Просто русский мальчик, которому не повезло родиться во власти государства чудовищ и кошмаров. Он и сам не знал, что повторяет путь тысяч таких же детей, которых вместо оказания квалифицированной и действительно нужной психологической помощи легко и просто списывали из жизни: "Необучаем… Отставание в развитии… Мозаичная шизофрения… Олигофрения… Паранойя…" Система воспитания детейсирот в "новой России" уже давно превратилась в смесь тюрьмы, публичного дома, рынка рабов и лагеря смерти, стала одним из инструментов чудовищного по масштабам, жестокости и изощрённости геноцида русского народа. И никого уже не удивляли статьи и репортажи о кладбищах замученных воспитанников на задних дворах, о сексуальных утехах богатеев в подвалах, о создании "естественно неестественных условий" через лишение пищи, одежды, сна, еды, о торговле органами и «целыми» детьми… Да и всё меньше становилось таких статей и репортажей — РФ начала ХХI века была объявлена страной официально счастливой, а значит — ничего подобного происходить не могло. И десятки тысяч здоровых, сильных, умных мальчишек и девчонок, которые могли бы поднять и вытащить Россию из страшного болота, в котором она захлёбывалась, становились наркоманами, сумасшедшими, алкоголиками или просто трупами ещё до достижения ими возраста получения паспорта с гордо расправившим крылья мутантом на обложке…
В какой-то степени Максиму повезло. Персонал «спецака», куда он попал, состоял из сплочённой кучки подвижников, упорно и героически без натяжек боровшихся за своих воспитанников, среди которых у трети была такая же судьба, как у Максима. Учителя и воспитатели всеми силами старались дать этим детям нормальные знания и не позволить им и в самом деле стать психически неполноценными. Это была безнадёжная борба. Умный, талантливый, знающий ребёнок всё равно выходил из стен «заведения» с документом, надёжно перекрывавшим ему все пути в жизни. Обратной дороги — в "нормальный мир" — для него не предусматривалось. Но по крайней мере человек уходил из стен приюта в здравом рассудке…
Максим «отошёл». И «отошёл» быстро, потому что его история не была необычной здесь и здесь знали, как надо говорить и вести себя с восьмилетним мальчишкой, который вдруг начинал в ответ на ласковые слова бить кулаками по столу или кричать — просто бессмысленно кричать. И два года Максим жил одной надеждой — рано или поздно вернётся папа. Он уже отсидел много. Осталось всего четыре года. Всего четыре… Максиму будет двенадцать, когда он вернётся и заберёт его. И придумает, как быть дальше. Воспитатели, учителя, приятели поддерживали в мальчике эту уверенность…
В середине лета 2005 года отец Максима умер "на зоне" от туберкулёза, свирепствующего среди заключённых "демокретической страны".
Все ниточки оборвались. Всё сгорело. Всё рухнуло.
В августе 2005 года десятилетний Максим бежал, оставив на столе у директора недетскую записку:
таких же детей…
А в сентябре 2005 голодного, оборванного, грязного и уже совершенно невменяемого и равнодушного от тоски Максима подобрал на одном из вокзалов БАМа незнакомый мужчина. Максиму было всё равно, кто он и что будет с ним делать. Мальчишка как раз раздумывал, как ловчей всего броситься под поезд — чтобы быстро и не слишком больно покончить со всем сразу.
Но этот мужчина всего лишь привёз его в Светлояр…
…Кажется, позавчера Тимка случайно услышал, как Славка Найдёнов в классе читал стихи — ни для кого, для себя. Стихи были какого-то Михаила Светлова, Тимка раньше никогда не слышал о таком поэте. Но услышанные строчки странным образом наложились на размышления о судьбе Молчуна. Он и сейчас вспомнил их…
Тимка сглотнул и излишне оживлённо сказал:
— Как думаете, что на обед?
— Во, — завозился Олег, — что-то ты об этом забеспокоился? Обычно метёшь всё, что положат.
— Он устриц в белом вине захотел, — проворчал Борька. — Ктонибудь ел устриц в белом вине?
— Я ел ракушки, — сообщил Олег. — Перловицы. Так себе.
— Ты, наверное, их не в белом вине варил, — серьёзно заметил Тимка. — Наверное, в красном. Отсюда и все проблемы… Чёрт, когда же дождь пойдёт?
— Пусть пока не идут, — возразил Борька, — мы с Найденом после обеда ветряки должны осматривать, — он потянулся на горячем камне.
Ряды ветряков, снабжавшие Светлояр даровой энергией, давно привлекали внимание Тимки. Он подумал, что стоит напроситься с ребятами и познакомиться с установками поближе. Но Олег, повернувшись на бок, предложил:
— Тим, поедем завтра утром на охоту? Рыжий разрешит.
