— Да, конечно… Мало я еще, дурак, заслужил. Накричал на нее. А ведь понимаю, что она… — он тревожно взглянул на; Катю. — Я так испугался, когда Нинка… Я и не думал вовсе…
— Она ребенка ждет, а вы орете на нее как надсмотрщик!
— Я понимаю… я не хотел. Я у нее извинения попрошу. Нервы ни к черту совсем, простите меня.
Такой скорой капитуляции от этого скандалиста Катя не ожидала.
— Я понимаю, в каком вы состоянии, — сказала она, смягчившись. — Такое горе, но все же…
— Завтра похороны.
— Где? На каком кладбище? — Катя тоже чувствовала, что капитулирует.
— На Кунцевском. Там могила мамы.
— Костя, и все же… надо в руках себя держать. Нельзя же на людей бросаться, тем более на тех, которые к вам со всей душой, — забормотала Катя. — Вы к Нине несправедливы. А она переживает за вас. Очень переживает!
— Я попрошу у нее прощения, я идиот. Нервы, я же сказал, ни к черту.
— Нина все знает. И я тоже знаю. — Катя сказала это тихо, чтобы слышал только он. — Сотрудник розыска, что приезжал к нам, сказал, как умерла ваша сестра. Вы тоже, как я понимаю, в курсе?
Сорокин нехотя кивнул.
— Мне кажется, вам стоит серьезно задуматься над тем, что же произошло с вашей сестрой, Костя. — Катя понизила голос до таинственного шепота — по дорожке шла Александра Модестовна. — И поверьте — Нина вам не враг. Кто-кто, а уж она всегда придет вам на помощь, что бы ни случилось. В память о вашем детстве, о Лере, которую она искренне жалела.
— Секретничаете? О чем речь? — Александра Модестовна приветливо улыбалась, но Кате она в этот миг напомнила расхожий тип стареющей женщины-вамп — черные как ночь волосы, увядающая смуглая кожа, густо накрашенный яркой помадой рот — губы так и змеились в улыбке… А глаза… Взгляд скользил от Сорокина к Кате, словно ощупывая их лица. — Напугался? То-то! Будешь знать, как сцены девицам устраивать. — Она небрежно, по-хозяйски потрепала Сорокина по затылку. — Катенька, вас Юлия просила: через полчасика примерно приходите за Ниночкой. Юля ее пока к себе забрала, ей надо немножко окрепнуть, в себя прийти. Иди даже не трудитесь — мы ее потом сами домой проводим.
— Нет, что вы, я заберу Нину. Мы и так столько хлопот вам причинили. — Катя тоже была сама любезность.
— Никаких хлопот, чего вы? У Ниночки обыкновенный обморок. Витаминов не хватает, наверное. Это бывает. Юля говорит — ничего страшного.
— А что, Юлия Павловна медицинское образование имеет?
— Разве сейчас больных только врачи лечат? С нашей-то паршивой медициной… — Александра Модестовна положила Сорокину руку на плечо: он хотел вмешаться в разговор, но она не позволила.
— Мне всегда казалось, что лучше лечиться у врача. А в знахарей доморощенных, экстрасенсов там разных я не верю, — выпалила Катя.
— Ну, это со временем ко всем нам приходит, Катенька. Вера-то наша. — Александра Модестовна все продолжала улыбаться. — Неверие, вера — это все такие понятия расплывчатые, относительные, переменчивые. Сначала мы не верим, и не верим фанатически, а потом верим, и опять-таки фанатически жадно… Это смотря как припечет в жизни. А самое-то главное: с вашей подругой все в порядке. Ведь для вас только это сейчас важно, правда? Ты составишь мне компанию? — Вдова обратилась к Сорокину. — Я хочу к реке прогуляться.
Он послушно («Как „шестерка“, — с раздражением поду мала Катя) кивнул. Взял ее под руку, и они направились к калитке. Они выглядели странной парой: он годился ей в сыновья, однако… по их оживленным лицам Катя видела, что эта разница в возрасте для них совершенно не важна, по крайней мере для…
Катя поплелась следом. Ее вежливо выпроваживали, что ж. А Нина… Ока оглянулась на дом — ничего, там с ней Кузнецов. На него в этой ситуации можно положиться.
