Мы остановились под обвисшими от тяжелого снега еловыми ветвями, и я достал свой рисунок этой местности. От места падения самолета мы отошли, по моим прикидкам, миль на восемь и приблизились к долине. Я знал, что мы прошли по азимуту 125 градусов, но в пути виляли, обходя скалы, уступы, небольшие вершины, поваленные деревья, поэтому отклонились от первоначального азимута мили на две-три. Этого следовало ожидать, я ничего не мог с этим поделать. Двигаться в диких местах по прямой практически невозможно, однако придерживаться выбранного направления все-таки вполне вероятно. Увы, прямая линия и направление – разные вещи. Идешь в каком-то направлении, но приходишь неведомо куда.
Люди много экспериментируют с чтением компаса, и те, кто относится к этому серьезно и занимается ориентированием, умеют преодолевать эти отклонения, вызванные условиями, и возвращаться на прямую линию, то есть прибывать в заранее намеченную точку. Но мне такое было не под силу.
Мы начали движение под определенным углом – 125 градусов, но быстро уперлись в возвышенность, которую были вынуждены огибать. За ней я продолжил движение, сдвинувшись с первоначальной линии на целую милю. Это похоже на движение по координатной сетке. Сначала идешь по прямой, потом сворачиваешь вправо, проходишь три квадрата, возвращаешься влево и движешься в первоначальном направлении, но уже в трех квадратах от желаемой линии. Мы уже ушли довольно далеко от места падения, но прошли расстояние раза в два длиннее из-за смещений, вызванных условиями на местности.
Судя по моему наброску, нам оставалось тащиться еще 15–20 миль до линии, которую я опознал на экране GPS как лесовозную дорогу или туристическую тропу. При наших черепашьих темпах это означало еще две недели пути. Как ни велико было мое желание поднажать, нам было необходимо убежище, где можно было бы переждать, пока я не добуду еды. Без нее мы не продержались бы и нескольких дней. А потом усталость уже не позволила бы мне охотиться.
Я срубил топориком несколько еловых лап, под которыми мы прятались, и получился выход на подветренную сторону. Эти лапы я свалил на наветренной стороне в качестве заслона. Срубив несколько ветвей соседнего дерева, я поставил их вертикально и присыпал снегом основания. Их верхние кончики я прикрепил к стволу «нашего» дерева, потом соорудил из других ветвей подобие крыши. Не прошло и часа, как у нас появилось довольно сносное убежище.
– Неплохо! – одобрила мои усилия Эшли.
– Жить здесь я бы не хотел, но на крайний случай сойдет.
Теперь мне нужно было добыть огонь. Этой процедуры я очень боялся. Я собрал сучки, иголки, не побрезговал даже нитками из собственных носков. Потом натянул лук и стал медленно крутить шпенек над поддоном. Проделав дыру и бороздку, я удвоил старания. На этой высоте потребовалось несколько минут, чтобы древесина задымилась. Еще через пять минут дыма стало много, и я обрадовался, что сделал уголек. Отложив лук и шпенек, я взял поддон с угольком и начал его раздувать, пока он не ожил и не заалел. Я дунул еще – и переусердствовал: уголек рассыпался в золу.
Пришлось все начинать сначала.
В этот раз я натягивал лук 8–9 минут, чтобы насыпалось достаточно трухи. Любой, кто когда-либо этим занимался, подтвердит, что 8–9 минут – это долго. У опытных людей на разжигание уходит не больше двух минут. Мне сильно недоставало опыта.
Я опять отложил лук, взял поддон, легонько подул. Заклубился дымок. Я подул еще, мой уголек заалел. Тогда я аккуратно положил его в свою кучку из веточек, иголок и ниток от носок, пытаясь не рассыпать золу, которая только с виду казалась угольком. Теперь мне оставалось только дуть.
Наконец появился язычок пламени. Его я раздул так, что оно выросло и охватило мой шалашик из веточек и сухих иголок.
У нас снова был огонь!
Эшли лежала и качала головой.
– Вы перещеголяли самого Робинзона Крузо! У меня на глазах вы добыли огонь без спичек и зажигалки. Откуда у вас эти навыки?
– Во время резидентуры в Денвере…
– Это когда вы учились резать людей?
– Этому я научился еще на трупах, но совершенству нет предела. – Я улыбнулся от нахлынувших воспоминаний. – Мы с Рейчел все больше времени проводили в горах. Хотите, считайте это недорогим развлечением. В конце концов, ей взбрело в голову, чтобы мы не брали в очередной поход ничего для разведения костра: ни спичек, ни заправки для зажигалки, ни керосина, ни походной печки. И, конечно, никакой горелки! Она предложила действовать старым проверенным способом. Не согреемся – что ж, значит, замерзнем. Я накупил книг, проштудировал их, изучил рисунки, потренировался. Даже проконсультировался с местным командиром отряда бойскаутов. Мы отправились в горы, когда я уже представлял, что к чему. В общем, я научился добывать огонь почти что из ничего.
