– Как скажете, док.
Я начал складывать свой спальный мешок.
– Мне хотелось проводить с ней все время, каждую секунду. Смеяться вместе с ней, плакать, стареть, держать ее за руку, прикасаться к ее коленям под столом за завтраком. Мы встречались уже два года, поэтому мне хотелось секса. И побольше.
Она засмеялась.
– По этой части вы сохраняли активность, пока не разошлись?
– Главный секрет брака – это что любовь только укрепляется. Ты избавляешься – по крайней мере, так было со мной, – от необходимости что-то доказывать. Мы, мужчины, учимся, как это должно быть, из фильмов. А на самом деле все происходит почти или совсем не так. Дело не в том, чтобы брать, а в том, чтобы делиться. В кино не очень-то получается это показать. На экране видишь только жар и пот. Тоже важно, кто же спорит; но то, что все сводится к этому, – миф.
Конечно, у многих костер тухнет, но существует много пар, проживших в браке тридцать, сорок лет и знающих о супружеской любви гораздо больше, чем мы догадываемся. Мы думаем, что молоды и обладаем монополией на страсть. – Я покачал головой. – Не уверен… Некоторые могут посрамить доктора Фила. Например, Гровер.
– Как насчет ситуации, когда один хочет, а другой нет?
Я хмыкнул.
– Рейчел называла это «любовью из жалости». В девяносто девяти процентах случаев она жалела меня, а не наоборот.
– Любовь из жалости?
– Типа «что-то мне не спится, не поможешь?».
– До расставания она вам помогала?
– Иногда. Не всегда.
– Что вы делали в таких случаях?
– Глотал снотворное.
– Кажется, я лезу не в свое дело.
– Так и есть.
– Каково это – разойтись?
Я глубоко вздохнул.
– Ничего хорошего.
– Давно вы врозь?
– Достаточно долго, чтобы стать постоянным покупателем тайленола. – Я прикреплял наши вещи к саням. – Послушайте, я должен вас поставить. Напирать на сломанную ногу вам нельзя, поэтому не торопитесь. Вам нужно учиться становиться на здоровую ногу, чтобы восстановить кровообращение.
Она протянула руки. Я расстегнул ее спальный мешок, она зацепилась за меня здоровой ногой, и я медленно поднял ее. Она зашаталась, уткнулась головой мне в плечо, но потом выпрямилась.
– Приятное ощущение… Чувствуешь себя почти человеком.
– Как больная нога?
– Слабая. Боль не острая, а тупая, пока не напрягаешь мышцы в месте перелома.
Я поправил завязки на ее шине. Она уперлась руками мне в плечи, поддерживая равновесие. Я удержал ее за бедра.
– Потерпите несколько минут. Для вашего сердца полезно изменение артериального давления. При нагрузке оно вынуждено активнее разгонять по телу кровь.
Она смотрела на верхушки деревьев и улыбалась.
– Ноги замерзли!
– Нечего разгуливать в носках и в нижнем белье!
– Когда мы были школьницами, мы так танцевали с тем, с кем «ходили».
– Давненько я не слышал термина «ходить с кем-то».
– Если все было серьезно, я клала руки ему на плечи, он брал меня за бедра и даже обнимал, если взрослые смотрели в другую сторону. Грубияны тискали девчонок, хватали их за попу, засовывали руки в задние карманы их джинсов. Отец не позволял мне с такими встречаться.
– Молодец!
– Винс терпеть не может танцевать.
– Я тоже небольшой любитель этого дела.
– Почему?
– У меня нет чувства ритма.
– Ладно, хватит с меня. Опустите.
Я положил ее в спальный мешок и застегнул молнию.
– Ну-ка, – сказала она. – Покажите, на что вы способны.
– Хотите, чтобы я вам сплясал? – Она кивнула. – Вы с ума сошли?
Она покрутила указательным пальцем у земли.
– Валяйте! Я жду.