У забора Ката снова увидела Колоброда: пошатываясь, подпираясь рукояткой косы, он созерцал дело рук своих. Лужайка почти вся уже была скошена, маленькие аккуратные кучки травы лежали тут и там.
— Извините, можно вас на минуточку? — Катя вспомнила: Нина ведь хотела поспрашивать среди местных — не возьмется ли кто облагообразить и их запушенный, заросший участок.
Колоброд глянул на нее мутными, благодушными глазками, словно с трудом различая, кто с ним говорит.
— Вы бы и у нас не хотели покосить, а? — спросила Катя громко. — Мы заплатим, сколько скажете. А то трава задушила.
— Отчего ж, можно… Ет-то можно покосить… какой дом-то у вас?
— А вон за забором, рядом тут. Когда придете?
— Ну, завтра с утреца… Сегодня-то того, жарковато, изморился я. — На Катю дохнуло ядреным перегаром. — Завтра пойдеть? Лады, стукну вам в калитку. Тока у меня так — гроши вперед.
— Хорошо, хорошо. — Катя была довольна: хоть что-то удалось сделать полезного в этот сумасшедший день. Нина, когда вернется, обрадуется.
У калитки она снова оглянулась на дом: силуэт в окне второго этажа. Снова Смирнов? Да что ему нужно? Отчего он не спускается? Штору опустили.
Полчаса тянулись будто полдня. Катя мерила шагами террасу. Начала было убирать со стола — и бросила. Арбузные корки, лужицы алого сока на клеенке привлекали ос из сада. С грозным гудением они кружили по террасе, гулко с лета стукаясь в стекло.
Нину и Юлию Павловну она встретила уже возле своей калитки. Нина шла сама, ступала уверенно. На щеках ее розовел румянец — ни следа бледности, слабости, нездоровья. Юлия Павловна, обняв ее за плечи, что-то говорила ей вполголоса. Нина слушала внимательно, иногда кивала, иногда смущенно улыбалась. Завидев Катю, Юлия Павловна замолчала на секунду. Потом улыбнулась ясно и добродушно:
— Ну вот и болезная наша. Ничего, все утряслось.
— Нин, ну как ты? — Катя бросилась к подруге. — Как себя чувствуешь?
— Нормально, — Нина потрепала ее по руке. — Трусиха ты, Катька. Я вижу — больше меня перепугалась, вон синяя вся. А это же просто… Ну должна же была я когда-то почувствовать, что это — не фунт изюма, а? Все первые месяцы так легко переносила… Девчонки на работе завидовали: счастливая, никакого токсикоза, никаких осложнений, ничего. И вот теперь расплата, — она вздохнула. — Спасибо вам, Юлия Павловна, огромное.
— Не за что, Ниночка. Мы еще поглядим, как у него первые зубки резаться начнут. И… всегда рада буду вам помочь. — Юлия Павловна была сама доброта и участие. — А вы, Катенька… Да, цвет лица и у вас неважнецкий. Я вам еще в прошлый раз хотела дать совет. Вы крайне впечатлительны. Я заметила, как сильно повлияло на вас несчастье с Лерой. И сегодня тоже вы за Ниночку испугались. Так вот, хотите совет: когда ощущаете такой вот дискомфорт в душе… Ну, в народе говорят — мороз по коже… Налейте стакан кипяченой теплой воды, две чайных ложки сахара положите туда и выпейте залпом. Это успокоит не хуже валерьянки и вернет здоровые краски вашему лицу. Ну, всего хорошего, девочки. Заходите, будем с Сашей всегда рады. Нина, насчет подушки не забудьте. Сейчас как раз самые лучшие деньки для сбора листьев. Собирайте утром, когда они еще в росе, а потом сушите на солнце.
— Не забуду. Спасибо, Юлия Павловна.