– Напомните мне поблагодарить ее и за это при встрече. А где вы научились так кривить рот?
– Вы это о чем?
– Когда вы сосредоточены, вы корчите вот такую гримасу… – Она наморщила половину лица. Впечатление было такое, словно сквозь ее правую бровь и щеку продели нитку и приподняли уголок губы дюйма на три. – Примерно вот так.
– Наверное, вам сейчас очень больно? – участливо спросил ее я.
– Не знаю. Что, кажется, что мне больно?
– Очень.
– Нет. А у вас получается глупый вид.
– Спасибо. Я припомню вам это, когда вам опять потребуется помощь.
– Медсестры смеются над вами?
Я наморщил правую половину своего лица.
– Им под маской ничего не видно.
Она легла и закрыла глаза. В тишине я сообразил, что привык к звуку ее голоса. Впервые тишина заставила меня задуматься, не скучаю ли я, когда она умолкает.
Поскольку наше убежище было сделано из зеленых хвойных веток, мы наслаждались чистым, свежим ароматом.
– Самый экологический дом, в котором мне доводилось проживать!
– Зелень во всей красе! – согласилась она.
Нам было тепло и удобно, ветки наверху служили прочной крышей, при этом отлично пропускали дым. День клонился к закату, но оставалась еще пара часов светлого времени суток, поэтому я натянул куртку, нацепил снегоступы и вооружился луком.
– Пойду поброжу.
– Надолго?
– На часок. – Я посмотрел на Наполеона. – Я скоро. Составь ей компанию.
Он описал круг и залез в спальный мешок к Эшли.
Опасность таких шалашей, как наш, заключалась в том, что их строители залезают внутрь, наслаждаются комфортом, разводят костер – а потом все сооружение вспыхивает и обрушивается им на головы. Эшли со своей ногой не успела бы выбраться наружу.
Я погрозил ей пальцем.
– Следите за костром, не позволяйте ему слишком разгораться, иначе наша рождественская елочка запылает ярким пламенем вместе с вами, потому что вы вряд ли из-под нее выползете. Вы здесь плотно забаррикадированы. Следите, чтобы у вас под рукой был снег. Если костер вспыхнет, закидайте его снегом. Он не погаснет, а пламя собьется. Договорились?
Он кивнула, слепила снежок и швырнула в меня.
Я залез на небольшую гряду. Ее подветренная сторона была защищена от ветра, поэтому здесь было меньше снега. Торчали пучки сухой травы и обледеневшие камни, напоминавшие жвачку или птичий помет на тротуаре.
Мне по-прежнему было трудно дышать, а это свидетельствовало о том, что мы еще не спустились ниже 10 тысяч футов. Воздух был разреженный – за две недели я так и не сумел к этому привыкнуть и ловил себя на том, что глубоко дышу, даже когда сижу. Видимо, так реагируют на высокогорье люди, привыкшие жить на уровне моря.
Снегопад прекратился, тучи развеяло. Небо было серое, но высокое. Я увидел всю раскинувшуюся под нами долину площадью 10–15 квадратных миль. Гряда, на которую я забрался, имела форму полумесяца. Между деревьями появились похожие на морщины замерзшие водные потоки. Долина была, за исключением немногих бугорков, почти плоской. Понятие «плоская» в применении к ней считалось бы относительным, но, спустившись туда, мы вздохнули бы с облегчением.
В паре сотен ярдов от нашего убежища я нашел небольшой выступ, сел, застегнул на куртке молнию, чтобы спастись от ветра, и стал внимательно изучать пейзаж. Сложив руки биноклем, чтобы сфокусировать зрение, я рассматривал каждый квадратный ярд, спрашивая себя, похоже ли то, что я вижу, на плод человеческого труда. Я занимался этим, пока не окоченел. К тому же начало темнеть.
При последнем проблеске дня я заметил что-то бурое, похожее на ствол дерева, но с той разницей, что оно, находясь у верхушек деревьев, располагалось горизонтально. Я прищурился. Разобрать, что это, было очень нелегко, но постараться стоило. Я открыл компас, снял показание в 97 градусов и переместил пластмассовый маркер на ту же отметку. Лучше было перестраховаться.
В сумерках я повернул назад, к стоянке. Впереди, ярдах в двадцати, мелькнуло что-то белое. Я вставил в лук стрелу и замер в ожидании. Так я прождал пять минут – и дождался: прыжок, еще, еще! Кролик: большие уши и лапы, скачет себе под деревьями.
В сумерках я повернул назад, к стоянке. Впереди, ярдах в двадцати, мелькнуло что-то белое. Я вставил в лук стрелу и замер в ожидании. Так я прождал пять минут – и дождался: прыжок, еще, еще! Кролик: большие уши и лапы, скачет себе под деревьями.