— Поехали! — обрадовался Тим. — Правда, может, хватит валяться, пошли на обед?
— Давайте ещё по разу прыгнем, — Молчун встал, подошёл к краю. Но тут до ребят донёсся издалека оклик — голос принадлежал Звениславе:
— …атааа!
— Звоночек надрывается, — Олег сел на корточки, — значит, дядя Слава и Игорь вернулись…Отставить купатьсчя, одеваемся и побежали!.
… Вячеслав Тимофеевич и Первач действительно вернулись. Во дворе двое младших мальчишек расседлывали лошадей. Верка Незнамова о чём-то разговаривала с незнакомой девчонкой её лет — десяти где-то — одетой в джинсы и майку. Незнакомка была черноволосая и синеглазая, на вопросы Верки отвечала коротко и тихо, на каком-то чужом языке. Из дома выскочил Игорь и закричал Радославу, рассёдлыва вшему его коня:
1. Светлов Михаил Аркадьевич (1903–1964 г. г) — русский советский поэт. Его стихи посвящены революции, Великой Отечественной войне, мужественным и честным людям, сражающимся за то, во что они верят. Приведённые строки — из стихотворения «Итальянец»: размышления поэта над трупом убитого в бою под Моздоком в 1943 году молодого итальянского солдата из оккупационного корпуса, союзного Германии.
— Не надо, не трогай, я прямо сейчас поеду!
— Это что у них тут? — озадачился Борька и, увидев младшего брата, пробегавшего по двору, крикнул: — Вадька, что случилось?!
— Дядя Слава больного привёз! — отозвался тот и исчез.
— Вы чегонибудь понимаете? — поинтересовался Олег. И, не дождавшись ответа — все недоумённо молчали — первым вошёл в дом.
В гриднице оказались все, кто был свободен. И все молчали, глядя, как Вячеслав Тимофеевич сам переодевает рослого парня, чем-то похожего на ту девчонку во дворе, только старше, лет тринадцати. Парень послушно подчинялся рукам Вячеслава Тимофеевича, не говорил ни слова и смотрел куда-то сквозь стену.
— Что с ним? — нгедоумённо спросил Борька…
… Жил в красивой и доброй стране Югославии весёлый парень Славко Зенич. Любил он девушку Марию. Славко и Мария были сербы и жили в хорватском городе Вуковар. И быть бы им счастливыми, пожениться, обзавестись детьми…
Но в 91 м началась война. Огненным вихрем понеслась она по Югославии. И оказались Славко, Мария и сотни тысяч других виноватыми в том, что они сербы. Волками ринулись на них вооружённые с Запада хорватские фашистыусташи под клетчатым знаменем, бросились на них байские банды мусульман под зелёным знаменем ислама.
Сербы не подставили горло под нож. Решили драться за дома и могилы предков. Славко с Марией ушли воевать в отряд четников. И через год всего загремела страшная слава Славко «Комитача» и его людей. Долгой и кровавой была война. На этой войне родился у них сын Видовдан, Дано. Родилась дочь Весна. Гремели бои. Горели города и сёла. Лилась кровь. Велика была сила врага, щедро одаряли его деньгами и оружием «демократы». Но мужество сербов было выше. Грудами собачьего мяса легли, разбежались по трущобам банды. Расстались с жизнью сотни жадных до денег наёмников со всего мира.
И тогда Запад бросил в балканское небо свои чёрные эскадры. И выигранная война сразу оказалась проигранной — не было у сербов силы противостоять поднебесной смерти. Но мир подписан был почётный, враги клялись, что старые счёты забыты…
Они лгали. Едва распустили сербы свои отряды, как спецгруппы начали ловить и убивать их командиров. Везли пленных в Гаагу, на мерзкий суд, где обвиняли защитников родной земли в преступлениях, ко-торых не совершил бы и дикий зверь. И не заботились ничего доказывать — виноват был всякий, кто серб. Просто потому, что — серб…
Семье Зеничей везло. Они вовремя перебрались собственно в Югославию, куда руки "разносчиков демократии" дотянуться не могли. По крайней мере — до того момента, когда обкурившиеся анаши и щедро продолларенные студенты (самая мерзкая часть любого европейского общества) помогли Коштунице "выиграть выборы" у "тирана Милошевича".
Когда Милошевич был выдан в Гаагу, Зеничстарший понял, что дело плохо. Оставалась возможность скрыться гденибудь в черногорских горах, но черногорцы, спаянные в кланы, с трудом принимали чужих, даже сербов. И «Комитач» отправился туда — зондировать почву.
