Она случайно оперлась на сломанную ногу и застонала.
– Неприятное ощущение…
– Хотите присесть или вернуться?
Она покачала головой.
– Нет, идем дальше.
Мы никуда не торопились: шажок за шажком, как я и обещал. Увязавшийся за нами Наполеон прыгал по нашим следам, радуясь прогулке.
Эшли держалась правой рукой за мою шею и крепко переплела свои пальцы с моими. Мы двигались шаг в шаг. Расстояние, которое я преодолел накануне за двадцать минут, теперь мы осилили только лишь за час. Зато мы добрались до места без происшествий. Я усадил ее на обрыве, предложив обозревать окрестности площадью в 60–70 квадратных миль.
– При иных обстоятельствах я оценила бы эту красоту, – заявила она.
Я положил компас себе на колено, подождал, пока остановится стрелка, и указал поверх зеленого пространства на горную гряду вдали.
– Видите бурый штрих? Такой плоский, горизонтальный, выше кончиков елей? Вон там, слева от заснеженного хребта?
Наполеон запрыгнул мне на руки и тоже уставился на долину.
Эшли напрягла зрение.
– Тут все заснеженное…
Я подождал, пока она обведет взглядом весь горизонт. Мы оба пытались разглядеть какую-то соринку на расстоянии 8 – 10 миль – чем не иголка в стоге сена?
– Теперь видите?
– Да… – Она немного помолчала. – Как вы вообще умудрились это разглядеть?
– Сам не пойму.
– Настоящий подвиг!
– На этот подвиг у меня ушло десять минут. На солнце эта штука должна засиять. Если это сделано людьми, то оно отразит солнечный свет и тем самым докажет свое неестественное происхождение.
Мы стали ждать, стараясь не смотреть в ту сторону, чтобы наша затея не лишилась смысла. Если много раз повторить одно и то же слово, то останется только звук, утративший смысл. Вот и здесь было то же самое.
Солнечный свет скользнул по горному склону, гоня перед собой тень, и заглянул в долину. Наконец-то мы увидели, что она собой представляет: пространство, ограниченное с трех сторон крутыми зубчатыми горами, посередине которого разлилось хвойное море, исчерченное ручьями и усеянное замерзшими озерцами. Многие деревья высохли, тысячи, лишившись коры и выбеленные солнцем, высились как одинокие часовые. Упавшие великаны лежали под самыми разными углами, создавая первозданный хаос библейских пропорций.
– Как называется игра, в которой вы берете пучок соломинок, ставите их торчком, а потом позволяете упасть, как им вздумается?
– Бирюльки.
– Вот-вот! – Я обвел рукой зеленое море внизу. – Похоже, Создатель затеял здесь игру в гигантские бирюльки, но уже в самом начале отвлекся.
Она засмеялась.
Прежде чем солнце засияло вовсю и блеск снега лишил нас всякой возможности что-либо разглядеть, бурый предмет засверкал. Или замерцал. Одновременно замерцало нечто, расположенное ниже него.
– Видите? – спросил я, не поворачивая головы.
– Ну да… Только я не уверена, что это: бликующий лед или снег или что-то другое.
– А вы приглядитесь. Видите вон ту прогалину?
– Вижу.
– Вдруг это замерзшее озеро?
– Ну и что?
– А то, что я бы, например, решив построить домик в горах или еще что-то, чтобы забраться подальше от людей, выбрал бы местечко на берегу озера.
– Понимаю.
Солнце сияло все ярче, блеск снега слепил глаза и уже ничего не позволял разглядеть.
– Ну что скажете?
Я показал пальцем, каким путем мы пришли. Идя дальше по этому маршруту, мы бы спустились, промахнувшись мимо долины, которой сейчас любовались.