Я прицелился, выдохнул и выпустил стрелу. Одновременно с началом полета стрелы кролик подпрыгнул дюймов на шесть, и моя стрела зарылась в снег, даже не коснувшись его.
Я долго искал стрелу, но от копания в снегу мои потрескавшиеся руки нестерпимо заболели, и я решил отложить поиск до завтра.
Вернувшись, я застал костер в хорошем состоянии – дрова весело потрескивали, было тепло. Эшли ухитрилась вскипятить воды и разогреть остатки нашего мяса. Через день оно явно закончится. Посмотрев на мой лук и сосчитав оставшиеся стрелы, она спросила, что произошло.
– Я промахнулся.
– А если бы не промахнулись?
– Тогда у нас на ужин был бы кролик.
– Давайте в следующий раз я буду держать мишень, когда вы стреляете.
– Если вы сможете ее поймать, я согласен. – Заметив ее улыбку, я спросил: – Вы не возражаете против прогулки?
Она подняла брови.
– Серьезно?
– Вполне. Если вы на меня обопретесь, то мы дохромаем до гряды. Мне нужны ваши глаза.
– Вы что-то увидели?
– Может, да, а может, и нет. Трудно сказать. Не хочу рисковать, пока мы оба на это не посмотрим.
– Чем мы рискуем?
– Я думал, что мы спускаемся, но то, что я увидел, наводит на мысль, что мы еще несколько миль будем двигаться по плато. Два-три дня на смену направления, еще три-четыре – чтобы наверстать упущенное. Всего семь дней, если я не ошибся.
Излишне было говорить, что положение у нас хуже некуда. Лишняя неделя нас доконает. Возможно, мы и недели не протянем.
– Что там?
– Не пойму. Похоже на дерево, только лежит оно горизонтально на уровне верхушек других деревьев. Горизонтальный штрих в море вертикалей.
– А мне не повредит эта прогулка?
– Нет. И на санях туда ни за что не добраться. Мы пойдем медленно. Шажок – остановка, шажок – остановка.
– Я вам доверяю. Думаете, это нужно?
– Дело не в доверии. Просто четыре глаза надежнее двух.
– Когда вы хотите идти?
– На рассвете. Восходящее солнце – это как раз то, что нам нужно.
Как ни рискованно было тащить туда Эшли, необходимо было разобраться, куда нам идти дальше. От места падения самолета мы брели наугад. Но теперь, когда мы забрались слишком далеко, чтобы возвращаться обратно, решение следовало принимать вместе. Я ведь понимал, куда мы можем забрести за неделю: вопрос о направлении превращался в вопрос жизни и смерти.
А еще я знал, что нам нужен прорыв.
Мы залезли в свои спальные мешки и стали смотреть на костер, освещавший снизу еловые ветки. Впервые мне стало так жарко, что я был вынужден расстегнуть молнию на спальном мешке. Заглушив голод, я первым делом занялся ногой Эшли. Опухоль спадала, было заметно, как в месте перелома образовывается рубец. Хорошие признаки!
Я сел напротив нее, положил себе на колени ее здоровую ногу и стал массировать свод стопы, лодыжку, подколенное сухожилие и сухожилия по бокам подколенной ямки, чтобы улучшить кровообращение.
– Вы что, учились массажу? – удивленно спросила она.
– Вы пролежали две недели. Надо ускорить кровоток. Если вы попытаетесь встать прямо сейчас, то результат будет незавидный.
– Правда?
Я ткнул большим пальцем в ее правую ягодицу. Она застонала от боли, потом отдышалась, и мышцы расправились. Одно дело – каким человек кажется со стороны, и совсем другое – каким он оказывается, стоит только лишь до него дотронуться. Эшли была связкой мышц – длинных, сухих, гибких. Вероятно, это и спасло ей жизнь. Обычный человек при таком падении не выжил бы.
Я взялся за ее левую ногу, стараясь быть осторожным. Необходимо было размять мышцы стопы и лодыжки, улучшить кровообращение.
– Не хотелось бы вас злить, чтобы вы, поправившись, не надавали мне пинков. Вы – одна сплошная мышца.
– Когда валяешься, начинаешь об этом забывать.
– Ничего, вспомните. Несколько недель – и вы будете как новенькая.
– Ваша жена – хорошая бегунья?
– Когда я впервые увидел ее в школе, то решил, что это текущая вода, а не человек. Представьте, как ходит водяной человек… Она буквально текла по беговой дорожке, почти не касаясь земли.
Когда я принялся за ее лодыжку, она поморщилась.
– Когда мы вернемся, вы обязательно должны обучить этому Винса. – Она запрокинула голову, затаила дыхание. Придя в себя, Эшли спросила: – Серьезно, где вы этому научились?