– Вы не понимаете: я неуклюж, как оловянный солдатик. Мне недоступен даже «танец белого человека».
– Это что еще за невидаль?
– Это когда черные насмехаются над белыми, которые совсем не умеют танцевать. Проблема в том, что передразнивать людей без чувства ритма нельзя, когда у тебя самого его нет. У меня его нет.
– Я жду! – сурово повторила она.
– Когда я просил у отца денег на уик-энд, он привычно отвечал, даже не оборачиваясь ко мне: «Держи карман шире!» Надеюсь, я вас не обидел.
– Ну и отношения у вас были!
– Да уж…
– Так я не поняла, вы будете танцевать или нет?
Я постарался скопировать Джона Траволту, танцующего под хит «Би Джиз» «Staying Alive»[16], потом повилял бедрами, изобразил поломойку, пекаря, жонглирующего пиццей, исполнил парочку па из танцевальной композиции «Виллидж Пипл» «YMCA»[17], притворился Майклом Джексоном с его «лунной походкой» и шляпой набекрень. Она чуть из спального мешка не вывалилась от хохота и надолго лишилась дара речи.
– Довольно, прекратите! – Она замахала руками. – Так и описаться недолго!
Смех оказался полезной штукой. Как я ни тосковал по сотовому телефону, по вертолету, который положил бы конец нашей снежной эпопее, и по операционной, где можно было бы починить ей ногу, смех и в самом деле оказал целебное воздействие. Наполеон смотрел на нас, как на психов. Особенно его разочаровал я.
Эшли бессильно откинулась, икая от хохота. Я застегнул на куртке молнию.
– Рейчел настояла, чтобы мы брали уроки.
– Какие уроки?
– Всяческого свинга, танго, венского вальса, джиттербага, фокстрота, даже группового танца.
– И вы все это умеете?
Я кивнул.
– Рейчел говорила, что из-за бега у меня напряженные мышцы-сгибатели, отсюда проблемы с ритмом. Пришлось заняться танцами. Это продлилось целый год. Никогда мы так не веселились!
– Значит, на самом деле вы умеете танцевать?
– С ней.
– Если мне повезет, то на свадьбе я заставлю Винса станцевать со мной хотя бы разок.
– Выяснилось, что мне нравится танцевать с женой. Для этого мне пришлось освоить азы, научиться вести партнершу… – Я усмехнулся. – Когда она не сопротивлялась, получалось неплохо. Я даже забывал про смущение, уже не волновался, и эти занятия мне даже нравились. Конечно, после этого она на каждой вечеринке, где мы бывали вместе, хотела со мной танцевать.
– Вы не сопротивлялись?
– Нет. Я называл это «танцы из жалости». В 99 процентов случаев я жалел ее. Супруги должны друг другу уступать.
– Когда мы отсюда выберемся, вы обязательно должны потолковать с Винсом.
– Попробую. – Я отдал ей свою куртку, которую она запихала в мешок, и впрягся в сбрую. – Вперед, мы зря палим дневной свет!
– Где-то я это уже слышала… – Она прищелкнула пальцами. – Откуда это?
– Джон Уэйн, «Ковбои»[18].
Она закуталась в спальный мешок.
– С каждым днем с вами становится все интереснее!
– Поверьте, я уже вытащил из своей шляпы почти всех кроликов.
– Сомневаюсь.
Я нацепил снегоступы и потянул сани по насту. Стоило мне сделать пару шагов, как она меня окликнула.
– Можно мне еще разок посмотреть, как вы танцуете?
Пришлось опять повихлять бедрами, вымыть пол, подбросить пиццу и несколько раз проартикулировать «YMCA». Она зашлась от смеха, дрыгая здоровой ногой.
После этого мы опять потащились по зарослям, вдыхая запах хвои. В горах раздавался ее хохот.