– Там нам было бы теплее, легче дышалось бы. Но я не знаю, куда это нас приведет и сколько времени нам туда идти. – Я описал рукой дугу, ткнув пальцем в отдаленный предмет, привлекший наше внимание. – Там, среди этих «бирюлек», снегу по уши, там густая чаща, замерзшие ручьи под снегом, куда я могу провалиться. Если эта штуковина не оправдает наших надежд, то мы потеряем лишнее время и силы, когда потащимся потом вон к тому перевалу, с которого, как кажется, можно будет спуститься ниже…
– Ничего себе дилемма… – пробормотала Эшли. Я кивнул. – Сколько у нас осталось еды?
– Если экономить?
– Да.
– Примерно на день. Или на полтора, если поголодать.
– Сколько времени вы сможете протянуть без еды?
– Дышать я смогу еще неделю, но полностью лишусь сил. А если при этом тянуть сани… – Я пожал плечами. – Даже не знаю.
– По-моему, если не пополнить запас еды, то мы еще сумеем пересечь долину и добраться до этой нашей неясной цели. Там нам придется свернуться калачиками и надолго уснуть.
– Вам нравится такой исход?
– А вы можете предложить что-то лучше?
– Не могу.
– Что, если вы оставите меня здесь и отправитесь на разведку в одиночестве?
– Я уже думал об этом. Конечно, так я добрался бы туда гораздо быстрее, но нет гарантии, что это будет безопасно и что я смогу к вам вернуться. Если я упаду, поранюсь, пойду на корм пуме, то вы останетесь в неведении, и мы оба умрем поодиночке, не найдя ответ ни на один вопрос. Я не хочу так рисковать.
– А если я хочу?
– Не вам решать.
– Почему это?
– Потому что идти туда и обратно пришлось бы мне, а не вам.
– А если бы я вас попросила?
– Я бы отказался.
– Почему?
– Представим, что я прихожу туда и, стоя на той гряде, вижу дом, дорогу или еще что-то и решаю, идти ли мне дальше. Это значит принять решение оставить вас одну еще на несколько дней. К тому времени, когда я нашел бы помощь и вернулся, вы бы уже испустили дух.
– Зато вы спаслись бы.
Я покачал головой.
– На такой риск я пойти не могу.
– Я думала, мы с вами заодно.
– Мы заодно, именно поэтому я не уйду отсюда без вас. – Я выразительно посмотрел на нее. – Эшли, здесь все серьезно, все игры побоку. Мы идем вместе либо в одну сторону, либо в другую. Либо – либо, никаких «может быть» и «что, если».
Она закрыла глаза, чтобы сдержать слезы.
– Это продолжается уже пятнадцать дней, – заговорила она, не глядя на меня. – В каком-то смысле мы просто оттягиваем неизбежное. Если это так и если без меня вы можете зайти гораздо дальше, то вы обязаны попытаться. Выживание одного из двоих – это лучше, чем смерть обоих.
– Тут вы ошибаетесь. Я этого не сделаю.
– А если я с вами не пойду? Если стану сопротивляться?
– Тогда я просто-напросто дам вам по голове, привяжу к саням и увезу, не слушая возражений. Все, довольно. Я вас не брошу, и точка.
Мы сидели рядом, мысленно глядя в свое безрадостное будущее. Она продела руку мне под локоть и положила голову на мое плечо.
– Зачем вы это делаете?
– У меня на то свои причины.
– Рано или поздно вам придется раскрыть их мне. Пока что я не вижу в них смысла.
Я встал и заставил встать на обе ноги и ее.
– Там видно будет.
– От чего будет зависеть ваше решение?
– От того, как вы на это посмотрите – моими глазами или своими.
Мы потащились вниз. Она неуверенно делала шажок за шажком, прильнув ко мне. На полпути я позволил ей отдохнуть, чтобы найти выпущенную в кролика стрелу.
– Мы похожи на участников бега в мешках, – сказала она, шмыгая носом.
Я кивнул, внимательно наблюдая, куда она ступает. Оступившись, она бы инстинктивно оперлась на сломанную ногу и потеряла бы сознание от болевого шока. Вот что я хотел предотвратить.