— О чем это она? — ревниво спросила Катя, когда они вошли в дом. — Что еще за листья?
— Якобы средство хорошее от бессонницы. Юлия Павловна считает, что обморок спровоцировало хроническое недосыпание. Я ж не сплю почти, верчусь с боку на бок. Она предложила попробовать вместо снотворного, которое мне сейчас нельзя, одно народное средство. У нас по забору хмель растет — во-он там, — Нина указала на сарай. — Надо нарвать листьев, высушить, набить ими маленькую подушку-думку — такую из простой наволочки сшить можно. И попробовать спать на ней.
— Чушь, не поможет это.
— Почему? Вон в «Декоре Италии» подушки продают, водорослями набитые, гречишной шелухой, травами, да еще по зверской цене! Может, и помогает?
— Нин, серьезно, как ты себя чувствуешь? Давай я сбегаю к магазину, там телефон, вызовем врача…
Нина махнула рукой. На лице ее появилось замкнутое, мечтательное выражение. Она словно прислушивалась к чему-то внутри себя, словно вспоминала что-то. Между ними воцарилось странное молчание. Вроде бы так много нужно было сказать друг другу, обсудить, поделиться по-женски. А они молчали…
Час тек за часом. На Май-Гору опускались сумерки. Потом взошла луна, схожая видом с ярко начищенной медной пуговицей. Наконец Катя не выдержала. Ну что за мука такая — это непонятное, скованное безмолвие! Решительным шагом промаршировала на террасу, где Нина, свернувшись клубком в кресле, смотрела в темное окно.
И слова: «Нина, что же с нами происходит?», вот-вот уже; готовые слететь, замерли на Катиных губах. Нина вздохнула, словно просыпаясь, взяла ее за руку, прижалась теплой щекой.
—Вот такие пироги с котятками, Катюшка… Что делать-то будем, а?
Катя села прямо на пол, на старую вьетнамскую циновку.
Луна освещала террасу, и не хотелось зажигать лампу, чтобы не спугнуть этот сумеречный холодный свет.
Катя села прямо на пол, на старую вьетнамскую циновку.
Луна освещала террасу, и не хотелось зажигать лампу, чтобы не спугнуть этот сумеречный холодный свет.
— Я с дядькой одним договорилась, придет завтра и траву нам на участке скосит, — сказала она. Глупая, ведь совсем не то хотела сказать, и вот — вырвалось. — Смешной такой! алкаш… Зовут его Колобродом отчего-то. У Александры Модестовны сегодня косил. А завтра к нам обещал. Если не запьет, конечно.
— Хорошо. — Нина не отпускала ее руку. Как в детстве, водила по ладони пальцем: «Сорока-сорока, кашу варила, деток кормила…» Катя вспомнила: много лет назад они вот так же сидели на этом кресле, здесь, на террасе. Был такой же душный летний вечер. У Нины тогда были косы — бабка вплетала в них красные ленточки и укладывала сзади «корзиночкой». А Катю коротко стригли в парикмахерской, и она жутко гордилась своей модной «взрослой» стрижкой.
— Я в очереди слышала Колоброда этого. Он историю одну рассказывал. Дикую немножко, но забавную. Якобы давным-давно тут у вас ведьма жила. — Катя заглянула подруге в лицо. Нина в ответ слабо улыбнулась. И… лед был сломан. Они обе почувствовали это. Откуда вот только он появился в их отношениях? Это так и осталось загадкой. — А потом местные ее утопили в источнике под горой, представляешь? — Она живо пересказала Нине страшилку.
— Чего только не выдумают. Да врет он, наверное, спьяну. Я никогда этой истории не слыхала. — Нина сладко потянулась. — Странное какое ощущение, Кать. Легкость во всем теле и вместе с тем усталость адская. Словно целый день пахала как вол. Мне кажется, я сегодня спать буду как убитая и без этого хмеля в подушке. И даже несмотря на эту дрянь, — она ткнула в луну, заглядывающую на террасу.
— Ты хоть помнишь, что с тобой было? — осторожно спросила Катя.