Глава 25
К середине дня, после полутора миль пути, я совершенно обессилел. Замерзла левая нога – плохой признак; последние полмили мы поднимались, и поводья впивались мне в плечи, отчего немели пальцы. Хорошо хоть, что мне пока что не предстояло оперировать пациентов.
Мы устроили часовой привал у ручья с обледенелыми, занесенными снегом берегами. Я затащил Эшли под дерево, стянул с себя и повесил на ветку для просушки рубаху. Лучше ей было задеревенеть от мороза, потому что при такой температуре проще скалывать лед, чем выжимать пот.
Под огромными еловыми ветвями почти не было снегу. У того, кто там сидел, создавалось впечатление, что он залез в большой таз. Устроив Эшли, я отогнул ветку, чтобы было больше света, потом залез в свой спальный мешок, согрелся и на часок прикорнул. Проснувшись, оделся, пожевал мяса и снова вернулся к роли тягловой скотины. Вытаскивая Эшли из «таза» под елью, я начерпал в обувь снегу и потопал ногами. Ноги оказались мокрыми. Влага означала холод, а холод был опасен, особенно для пальцев. С этим надо было быть особенно осторожным.
Во второй половине дня выглянуло солнце и немного согрело склон, разрыхлив снег. Через каждые два-три шага я падал, тонул в снегу, выбирался, снова пытался идти, падал опять… И так на протяжении двух часов.
К наступлению темноты мы преодолели примерно две с половиной мили. От места падения самолета нас уже отделяли три с половиной – четыре мили. Теперь я иногда делал минутный перерыв между двумя шагами, но и этого было недостаточно. Горы затянуло облаками, быстро стемнело, и движение поневоле пришлось прекратить. Я замерз, весь взмок, но сил для того, чтобы развести костер, у меня не было. Внутренний голос подсказывал, что долго я так не вытяну. Следующий день нужно было отдохнуть.
Эшли тоже устала, потому что весь день крепко держалась за сани, чтобы не упасть.
Я разбил лагерь под скалой, в подобии мелкой пещеры. Она неплохо защищала от ветра и снега и при этом позволяла любоваться бесподобным видом. Я усадил Эшли спиной к стене, чтобы и она оценила панораму. Она широко распахнула глаза.
– Ух ты! Никогда не видела ничего подобного!
– Я тоже, – ответил я еле слышно и сел. Сил у меня не было. – Ничего, если я не буду разводить огонь?
Она кивнула. Я снял с себя мокрую одежду и попытался развесить ее на камнях. Даже в этот трескучий мороз мое белье было насквозь мокрым. Я натянул единственные имевшиеся у меня трусы, залез в мешок и только тогда вспомнил про обувь. Левую ногу необходимо было высушить, иначе завтра мне пришлось бы плохо.
Я опять вылез, набрал несколько горстей сухих хвойных иголок и веточек и построил вигвам высотой в один фут. Внутрь я напихал иголок и веточек с иголками. Я знал, что должен развести огонь с первого раза.
Я достал зажигалку Гровера, зачем-то потер ее между ладонями, засунул руку с зажигалкой в свой мини-вигвам и щелкнул. Искра проскочила, но огонь не загорелся. Я потряс зажигалку.
– Ну, еще разок!
Новая попытка, и снова ничего.
– Последний раз!
Я щелкнул, появился язычок пламени, огонек лизнул иголки – и сразу потух. Он прожил не более секунды. Но иголки успели загореться – это чрезвычайно горючий материал. Если вы видели загоревшуюся рождественскую елку, то знаете, о чем я говорю. Я подложил в огонь две щепочки, осторожно дунул. Пламя росло, я его подкармливал, увеличивая толщину подкладываемых веток. Теперь в нем занялось бы даже толстое полено.