Она цеплялась за меня, глубоко дыша. Две недели лежания на спине сделали свое дело.
– Давайте остановимся, – пролепетала она и повернулась ко мне. Со стороны нас можно было бы принять за партнеров по танцу.
– Вы собираетесь засунуть руки в мои задние карманы?
– Нет, но мы – отличная пара.
– Если бы мы с Винсом попробовали дойти отсюда до того уступа, то непременно повалились бы, я заорала бы от боли и стала бы пихать ему в рот снег в наказание за то, что он позволил мне упасть.
– Простите, что сую нос не в свое дело, но всякий раз, когда вы о нем заговариваете, я слышу, что вы слишком разные, у вас мало общего. Вообще несовместимые. Как это понимать?
– Да, мы разные. Но мне с ним весело. С ним я хохочу. А общего у нас довольно много.
– По таким причинам люди идут в приют и выбирают себе собачку, а не спутника жизни лет на семьдесят.
– Ладно, доктор Фил, какую причину назвали бы вы?
– Любовь.
Она покачала головой.
– Это случается с немногими, с избранниками судьбы. Остальным лучше довольствоваться тем, что у них есть, а иначе…
– Что было бы иначе?
– Иначе – ожидание сказки, которая никогда не сбудется.
– А вдруг сказка сбылась бы, только для этого пришлось бы подождать?
– Типа как в «Красотке»?[19] Всю жизнь мне морочат этим голову! Я искала его, ждала, пыталась быть разборчивой и не вскакивать в первый же подошедший к станции поезд. Но что поделать, если всех подходящих уже расхватали? Таких, как Гровер, как вы… Невезучая я: мне такие так и не попались.
– Просто мне кажется, что вы…
– Договаривайте!
– Разве вы такого невысокого мнения о себе, что готовы на брак, не отвечающий вашим надеждам? Вы заслуживаете большего. Лучшего.
– Просто мне кажется, что вы…
– Договаривайте!
– Разве вы такого невысокого мнения о себе, что готовы на брак, не отвечающий вашим надеждам? Вы заслуживаете большего. Лучшего.
– Бен Пейн, вы что, заигрываете со мной?
– Нет, просто говорю, что вы замечательная, и если Винс не такой, не замечательный, не воспламеняет вас, то я, при всем к нему уважении, не советовал бы вам выходить за него замуж.
– Легко вам говорить после пятнадцати лет брака! Вам-то не надо торговаться на рынке, где спрос велик, в отличие от предложения. И не сказать, чтобы Винс меня не воспламенял, просто…
– Я не говорил, что все так просто. Но я думаю, что вы заслуживаете чего-то или кого-то… выдающегося.
– Вот спасибо! – сказала она с улыбкой. – Я это запомню. – Она дотронулась до моей щетины. – Вижу, у вас в бороде пробивается седина.
– Возраст берет свое. Вместе с…
– Вместе с чем?
– Вместе с милями тяжелого пути.
Мы добрались до нашего шалаша. Там я мысленно воспроизвел наш разговор, и теперь сказанные мной самим слова подействовали на меня ошеломляюще. Такой перемены я не ожидал. Вот что делает возраст и пройденный путь!
Я подготовил «сани», устроил на них Эшли в спальном мешке и впрягся. Эшли остановила меня.
– Вам нехорошо? Вы такой бледный!
Я, не глядя на нее, махнул рукой. Выражение лица выдало бы меня с головой.
Глава 27
Мы покинули шалаш и продолжили путь. Наст помогал мне беречь силы. Эшли лежала тихо. Она устала и неважно выглядела: исхудала и изголодалась. Ей нужно было поесть. Организм работал с удвоенной силой, чтобы выжить и справиться с ранениями.
На свету я изучил следы вокруг шалаша и понял, что ночью не ошибся: рядом с нами топтался лось. Оставалось проклинать себя за то, что я не попытался всадить в него стрелу из лука. Туши даже мелкого лося нам хватило бы, чтобы забыть о голоде на несколько недель.