— Ничегошеньки не помню. Костька кричит, звон у меня в ушах, тошнота, потом темнота. Очнулся — гипс, как говорится.
— И Кузнецова даже не помнишь?
— А при чем тут Шурка? — голос Нины дрогнул.
— Это он тебя к соседям доставил. На руках, чуть ли не бегом. Так романтично, я даже, грешным делом, позавидовала. — Катя подмигнула.
— Делать ему нечего. Я… я когда очнулась, он рядом сидел. Потом Юлия его вон выставила.
Катя хотела было сказать ей о… Ноне стала этого делать. О том, что Нина невольно сыграла роль Спящей красавицы, пробужденной страстным поцелуем некоего принца — надо ли ей сейчас это знать? Придет время, и тот, кто так пылко исцелял ее столь сладкими нетрадиционными методами по указке доморощенной экстрасенши, сам поведает ей об этом. «Непременно поведает, — подумала Катя. — Или я ничего не смыслю в мужчинах».
— А что с тобой Юлия Павловна делала? — спросила она с любопытством. — Она что, и правда как-то тебя лечила?
— Да нет вроде. Я очнулась — смотрю, она у меня пульс считает. Потом спину мне помассировала, шею — воротниковый массаж.
— А лист лопуха тогда зачем?
— Лопуха?
Катя рассказала, что ей удалось подглядеть из «нетрадиционки».
— Интересно, — Нина закусила губу. — Arctium lappa, по-латыни как громко звучит лопух-то, а? Сок его используют в медицине, отвары тоже, даже от зубной боли помогает — слыхала. Но про то, что ты говоришь… Да я потом у Юлии спрошу.
— Вряд ли она тебе скажет правду.
— Почему?
Катя молча смотрела в окно, потом произнесла:
— А ведь я действительно перепугалась. Причем так, как, наверное, никогда в жизни. Знаешь, что я подумала?
Нина кивнула.
— Сразу же подумала, понимаешь: кто же из них? Шурка или этот Владимир в тельняшке, кто же? Но ведь оба пришли к нам… как бы это поточнее сказать… Ни пузырька ведь, ни бутылочки… я ж все время, пока они за столам сидели, следила, чисто подсознательно, автоматически за ними следила! Смотрела за их руками — они не касались посуды, которой пользовались мы с тобой, — Кате показалось, что ей не хватает воздуха. — Вот до чего дошла! Отравители стали мерещиться. Надо уезжать из такого проклятого места, а, подружка? Все эти страхи, нервы… Ты права была: такой отпуск никому не…
— Никуда я не поеду, — Нина снова гибко потянулась. — Ну что в Москве? Сяду в четырех стенах, упрусь в телик. На каждый телефонный звонок бегать буду. А если он позвонит, то…
— Борька? Непременно позвонит! Не раз уже, наверное, звонил. Дурь соскочит с него, помиритесь вы обязательно, вот увидишь, и… — Катя осеклась. Она вдруг поняла: под словечком «он» Нина имеет в виду совсем не мужа, а совершенно другого человека.
— Значит, будем продолжать тут наши каникулы? — спросила Катя, помолчав.
— Твой Колосов, между прочим, нас о помощи просил. Было б подло бросить его, смалодушничать. Мы останемся, Катя. Да… ты и сама этого хочешь. И… по твоим глазам вижу, тебе не терпится что-то мне рассказать. Ну?
И Катя наконец-то дала себе волю. Поделилась душившими ее впечатлениями этого сумасшедшего дня.
— Да, любопытный человек этот Володя, — резюмировала Нина задумчиво. — Мало того, что красив, как Мистер Мир, так он еще и загадочен! Ба, Катька, да у него, оказывается, бездна всяких достоинств. Так редко сейчас встретишь в нынешних мужиках такое гремучее сочетание. Печально только, что мы по-прежнему ничего про него не знаем. Ни кто он такой, ни чем занимается, ни от чего у Юлии лечится.
—Ты полагаешь, что он таким вот экстравагантным способом лечится у нее? — спросила Катя с сомнением.
