на пули». И я подумал: «Этот выживет».
Вокруг него страшный хаос, а он хватает меня за руку и продолжает: «Док, оперируйте меня как живого, а не как мертвого». Выпускает мою руку, потом вспоминает еще что-то. «Меня зовут Роджер, а вас?»
Он выжил. Через две недели его жена родила. Они нашли меня, позвали к себе в палату и дали поддержать своего младенца. Они назвали его в мою честь. – Я покосился на Эшли. – Если верить учебникам, то папаша должен был без вариантов сыграть в ящик. Он остался в живых вопреки всякой логике. По-моему, это как-то связано с чувством юмора на генетическом уровне, ну, и с сильным желанием увидеть своего отпрыска.
Я погладил ее по лицу. Она уже кривила рот в улыбке.
– Вы тоже этим наделены. Берегите свое чувство юмора.
Она схватила меня за руку и потянула к себе.
– Я задам вам еще один вопрос. – Это было произнесено со всей серьезностью. – Мне нужен честный ответ.
– Хорошо.
– Обещаете сказать правду?
– Обещаю.
– Мы сможем отсюда выбраться?
– Честно? – Она кивнула. – Понятия не имею.
Она откинула голову.
– Уф… Хоть так. Я думала, что услышу что-то в этом роде, но надеялась, что вы произнесете это другим тоном, который не предвещал бы вообще ничего хорошего. Про направление, в котором мы двинемся, я спрашивать не буду – уверена, вы его уже определили, правильно?
– Правильно.
– Серьезно?
– Нет.
Она сузила глаза и постучала в грудь сначала себя, потом меня.
– Нам надо налаживать коммуникацию.
– Она и так налажена.
Она покачала головой.
– Я пытаю вас не для того, чтобы получать честные ответы. Мне нужно наглое вранье. Скажите мне, что нам надо протащиться всего милю, – и пусть впереди будет путь в сотню миль.
Я засмеялся.
– Знаете, если вы перестанете болтать, то мы можем трогаться. Тут, за бугром, нас ждет вертолет.
– Он доставил кофе из «Старбакса»?
– Не только. Еще апельсиновый сок, сандвичи с яйцом и колбасой, кексы, малиновые плюшки, дюжину пончиков с глазурью.
Она похлопала меня по спине.
– Вы быстро учитесь.
В идеале надо было бы соорудить сани или что-то в этом роде, скользящее по снегу, чтобы Эшли не умерла от тряски. Но возникла проблема: сани хороши на плоской поверхности, которой, как мне подсказывало зрение, мы не должны были встретить в пути. Мне предстояло перемещаться под такими углами, что сани мне было не удержать. Если бы я сам потерял равновесие на слишком крутом склоне или если бы меня утащил вниз вес Эшли, то сани могли бы уехать так далеко, что я бы их больше не нашел… Куда это годится – пережить авиакатастрофу только для того, чтобы умереть на самодельных носилках?
Поэтому я сделал выбор в пользу гибрида саней и носилок. Нечто, на чем она могла бы разместиться спиной ко мне; мое приспособление должно было скользить позади меня на редких плоских участках, а при необходимости я мог бы вешать его у себя за спиной и нести, лучше контролируя ситуацию.
Начал я с оторванного крыла самолета. Поверхность его была пластмассовая, а не стальная, и на ощупь напоминала ткань, и, что еще важнее, она была гладкой. Внутри крыло было металлическим, а так как его оторвало от фюзеляжа, то горючее из баков вытекло. Плохо, что крыло было по краям закруглено. Мне пришлось вырезать в нем лунку размером с Эшли, а дно укрепить стойками от другого крыла.
Я сам удивился, до чего все оказалось просто.
Но встал следующий вопрос: выдержит ли материал покрытия волочение по камням, льду и прочим поверхностям на протяжении многих миль? Ни за что!
Отсюда следовал вывод: необходимо было укрепить днище. Это увеличивало трение, но иначе крыло быстро продырявилось бы. Где взять железный лист? Искал я недолго. Поддон мотора представлял собой листовой металл. Одна его сторона сильно пострадала от удара, зато другая, что называется, отделалась царапинами. Я был очень благодарен механику, который закрепил поддон легко откручиваемыми болтами. Я снял поддон, привязал его под крыло примерно в том месте, где предстояло сидеть Эшли, и залюбовался своим изделием. Оно могло сработать. То есть просто было обязано!