Услышав, как я ворчу себе под нос, Эшли сказала:
– Вы же не знали, что это было. Вдруг это оказался бы медведь гризли?
– Тогда я не выжил бы.
– Значит, вы приняли верное решение.
– Но сейчас мы с вами могли бы пировать.
– Есть и другой вариант: гризли мог бы сейчас облизывать лапы, полакомившись вами на ужин и закусив мной.
Я сделал большие глаза.
– Вы смотрите фильмы ужасов?
– Нет, а что?
– Что за мрачные фантазии!
– Я начинала в местной газетенке, смаковавшей преступления. Наверное, слишком насмотрелась на фотографии людей, воображавших, что им ничего не угрожает. Иногда безопаснее не выяснять, что там за шум у вас за дверью.
Я усадил ей на грудь Наполеона, успевшего при этом лизнуть меня в лицо. Приладив ему на лапки самодельные валенки, я почесал его за ухом. Он зарылся в спальный мешок и исчез из виду. Я потянул за собой сани. Этот день обещал получиться самым долгим за весь наш путь.
К середине дня мы преодолели пару миль. Неплохое расстояние, но меня оно изрядно измотало.
– Почему бы вам не передохнуть? – нарушила молчание Эшли.
Я остановился, уперся руками в колени и, глубоко дыша, кивнул.
– Действительно, почему?
Я освободился от ремней и затолкал сани под ближайшее дерево.
Еще шаг – и подо мной разверзлась бездна, и я не успел сгруппироваться. Оба мои снегоступа сложились пополам, я задохнулся и провалился в снег по самый подбородок. От боли в ребрах я чуть не лишился сознания. Я угодил по колено в воду, ощущение было такое, словно я нахлебался ледяной жижи.
Я машинально повернулся и схватился за то, что попалось мне под руку, чтобы задержать падение, – за наши «сани». От моего рывка они завалились на бок, Эшли и Наполеон полетели в снег – она с криком, он с визгом.
Я пытался не дать засосать меня снежной ловушке и потоку под ней. Опереться было не на что, от боли в груди все тело скручивало судорогами. Я собрался с силами и с духом и подтянулся, потом еще и еще, медленно выбираясь из предательской ямы. Мокрый снег оказался коварен, как зыбучие пески.
Наконец я выполз на твердое место и обессиленно замер. Эшли лежала в нескольких футах от меня, тяжело дыша, сжав кулаки так, что побелели костяшки пальцев, и стиснув зубы. Я подполз к ней и проверил ее зрачки. Они первыми реагируют на шок.
Она взглянула на меня, потом перенесла внимание на какую-то точку в небе. Этому она научилась в тхэквондо.
Я вылез из ловушки мокрый по пояс. Нам сильно досталось, мы лишились огня, я не мог высушиться, переход через эту чертову долину приходилось отложить минимум на день. Нельзя же было двигаться дальше в мокрой одежде! Лучше было позволить ей замерзнуть, чем прилипнуть к телу. Еще больше опасности представляла мокрая обувь. Я оглянулся на наши сани и увидел в них дыру. Видно, когда я за них ухватился и перевернул, их порвало подвернувшимся камнем или корягой примерно там, где располагались плечи Эшли.
Я приподнял ее голову, расстегнул спальный мешок и внимательно осмотрел сломанную ногу. Нового перелома, к счастью, не произошло, угол поворота ноги не изменился, но, конечно, все нежные связки, только-только начавшие заживать, не могли не повредиться. Нога распухала буквально у меня на глазах.
Вариантов у нас было совсем немного.
Первый – вырыть в снегу пещеру, залезть туда и забиться в спальные мешки. Но это только отсрочило бы решение проблемы. Моя одежда, а главное, обувь превратились бы в ледышки, мы не ушли бы ни на фут дальше и еще больше изголодались бы. Сам я как будто не пострадал, моя куртка лежала в спальнике Эшли, но у меня не было запасных носков: обе пары были на мне для тепла. Только где оно теперь, тепло?.. Днище саней было продырявлено, при любой попытке тянуть их дальше отогнувшийся кусок стал бы якорем, мешающим движению.