Они лгали. Едва распустили сербы свои отряды, как спецгруппы начали ловить и убивать их командиров. Везли пленных в Гаагу, на мерзкий суд, где обвиняли защитников родной земли в преступлениях, ко-торых не совершил бы и дикий зверь. И не заботились ничего доказывать — виноват был всякий, кто серб. Просто потому, что — серб…
Семье Зеничей везло. Они вовремя перебрались собственно в Югославию, куда руки "разносчиков демократии" дотянуться не могли. По крайней мере — до того момента, когда обкурившиеся анаши и щедро продолларенные студенты (самая мерзкая часть любого европейского общества) помогли Коштунице "выиграть выборы" у "тирана Милошевича".
Когда Милошевич был выдан в Гаагу, Зеничстарший понял, что дело плохо. Оставалась возможность скрыться гденибудь в черногорских горах, но черногорцы, спаянные в кланы, с трудом принимали чужих, даже сербов. И «Комитач» отправился туда — зондировать почву.
Он и в мыслях не держал, откуда может придти беда.
В конце весны 2005 года к дому на окраине Белграда, где жила в ожидании мужа Мария с двенадцатилетним Дано и девятилетней Весной, подъехал чёрный джип. Из него тренированнобыстро и бесшумно высыпали полдюжины людей в чёрных комбинезонах и шлемах, с оружием в руках…
Инстинкт партизанки заставил Марию проснуться за минуту до того, как на дверь обрушился удар специальной штурмовой балки. Она успела выхватить из ночного столика два ТТ. Успела поднять детей и сказать сыну: "В окно через сад, бегите!" успела выбежать в коридор и начать стрелять по бандитам, убив одного и ранив другого.
Прежде чем очереди двух «хеклеркохов» изрешетили её и отбросили на стену. Как через неё перепрыгивали рванувшиеся в дом в поисках детей американские спецназовцы — Мария к счастью уже не видела.
Брат с сестрой тоже успели — выбраться наружу и добежать до полицейского на углу. Он и выдал детей американцам…
…Их привезли в хорватский город Забок, на базу, принадлежавшую компании" Military Professional Resources Incorporated". (1) Здесь на протяжении месяца брата и сестру содержали в разных камерах под охраной наёмников из США. Бежать отсюда было невозможно даже для взрослого, хорошо подготовленного человека… На исходе месяца американский офицер переговорил с детьми, предлагая им записать обращение к отцу с просьбой сдаться властям и спасти их. Дано отказался наотрез. Следом за ним то же повторила Весна. Когда мальчика уволакивали, он крикнул сестре: "Не смей ничего писать, ничего не говори, слышишь?!"
Специалисты компании были профессионалами. Они отлично понимали, что для любого серба сын значит больше, чем дочь. Поэтому детей передали офицерам одной из американских баз, а те, в свою очередь, отвезли их в военную клинику хорватской армии в том же Забоке. Передавая детей хорватам, американский майор сказал: "Займитесь мальчишкой. Обработайте его. Он должен связаться с отцом, а потом — как хотите. И говорите с ним только похорватски, он должен забыть, что он серб!"
Хорваты не стали объяснять тупому, как и все штатовские вояки, майору, что это исполнить невозможно, так как у сербов и хорва-тов один язык. Но в остальном приказ пришёлся им по душе.
Они хорошо знали сербов и понимали, какой сын должен был вырасти у «Комитача». Ясно было, что, если и удастся сломать его побоями, то очень нескоро, и мальчик "потеряет товарный вид". Но в распоряжении медперсонала, подобранного из классических фашистовусташей и заморских инструкторовобщечеловеков, имелись многочисленные химические средства, щедро поставленные из-за океана. И применять их можно было практически официально. Мальчик был «неконтактен», "страдал приступами немотивированной агрессии" — проще говоря, вёл себя именно так, как должен вести мужчина, оказавшийся в руках врагов. Но с точки зрения тех, кто держал его в плену, это было противоестественно. В таких случаях даже «своим» детям прямо в школьных медкабинетах насильно вводили целые букеты препаратов — от риталина до терозина(1) — чтобы привести их к "общечеловеческому стандарту". Что уж было церемониться с сербом…
1. "Негосударственная компания", официально занимающаяся подготовкой частных охранных структур и подразделений армий слаборазвитых государств. На самом деле — филиал военной разведки и сил специиальных операции США. Служащие компании готовили албанских, хорватских, боснийских, чеченских, грузинских и молдавских боевиков, активно участвовали в геноциде сербского населения в Хорватии в 1995 году (план "Гроза").