Как ни подкашивались у меня ноги, я набрал достаточно дров, чтобы поддерживать огонь несколько часов, обложил костер камнями, а сзади оставил отверстие, чтобы жар выходил в одном направлении. Свои ботинки я поставил сушиться у ручья, между двумя камнями, – здесь кожа не должна была испортиться от тепла. Сбросив куртку, я залез в спальный мешок и уже через считаные секунды крепко спал.
Моя последняя мысль была про то, что зажигалке Гровера настал конец. Она отдала нам свое последнее пламя. Условия существования неуклонно ухудшались. Сырая одежда, промокшие ноги, мозоли – и упадок сил. У нас еще оставалось мясо пумы, но при таком темпе его поедания голод грозил нам уже через два дня.
И не только нам, но и бедняге Наполеону. Если его не кормить, мы бы протянули на мясе не два, а три дня.
Проблема заключалась в том, что кормить собаку мне было нечем. Болтать в иных обстоятельствах – например, в тепле своего кабинета или операционной, – о том, чтобы съесть Наполеона во избежание голодной смерти, я бы еще мог. Но как ни плохо нам приходилось теперь, о таком исходе невозможно было даже помыслить. Стоило мне на него посмотреть, как он принимался лизать мне лицо и вилять хвостом. При каждом порыве ветра он вскакивал и рычал на ветер. Такое бесстрашие заслуживало поощрения.
Другой на моем месте давно бы пустил его на бифштексы, но только не я. Я утешал себя мыслью, что бифштексы, наверное, получились бы жесткими, как старая подошва. Но, честно говоря, глядя на него, я видел Гровера. Скорее всего, это и спасало Наполеона.
Через 6–7 часов, когда по серым и белым горам перед нами заскользил первый проблеск зари, я, разжав глаза, вздрогнул от неожиданного звука – сухого потрескивания огня. От страха я рывком сел. Неужели я устроил лесной пожар?
Оказалось, что это Эшли поддерживает костер, причем уже не первый час. Моя одежда высохла и, как ни странно, лежала аккуратно сложенная на камне в нескольких футах от меня. Эшли помешивала угли длинной веткой – откуда она ее взяла? Земля вокруг саней была чистой – она прибралась. Все ветки, до которых она смогла дотянуться, были отправлены в огонь. Теперь она подбрасывала туда остаток собранного мной хвороста, что объясняло разбудивший меня веселый треск. Она перевернула мои высохшие ботинки. Носки тоже высохли. Я стоял, протирая глаза. Трусы едва держались на мне – теперь они были мне велики на пару размеров.
– Привет! – Она махнула веткой с дымящимся кончиком. – Придется вам перейти на другой размер, прежний вам велик. Между прочим, в следующий раз покупайте такие, у которых застегивается ширинка. Или вы – торговец хот-догами?
Я исправил оплошность, еще раз протер глаза и улегся.
– Мне кофе, булочку с корицей, яичницу из шести яиц средней степени готовности, бекон, картофельные оладьи, снова кофе, апельсиновый сок, пирог с лаймом, яблочный, нет, лучше персиковый коблер.
– Со мной поделитесь?
Я сел.
– Вы не выспались?
– Не получилось. Вы так устали, что разговаривали во сне. Ваша одежда была совсем мокрой. Я мало на что способна, но хотя бы это… – она обвела рукой стоянку, – вполне в моих силах.
– Спасибо. Я серьезно. – Я оделся, с наслаждением натянул сухие ботинки и схватил топорик. – Я быстро.
Через полчаса я вернулся с полной охапкой дров. Я слышал, что в первобытных африканских племенах женщины посвящают от трех до десяти часов в день поиску воды и дров. Только теперь я понял, почему у них на это уходит так много времени.
Я подбросил в костер дров, растопил немного снегу, разогрел мясо и накормил Эшли и Наполеона. Она, медленно жуя, показала пальцем на собаку.
– У него выпирают ребра.
– Еще бы! Представляю, как ему хочется отсюда смыться!
– Мне тоже, – ответила она наполовину шутливо, наполовину всерьез.