Я набил рюкзак всем, без чего нельзя было обойтись, в том числе жареным мясом – увы, оно даже отдаленно не походило на филе миньон! – и привязал все это добро поперек крыла так, чтобы оно служило Эшли подпоркой для ног.
Я дал ей четыре таблетки адвила, напоил водой. Цедя воду, она слушала мои объяснения.
– Я не знаю точно, в какую сторону идти, зато уверен, что на северо-западе, позади нас, высокие горы, и мы с вами не горные бараны, чтобы по ним скакать. Вон там, – я показал рукой, – плато понижается в юго-западную сторону. Туда же стекают местные речки. Все просто: нам надо вниз, и, на наше счастье, это единственный путь туда. Я впереди, вы сзади. Я ни на минуту не выпущу вас из рук. На плоскости я буду тянуть вас с помощью ремня и лямок рюкзака. Вопросы?
Она жевала мясо, покачивая головой. Я осмотрел и закутал ее ногу, застегнул спальный мешок, натянул ей на уши шапку.
– Впервые ваша нога оказалась ниже сердца. За день она отечет. Лучшее средство от этого – лед на ночь. Вам будет… немного некомфортно. – Она согласно кивнула. – Но больнее всего будет прямо сейчас, когда вы будете покидать наше убежище.
Она стиснула зубы. Я подхватил ее под мышки и потянул к носилкам, передвигая на несколько дюймов за один раз. Спальный мешок легко скользил по снегу и льду, но когда возникло препятствие в виде камешка или корешка, получился рывок, и от боли в ноге она заорала во всю глотку и поспешно отвернулась. Ее вывернуло наизнанку: все, что она съела, включая таблетки, очутилось на снегу. Я вытер ее рот и потный лоб.
– Простите.
Она молча кивнула. Я слышал, как скрежещут ее зубы.
Я дотянул ее до крыла, поместил на него вместе со спальным мешком и вернулся за Наполеоном, устроившим мне радостную встречу. Я взял его и посадил рядом с ней. Эшли обняла собачонку, но глаз не открыла. Она была вся в испарине.
Я подложил ей под голову рюкзак Гровера, закрепил рядом с ней лук и удочки. Получился сильный перегруз, но я исходил из того, что лучше иметь, но не нуждаться, чем нуждаться, но не иметь, даже если это означало лишний вес. Правда, я не взял с собой оба наши лэптопа, мобильные телефоны, свои и ее рабочие бумаги, сочтя все это бесполезным грузом.
Напоследок я еще раз обшарил нашу стоянку и соорудил веревочную связку между собой и Эшли. Если все остальное улетит в пропасть, она останется привязанной ко мне. Правда, в случае падения вниз я увлеку ее за собой…
Я прощался взглядом с нашим пристанищем, с могилой Гровера на скале, с выцветшим следом крови раненой пумы среди камней. Потом посмотрел вниз, туда, куда мы держали путь. Определил направление по компасу – знал, что по мере спуска, в зарослях, обзор будет становиться все хуже. Наконец застегнул куртку, впрягся в свое изделие, сделал шаг, другой, третий… Футов через двадцать я спросил:
Я прощался взглядом с нашим пристанищем, с могилой Гровера на скале, с выцветшим следом крови раненой пумы среди камней. Потом посмотрел вниз, туда, куда мы держали путь. Определил направление по компасу – знал, что по мере спуска, в зарослях, обзор будет становиться все хуже. Наконец застегнул куртку, впрягся в свое изделие, сделал шаг, другой, третий… Футов через двадцать я спросил:
– Вы в порядке?
Через секунду она ответила «да». То, что ответ не сопровождался дробью зубов, сказал мне больше, чем содержание самого слова.
Я не знал, сколько миль нам надо преодолеть, десять или сто, но первые двадцать футов были так же важны, как все предстоявшее расстояние.
Ну, почти так же.
Глава 22
Первый час мы больше помалкивали. Снегу было почти все время по колено, местами и больше. Пару раз я проваливался по грудь и долго выбирался. Эшли это не тревожило, а меня лишало сил. Мое продвижение глубокий снег затруднял в два-три раза, зато ее он избавлял от толчков. Я сосредоточился на дыхании, на том, как я тяну свою поклажу, и не торопился. Боль в боку усилилась.