Дано не помнил, как и когда он послушно повторил в камеру продиктованные ему слова. Через месяц после начала «обработки» его вообще перестало чтолибо волновать. Перегруженный химией детский организм полностью переключился на её переработку и выведение наружу, оставив мальчику только немногочисленные рефлексы. Это зрелище доставляло охранникам невероятное удовольствие — они бы с удовольствием превратили всех сербов в таких пускающих слюни дебилов. Время от времени Дано возили с сестрой в Вараджин, чтобы записать новое обращение. Весна, которую не трогали, жалела брата, но боялась его…
…Конечно, Зеничстарший и в мыслях не держал бросать своих детей. Но он был умным человеком и понимал — даже если он на коленях приползёт в Гаагу через всю Европу и будет публично каяться в грехах — никто не отпустит ни сына, ни дочь. Сомнений в том, что представляют собой его враги, «Комитач» не испытывал.
К сожалению, прошли те времена, когда Зенич командовал несколькими сотнями лично преданных ему людей. Та война окончилась. Кто погиб, кто спился, кто сидел в тюрьме, кто пропал, а кто и стал добропорядочной тихой скотинкой. С «Комитачем» остались всего несколько человек, не мысливших себя без командира.
И тогда Славко Зенич обратился к знаменитому Земунскому клану. В годы войны эта группировка немало помогала деньгами и добровольцами сербским четникам по всей бывшей Югославии. Но с начала ХХI века клан всё больше и больше приобретал черты обычной криминальной группировки, контролировавшей контрабандные потоки на Балканах. Однако принявший Зенича представитель клана вытаращил на посетителя глаза, едва тот появился на пороге кабинета: "Командир?!"
Функционер клана Василе Шокич был когда-то подрывником в отряде «Комитача». Он усадил своего командира в своё кресло, выслушал, кивая и предложил пока что остаться в его, Василе, городском доме, а он чтонибудь решит.
Но через восемь дней Шокич появился в доме и сразу покачал головой: "Нет, командир. Там такие деньги замешаны, что мы бессильны. С Госдепом США нам не тягаться…"
Они налили и выпили — двое ветеранов, не проигравших ни одного боя, но преданных на пороге победы. Шокич сходил к своим детям — у него были двое сыновей, как раз укладывавшихся спать. Вернулся, они с Зеничем выпили опять. Молча и ожесточённо. А потом мафиози вдруг сказал: "А ну их в богову жопу, эти деньги. Давай постаринке, командир?!" "А твои старшие? — спросил Зенич, поняв, что это означает: постаринке. — По головке не погладят.»
1. Нейролептические препараты, применяемые для контроля над сознанием. Подавляют волю и резко повышают внушаемость. Что самое ужасное, они действительно официально прописываются в США детям при «расторможенности», "ослаблении внимания", "повышенной агрессиовности" — т. е., ими лечат не болезни, а детский характер, не вписывающийся в рамки "повседневной толерантности". Например, укол аминазина могут сделать в американской школе мальчику, который подрался. Эти препараты обладают чудовищным побочным действием, практически оплностью разрушают психику, иммунную систему, внутренние органы, мозг — и тем не менее их принимают до 30 % амрериканских детей.
И тогда мафиози перекрестился и ответил: "Кровь — не вода, а братство — не репа без корня. Ты нас сам так учил, командир… Остались у тебя люди?" "Остались, — кивнул Зенич. — Но мало. " "Найдём ещё, " — решил Шокич.
И через пять дней в его доме собрались одиннадцать человек, хорошо знавших друг друга и отлично помнивших, кто такой «Комитач». На время словно вернулись славные и кровавые 90е, и, когда кто-то за общим столом затянул: "Ми знамо судбу и све, што нас чека, Но страх нам не?е заледити груди! — ему откликнулись слаженно десять мужских голосов, сливаясь в многоголосье: — Волови?арам трпе, а не?уди! Бог?е слободу дао за чов?ека!"(1)
Через две недели на дороге из Забока в Вараждин под прицельным огнём погиб "больничный конвой" — врачсадист и фашистыохранники нашли свой конец от рук сербов. Но Дано не узнал вытащившего его из машины отца. Сестра — узнала и с криком повисла на шее «Комитача». А мальчик равнодушно смотрел куда-то пустыми глазами, приоткрыв рот. Зенич тряс сына, кричал на него, просил, угрожал.
Дано не узнавал отца.
"Бежать тебе надо, командир, — сказал Шокич тогда. — Поодальше. Беги на Мать Россию. Помнишь ли Сеньку" Пилота"? — Зенич за-торможено кивнул, вспомнив худощавого весёлого командира русских добровольцев, с которым познакомился под Вуковаром. — Он большой человек у московской «братвы» сейчас…"