– Мы с Рейчел продолжали бегать, пока учились на медицинском факультете. Я был ее тренером, она моим. Ей это было необходимо, потому что она унаследовала у матери особенность строения ног.
– Какую именно?
Я потрогал ее ногу рядом с большим пальцем.
– Бурсит.
– Вы массируете женщинам стопы, чтобы избавить их от бурсита?
Я нажал ей на свод стопы, заставив поджать пальцы.
– Вам трудно в это поверить?
Она покачала головой.
– Вот это, я понимаю, любовь!
– Винс не массирует вам ноги?
– Нет, даже если я выдам ему резиновые перчатки.
– Надо будет с ним потолковать.
Она щелкнула пальцами.
– Отличная мысль! Раз вы составляете список тем, не упустите свой фокус с добыванием огня.
– Нет уж, – сказал я с улыбкой.
– Почему?
Я надел ей на ногу носок и засунул ногу в спальный мешок.
– Потому что я бы начал с другого.
– С чего?
– С приобретения спутникового телефона.
Не знаю, что было лучше: свет костра или ее смех.
Глава 26
Согревшись у костра, я лежал без сна, провожая насмешливым взглядом очередной авиалайнер, пролетавший над нами на высоте 30 тысяч футов. Эшли спала, негромко посапывая. Легкий ветерок шевелил ветви нашего шалаша и заставлял подмигивать бессчетные звезды в небесах. Мне не давало покоя решение, которое предстояло принять завтра. Действительно ли я что-то разглядел или после двух недель мучений начал принимать желаемое за действительное?
Неожиданный звук заставил меня прислушаться. Мне почудился хруст снега. Я уже представлял двоих людей, остановившихся под нашим деревом: они вздыхали и кряхтели. Гости, видимо, были довольно грузными, иначе откуда взялся этот хруст? Я потянулся к Эшли, но она перехватила мою руку.
Я вылез из спального мешка, схватил лук и стрелу и засел между Эшли и «дверью». Рука Эшли лежала у меня на затылке, из моего рта вырывались облачка пара. Снова подморозило, и я весь покрылся мурашками. Менее чем в пяти футах от нас расхаживало, фыркая, неведомое существо. Потом я услышал стук.
Оленьи рога!
Поняв, что олень чешет рога о дерево, я облегченно перевел дух. Эшли поняла, что опасность миновала, и убрала руку. Существо еще пофыркало, издало звук, похожий на тяжелый вздох, и ускакало.
Я положил лук и залез в спальный мешок.
– Бен? – нарушила тишину Эшли.
– Что?
– Вы сможете уснуть?
– Легко.
Я придвинулся поближе к ней. Из ее мешка виднелись только глаза и губы. Она уже спала. Я долго бодрствовал, наблюдая за паром, поднимавшимся из моего рта, и вспоминая почему-то песенку «Что делает рыжего рыжим» из диснеевского «Питера Пэна». Кажется, я даже спел ее шепотом. Вот что делает с человеком высота в сочетании с голодом!
Через некоторое время я опять проснулся. На моем лице лежали волосы. Человеческие волосы, пахнувшие женщиной и щекотавшие мне нос. К щекам они прикасались как нежнейший шелк. Первым моим побуждением было отодвинуться, чтобы не нарушать личное пространство Эшли.
Но я не шелохнулся.
Я остался лежать, жадно вдыхая ее аромат. Медленные вдохи, длинные тихие выдохи. Я вспоминал, как пахнет женщина.
Мне понравилось!
Эшли повернула голову и прижалась лбом к моему лбу, дыша мне в лицо. Я медленно вдохнул, потом, стараясь ее не будить, еще. И еще. Так продолжалось довольно долго.
Постепенно я уснул, полный чувства своей вины – и вожделения.
Когда я проснулся, было темно. Луна забралась высоко и сияла изо всех сил, ее свет проникал сквозь ветки над моей головой и отбрасывал на снег игольчатую тень. Костер прогорел, но угли еще не потухли. Я подул на них, заставив заалеть, добавил хвороста, и через считаные секунды огонь заполыхал снова.
Эшли зашевелилась. От огня на ее лицо ложились длинные узкие тени. Она сильно исхудала, сбросила все двадцать фунтов, вокруг запавших глаз залегли черные круги, белки глаз были в красных прожилках, изо рта плохо пахло – организм пожирал себя изнутри.
Мой вел себя не лучше.
Я оделся, помог одеться ей, закутал и потащил к выходу. Тянуть сани можно было только ярдов сто, потом начинался крутой подъем, и там мне пришлось поставить ее на ноги. Она обхватила меня за шею. Я переставил ее вправо, чтобы сломанная нога была между нами.
Она случайно оперлась на сломанную ногу и застонала.