Мы ползли вниз с нашего плато, к речке, в которой я ловил форель. По пути нам встретились хвойные заросли. Ветви облепило мерзлым снегом. Заденешь такую – и получишь тяжелый заряд снега в спину.
Где-то через час, когда позади осталась примерно миля, она сказала:
– Простите, док, но мы еле тащимся. Не хотите поднажать?
Я рухнул в снег рядом с ней, тяжело дыша. Моя грудь судорожно вздымалась и опадала в разреженном воздухе, ноги отваливались. Посмотрев на меня, она похлопала меня по лбу.
– Дать вам бодрящего напитка?
– Сделайте одолжение!
– Знаете, о чем я думаю?
– Лучше не знать, – ответил я, чувствуя, как по спине у меня бегут струйки пота.
– О том, что сейчас в самый раз пришелся бы чизбургер. – Я кивнул. – Двойной. С двойным сыром.
– Ясное дело.
– С помидорами. Только чтоб вкусные! С лучком. Ну, и кетчуп, горчица, майонез.
Сверху падали белые ватные хлопья. Очередной авиалайнер чертил в небе полосу на высоте 30 тысяч футов.
– Пусть бы добавили огурчиков.
– И две порции картошки, – подхватил я.
– Я бы, кажется, слопала сейчас дважды по столько.
Я показал на небо.
– Это жестоко: мы видим их как на ладони, а они нас нет.
– Почему бы не развести большой костер?
– Думаете, это поможет?
– Вряд ли. Но нам стало бы легче. – Потом она перевела взгляд в ту сторону, куда мы тащились. – Ладно, впрягайтесь. – Она постучала по крылу. – Эта штуковина сама по себе не ездит. Что-то я не вижу места для батареек.
– Вот и я час назад это понял. – Я поднялся и немного прошел вперед. – Сделаете мне одолжение?
– Лучше не рискуйте.
Я дал ей чистую бутыль.
– Нам нужно много питья. В пути набейте бутылку снегом и засуньте к себе в мешок, чтобы растопить снег своим теплом. К чему нам есть холодный снег? Не возражаете?
Она взяла бутылку, открутила крышку.
– Можно задать вам вопрос?
Было градусов двадцать мороза, но у меня тем не менее взмок от пота лоб. Я стянул с себя куртку, чтобы она не промокла, и потащил «сани» раздетым. Все равно я обливался потом. На ходу это было не опасно, но плохо при остановках, потому что не было возможности обсохнуть и согреться. Приходилось сразу раскладывать костер и сушиться, и только после этого помогать Эшли.
– Валяйте.
– Что это была за голосовая почта?
– Какая голосовая почта?
– Которую вы слушали при взлете.
Я откусил от нижней губы засохшую корочку.
– Мы разошлись во мнениях.
– О чем?
– Разошлись, и все.
– Не хотите говорить? – Я пожал плечами. Она усмехнулась. – Она права?
Я, не глядя, кивнул.
– Да.
– Это радует.
– Не понял.
– Когда мужчина признает, что его жена права в чем-то важном.
– Я не всегда был таким.
– Пока вы разглагольствовали, у меня созрел новый вопрос. Вы говорили что-нибудь обо мне в свой диктофон?
– Только в медицинском смысле.
Она протянула руку.
– Дайте его сюда.
Я улыбнулся и отказался.
– Значит, говорили. – Она приподняла одну бровь.
– То, что я записываю на диктофон, не имеет к вам никакого отношения.
– Значит, сознаетесь? Говорили обо мне?
– Как врач, ставящий диагноз пациенту.
– Никаких личных суждений? Никакого шепота у меня за спиной?
Существовал единственный способ ее убедить. Я отмотал запись назад, нажал «воспроизведение», максимально увеличил громкость и сунул ей диктофон. В морозном воздухе зазвучала моя последняя запись для Рейчел. Эшли навострила уши.
Когда запись закончилась, она аккуратно взяла диктофон двумя пальцами и отдала мне.
– Вы не солгали.
Я засунул диктофон в карман, поближе к сердцу.
Она долго смотрела на меня, борясь с желанием задать вертевшийся на кончике языка вопрос. Я знал, что рано или поздно он прозвучит. В конце концов она не вытерпела.
– Почему всякий раз, когда я вспоминаю про диктофон, вы будто воды в рот набираете? – Бровь привычно взлетает на лоб. – Вы чего-то недоговариваете?