— Ну, и ежу ясно — она воображает себя целительницей, может, и на жизнь этим зарабатывает. Пожилые люди сейчас вообще падки на все это, а колдунов и экстрасенсов разных— море. — Нина усмехнулась. — Но что-то такое в Юлии действительно есть. И дело не в том, что я почувствовала это на собственной шкуре, а… Ачто он «бе говорил, ну-ка повтори?
Катя, насколько смогла, попыталась дословно воспроизвести слова Владимира в ходе их странной беседы.
— «И стал я как филин на развалинах. Интересно. Псалмопевец, это кто же по-твоему? — спросила Нина.
— Думаю, библейский Давид, — Катя пожала плечами. — Но что он имел в виду под всем этим, мне не ясно. Какое-то иносказание…
— Аллегория отчаяния, потери… — Нина плавно взмахнула рукой. — И стал я как филин на развалинах — то есть потерял все, что дорого, и вот опустошен, сломлен, пал духом, утратил надежду. Может быть, это он хотел сказать? Но если Владимир это имел в виду в отношении себя и если в его жизни существует какая-то трагедия или драма, про тебя он, выходит, решил, что и ты такая же, как он — отчаявшаяся, опустошенная?
— Ну да, с мильеном терзаний. Но у него в его иносказаниях и еще кто-то подразумевался, — напомнила Катя. — Тот, кто «возлюбил нас, сидящих во мраке и тени смертной». На Христа это как-то не похоже. А еще я не понимаю вот чего: какое все это имеет отношение — если действительно эта ерунда имеет хоть крупицу смысла — к отравлению Сорокиной?
— Но ты же сама призналась: когда мне стало плохо, первая, чисто инстинктивная твоя мысль была, что и меня тоже… отравили. — Нина произнесла последнее слово с запинкой. — Значит, подсознательно ты их всех подозреваешь.
— Но понятный, объяснимый мотив к убийству налицо пока только у одного из них — у Сорокина. Кстати, насчет этого скандалиста.
— А что такое?
— Он слишком зачастил к своим соседкам. Днюет у них и ночует. Я имею в виду Александру Модестовну.
— Костька просто ее давно знает, — Нина покраснела.
— А Кузнецов тебе про него ничего такого не говорил?
— Шурка только про одного себя говорит. Хвастун несчастный. — Нина отвернулась к окну. — Заладил, что я на испанку похожа.
— Кармен — заноза его сердца, — засмеялась Катя. — Что же он там в этой своей Испании не охмурил какую-нибудь Донну Розу Альвадорец? Кстати, он что, и женат не был, нет? А будь моей, не то «зарежу», как дон Хосе, еще не говорил?
— Прекрати, — Нина шлепнула ее по плечу. — Мы о серьезных вещах…
— Да уж, серьезней некуда. Ничего только в серьезностях этих не понимаем. Хоть и слушаем в оба уха, как завзятые шпики, хоть и смотрим в оба глаза, даже в четыре… А у кого четыре глаза, тот… — Катя вздохнула тяжко. — И посоветоваться-то не с кем! Вот жизнь. Правда, даже будь тут с нами Вадька-от него толку… Ну жизнь и по мужу-то соскучиться некогда, с этими дачными тайнами! Одно я знаю только, Нина, наверняка: что-то тут творится. И, кажется, весьма нехорошее и странное. Под этой вашей призрачной май-горской луной.
Нина ободряюще и залихватски махнула рукой:
— Поймем со временем, разгадаем все тайны, не дрейфь. Где наша не пропадала, а? Еще Колосов твой от удивления рот раскроет. И все его сыщики со стульев от зависти попадают.
На такой вот мажорной ноте их оперативное совещание завершилось, и они отправились спать. Катя, прежде чем провалиться в трясину сна, еще проворчала про себя: поймем, надо же! Нинка никогда не унывает, даже в самых безвыходных ситуациях. Ей было и невдомек, что скоро в Май-Горе произойдет нечто такое, после чего понять и разобраться во всем станет очень, очень трудно. Практически невозможно.