Мы немного посидели молча, наслаждаясь теплом от костра.
– Как ваша нога?
Она пожала плечами.
Я опустился на колени, расстегнул ее спальный мешок и провел ладонью по ее бедру. Припухлость спала, фиолетовый отек локализовался. То и другое было хорошими признаками. Я стал разглядывать швы на ее лице, а она, не отрываясь, смотрела на меня.
– Придется удалить швы, пока на них не наросла кожа.
Она не возражала. Я достал свой швейцарский армейский нож, разрезал все швы и стал вытягивать леску – болезненная и неприятная процедура. Эшли подставила ладонь, чтобы я складывал на нее удаленные нити. При этом она морщилась, но не издала ни единого звука.
Когда я закончил, она сложила руки и спросила:
– Как я выгляжу?
– Ничего такого, чего не смог бы поправить пластический хирург.
– Так плохо?
– Дома понадобится неоспорин или масло с витамином Е. Эти препараты помогают рубцам рассасываться.
– Масло с витамином Е?
– Оно самое. Когда Рейчел вынашивала наших близнецов, я мазал им ее живот, чтобы растяжек не было.
– Представляю, как они по вам скучают.
– Это я по ним скучаю.
Она торопливо сменила тему.
– Не знаю, успели ли вы об этом подумать, но каков наш план?
– Убежище и еда. – Я машинально посмотрел на часы, забыв, что они остановились. – Здесь у нас что-то вроде плато. Оно тянется еще на милю, а потом, насколько я помню, обрывается. Хотелось бы добраться туда к вечеру. Внизу должно что-то быть. Скорее всего, там источник воды: озеро, речка. Если мы сможем провести там несколько дней, я бы попытался раздобыть еды.
Она посмотрела на луки и колчан.
– Вам хватит шести стрел?
– У меня нет выбора. – Я потер себе грудь. – Ребра немного успокоились, но если начать натягивать эту штуковину, они опять заболят. Растяжка у Гровера была шире моей, поэтому мне трудно и больно.
– Какая еще растяжка?
– Лук подбирается под стрелка. Это как обувь. Можно носить не свой размер, но это неудобно. – Посмотрев на черные тучи, оседлавшие вершины напротив нас, я сказал: – Похоже, сегодня пойдет снег, причем сильный. Хорошо бы выйти из этих зарослей до снегопада.
– Не возражаю, – ответила она.
Мы быстро собрались – мы уже научились не терять ни секунды, – и я впрягся в свою упряжь, не дав себе времени на размышления. Я сделал в своих снегоступах всего несколько шагов, как вдруг у меня за спиной раздался голос:
– Бен?
Я остановился и, глядя перед собой, отозвался:
– Что?
– Бен… – повторила она тихо. Меня насторожил ее тон. Я обернулся и подошел к саням, путаясь в упряжи.
Она смотрела на меня из спального мешка. Шрам под ее глазом должен был зажить, но пока что он был красный, и его нужно было обработать мазью-антибиотиком. Она схватила меня за руку. С моих ладоней свисали грязные полосы джинсовой ткани от куртки Гровера. В перчатках зияли многочисленные дыры, правый указательный палец торчал наружу. Она снова замотала мне ладонь.
– Вы в порядке?
Она подразумевала не только мои ноги и желудок.
Я рухнул на колени и тяжело вздохнул.
– В порядке, пока не думаю ни о чем, кроме своего следующего шага. Шажок – отдых, шажок – отдых. С мыслями то же самое.
Она кивнула и приготовилась к болезненным прыжкам на санях.
Снег не заставил себя ждать: не прошло и часа, как он повалил огромными хлопьями. На преодоление мили по лесной чаще ушло больше трех часов. Наконец мы вышли на крутой уступ, под которым тянулась долина. Вернее, мне пришлось довольствоваться догадкой, что там долина, потому что в снегопад трудно было что-либо разглядеть.