Я сделал глубокий вдох, но воздуха все равно не хватило.
– Молчание не засчитывается за ответ.
Новый вдох.
– Мы с Рейчел… расстались.
– Что вы сделали?
– Поссорились. Получилась крупная ссора, и теперь мы заняты решением… пары вопросов. Диктофон – полезное подспорье.
Она с сомнением посмотрела на меня.
– По ее голосу не скажешь, что она хочет расстаться.
– Вы о чем?
– О голосовой почте.
– Все непросто…
– Мы тонем в снегу уже одиннадцать дней, вы вправляете мне ногу, зашиваете мне голову, даже вытираете мне задницу – и только сейчас изволите признаться, что расстались с женой?
– Я действовал как ваш врач.
– Как насчет остальных девяносто девяти процентов времени, когда вы действовали как мой друг?
– Я не думал, что это так важно.
Она протянула руку.
– Давайте сюда.
– Что?
Она подставила ладонь.
– Кладите.
– Хотите сломать, выбросить, сделать так, чтобы он перестал работать?
– Нет.
– Вы вернете его мне?
– Верну.
– В рабочем состоянии?
– В рабочем.
Я отдал ей диктофон. Она покрутила его в руках и включила запись.
– Рейчел, это Эшли Нокс. Я – та идиотка, которая согласилась сесть с ним в самолет. У вашего мужа масса чудесных качеств, и врач он что надо, но когда речь заходит о вас, он становится ужасно скрытным. Ох уж эти мужчины с их стоическим нежеланием выставлять напоказ свои чувства! – Она покачала головой. – Почему не взять и не сказать обо всем прямо? Тоже мне, ядерная физика! Долго нам ждать, пока они справятся с собой, откроют рот и облегчат душу? В общем, мне не терпится с вами встретиться – если, конечно, он меня отсюда вытащит. А пока я продолжу его обрабатывать. По-моему, вы хорошо придумали с диктофоном. Пожалуй, подарю такой Винсу, когда вернусь домой. Но… – Она улыбнулась мне. – Не хочется вас огорчать, но Бену, похоже, хоть кол на голове теши. Таких косноязычных типов, как он, я еще не встречала.
Она уже была готова выключить диктофон, но спохватилась и продолжила:
– Хотя это, конечно, простительно, когда мужчина честен, да еще умеет варить кофе.
Я убрал диктофон в карман и встал. У меня затекло все тело. Мороз сковал мокрую одежду, и я чувствовал себя как рыцарь в ледяных доспехах. Мы слишком засиделись.
Она подняла на меня глаза.
– Простите, что подвергла сомнению ваши слова. Если хотите, можете стереть то, что я наболтала.
Я покачал головой.
– Нет. Я уже все рассказал ей про вас, так что… Ваш голос будет очень кстати. – Я подошел к своим «саням», впрягся и начал тянуть.
– Где она теперь живет?
– Там же, на пляже.
– Далеко?
– В двух милях. Я построил ей дом.
– Вы разошлись с ней, но строите ей дом?
– Не совсем так. Дети…
– Так у вас есть дети?
– Двое.
– У вас двое детей, и вы только теперь в этом признаетесь? – Я пожал плечами. – Сколько им лет?
– Четыре. Они близнецы.
– Как их зовут?
– Майкл и Ханна.
– Хорошие имена.
– Хорошие дети.
– Догадываюсь, что вы с ними света белого не видите.
– Я не… Я нечасто их вижу.
Она нахмурилась.
– Ну и натворили вы дел! – Я не ответил. – По моим наблюдениям, виноват обычно мужчина. Весь ваш мозг располагается ниже пояса.
– Вы заблуждаетесь.
Опять я ее не убедил.
– Она с кем-то встречается?
– Нет.
– Совсем заморочили мне голову… Тогда почему вы расстались?
Мне хотелось прекратить этот разговор.
– Так и будете изображать немого? – Я упорно не отвечал, и она переменила тон. – Что, если…
Я ничего другого не ждал.
– Не понял?
– Что, если мы не выберемся? Что тогда?
– Вы хотите спросить, какой во всем этом толк? – Себя самого я спрашивал, зачем я вообще участвую в этом разговоре.
– Примерно…
Я обернулся и подошел к Эшли. Снегу было почти по пояс. Небо из голубого стало серым и мглистым, тяжелые тучи грозили новым снегопадом.