Если бы была возможность высушить ноги и согреть их, то я смог бы двигаться. У нас была еще одна пара носков, но они были на Эшли. Проблема сводилась к обеспечению сухости моих ног и к починке саней.
Я обхватил голову руками. Час назад наше положение было плохим, но сейчас оно стало попросту безнадежным.
Решения у меня не было, но я знал одно: надо пошевеливаться. У меня уже начали лязгать зубы.
Я сел, снял гетры, ботинки, обе пары носков.
– Знаю, сейчас вам не до разговоров со мной, – обратился я к Эшли. – Но нельзя ли позаимствовать у вас носки?
Она кивнула. Я увидел, что костяшки ее пальцев остаются белыми.
Я снял с нее носки, завернул ее ноги в свою куртку и аккуратно застегнул на спальном мешке молнию.
Пух, обеспечивающий теплоизоляцию спального мешка, необходимо держать сухим, поэтому у него есть водонепроницаемая оболочка. Я снял ее со своего мешка и с мешка Эшли, запихал свой мешок в рюкзак, натянул носки Эшли, опустил ноги в оболочки, затянул на икрах тесемки, сверху надел ботинки, зашнуровал их, не забыл и про гетры. Неважное решение, но ничего лучше придумать было нельзя. Я сделал несколько шагов. Ощущение было такое, будто я воспользовался обувью астронавтов, побывавших на Луне.
Мои снегоступы были безнадежно испорчены: погнулись в середине вместе с рамами. Еще немного – и они бы переломились. Но гораздо важнее было разобраться с санями.
Нога Эшли должна была оставаться вытянутой. Нести ее на руках было нельзя, потому что моя рука у нее под бедром причиняла бы ей невыносимую боль и, чего доброго, привела бы к повторному перелому. Поэтому без саней мы обойтись не могли.
Дыру в них надо было чем-то заделать. В моем распоряжении был только рюкзак и два погнутых снегоступа.
Я вертел в руках снегоступы. Для большей прочности я сделал их из двух слоев сетки. Если их развернуть…
Я приделал боковины к краям саней. Теперь Эшли не могла провалиться в дыру, но в нее по-прежнему мог забиваться снег. Оставалось приподнять передний край саней. Так я приподнимал голову и плечи Эшли, спасая ее от снега, и волочил по снегу задний край, оставлявший две глубокие колеи.
Тянуть такие «сани» было в несколько раз труднее, чем раньше. Самое главное, это грозило Эшли сотрясениями и приступами боли. Не говоря о многократном замедлении самого передвижения.
Но другого выхода попросту не было.
Я достал и разделил с Эшли остаток нашей еды.
– Ешьте, это отвлечет вас от боли. Только не съедайте сразу все, больше все равно не будет.
Сам я съел три кусочка, только усугубив свой голод. Потом приподнял передний край саней, закрепил его у себя на спине ремнями и попробовал идти. Подтянул ремни, попробовал опять. И так – несколько раз.
А потом уже не останавливался, пока не рухнул от изнеможения.
Помню снег по колено, в котором я спотыкался тысячу раз, помню, как полз, упираясь локтями, как израненными, обмороженными руками оттаскивал в сторону толстые древесные стволы, как снова увязал в глубоком снегу. Помню, как шел днем, в сумерках, в темноте, когда взошла луна, помню свою тень на снегу. Помню свет звезд и летящие низкие облака. Помню собственное колючее дыхание на морозе. Помню, как тащился дальше и дальше. На шее болтался компас, я брал его, ждал, пока успокоится стрелка, и шел туда, куда она указывала в темноте ярко-зеленым светом. Десять лет назад Рейчел заплатила за компас сто долларов. Теперь он тянул на все десять тысяч.