– Есть идея, что это значит? – спросила Камиль.
– Нет. Смысл этой подписи так и остался тайной.
Камиль сделала фото на мобильный телефон. Брока продолжил говорить у нее за спиной:
– А вы знаете, что кровь из перерезанной сонной артерии может бить фонтаном на несколько метров? Стоит только надавить немного, и вам покажется, будто вы поливаете комнату струей воды. Взгляните назад…
Желтый глаз фонаря переместился на стену слева, осветив белые кафельные плитки.
У Камиль перехватило дыхание. Она застыла.
Стена была забрызгана каплями крови по меньшей мере на два метра в ширину и столько же в высоту.
Кроме некоторых мест.
Там, где путь красному фонтану преградили какие-то препятствия, на стене возникли светлые силуэты.
С человеческими очертаниями.
– Вот почему я говорил вам об анатомическом спектакле во времена Везалия, – тихо сказал отставной полицейский. – Мы решили, что за убийством наблюдали два человека. Похоже, два взрослых человека.
Ошеломленная Камиль приблизилась к этому негативу – отпечатку сцены преступления.
То, что она здесь обнаружила, выходило за пределы всякой нормы, всякой логики.
– Трудно точно определить их рост, – продолжил отставник. – Но силуэты действительно очерчены кровью, ударившей фонтаном из сонной артерии. Я даже думаю, что… палач нарочно поворачивал висевшее на веревках тело направо и налево, чтобы кровь пошире забрызгала стену. Словно хотел, чтобы мы осознали: он был тут не один, кто-то сопровождал его ради того, чтобы видеть это. Чтобы искупаться в крови мертвеца, принять участие в этой кровавой бане.
Жуть. Но Луазо не мог принимать в этом участия, поскольку уже был мертв.
– Зачем они устроили такое? – спросил Брока. – Чтобы позабавиться? Показать свое всесилие? Поиздеваться над нами? Каким бы безумным это ни показалось, но за пределами этого помещения мы не обнаружили никаких следов крови. Возможно, наблюдатели были голыми или, наоборот, в глухих комбинезонах. Может, они даже участвовали в резне. Трое убийц, представляете себе?
Камиль вообразила что-то вроде первобытной оргии: голые люди, пляшущие перед подвешенным трупом, который извергает литры крови из своих артерий. Флореса-отца умертвили три чудовища. Какие же душевнобольные могли совершить подобное? И по какой причине? Чего они добивались этой мерзостью?
Молодая женщина ничего не понимала.
Брока был прав: все это выходит за пределы понимания.
Она попыталась сосредоточиться, синтезировать свои открытия, чтобы извлечь из них хоть что-нибудь. Красную нить, новый след, за который можно было бы ухватиться.
– А кроме этих диких убийств отца и сына, когда-нибудь случались подобные преступления? – спросила она.
Ги Брока водил лучом фонаря по едва угадывающимся контурам каждого силуэта. Камиль воспользовалась этим, чтобы сделать серию фотографий, по примеру множества авантюристов, ищущих сильных ощущений.
– Нет, насколько я знаю. То, что произошло на скотобойне, – это отдельный, единственный случай. И он подкрепляет предположение, что речь, возможно, идет об истории, связанной исключительно с семьей Флорес. С ее прошлым или с мрачными изысканиями сына. Быть может, Микаэль наткнулся на что-то такое, чего не должен был видеть.
Он первым вышел из помещения. Камиль бросила последний взгляд на стену и последовала за ним.
Несмотря на большие черные тучи, она была рада снова увидеть дневной свет и наполнить свои легкие свежим воздухом.
Вдруг ей вспомнилась фотография, найденная на чердаке Микаэля, – портрет беременной женщины с двумя монахинями. Очевидно, Борис так ничего и не смог разузнать о ней.
– А имя некой Марии из Валенсии вам говорит что-нибудь?
– Никогда не слышал. Валенсия – вы хотите сказать, в Испании?
– Думаю, да…
Он посмотрел ей прямо в глаза.
– Кто это? – спросил он. – И какое отношение она имеет к Флоресам?
– Никакого, – солгала Камиль. – Всего лишь имя, которое всплыло еще до того, как я заинтересовалась Флоресами.
Брока, казалось, не распознал ложь. Во всяком случае, больше не настаивал.
– Чтобы попытаться понять причины подобного зверства, я изучил историю Флоресов, – сказал он. – В жизни этой семьи было немало темных мест, я все отметил в досье.
– Могу я на него взглянуть?
– Вот что я вам предлагаю: пообедаем в ресторане в центре города, а потом заедем ко мне. Там я вам покажу досье. В нем есть все, что надо знать о семье, заодно ознакомитесь с моими записями, поисками, предположениями. Когда пролистаете, тогда и поймете, годится ли вам это.
Камиль нашла его предложение соблазнительным.
– Это было бы превосходно. Но… ваша жена…
Взгляд Брока блеснул в свете фонаря и впился в ее глаза.
– Моя жена нам не помешает.
36
Дверь Шарко открыла дама в цветастом кухонном фартуке.
Перманент, ничем не примечательное лицо домохозяйки, которая преспокойно готовит ужин. Должно быть, ей было лет сорок – сорок пять, и она жила в многоквартирном социальном доме, правда не имевшем ничего общего с мрачными коробками, заполонившими пригороды больших городов. Он располагался всего в нескольких минутах от центра Ла-Рошели, был обращен к океану, и его первый этаж занимали магазины.
Через главный вход в здание проникал теплый ветерок, а всего в нескольких километрах отсюда громыхала и сверкала молниями гроза. Она насыщалась электричеством, ее шквалы вздымали грозные волны.
Лейтенант представился, показав удостоверение. Лицо Лесли Бекаро осталось бесстрастным, она даже не выглядела удивленной.
– Что вам угодно?
– Немного поговорить с вами о Пьере Фулоне.
Она слегка прикрыла дверь, теперь ее воробьиное тельце закрывало дверной проем, чтобы помешать полицейскому войти.
– А в чем дело? Фулон в тюрьме и никогда оттуда не выйдет, не понимаю, чем я вам могу помочь.
– Я веду необычайно деликатное расследование. Двенадцать женщин примерно двадцатилетнего возраста были похищены меньше чем за два года, одиннадцать из них бесследно исчезли, а последняя сейчас находится в психиатрической больнице. Тот, кто это совершил, похоже, поддерживал отношения с Пьером Фулоном. Один раз он даже приходил к нему в тюрьму на свидание. Вы довольно близко общались с Фулоном. Думаю, вы могли бы мне помочь.
Она колебалась. Ей было явно не по себе, но в конце концов она его впустила, сняв на ходу свой фартук. Они сели на диван с полотняной обивкой в клочьях кошачьей шерсти. Обстановка гостиной была старомодная, безвкусная и отдавала одиночеством. Внимание комиссара на несколько секунд привлекла пара клетчатых фетровых тапочек хозяйки, затем он перевел взгляд на большой книжный шкаф, полки которого ломились от трудов по криминологии, уголовным делам и серийным убийцам. Книги и документы громоздились во всех углах комнаты.
Они тут были повсюду. Похоже, эта Бекаро увлекается исключительно убийствами и кровью.
– Да, это так, – сказала она, усаживаясь. – Ничего не могу с собой поделать. Покупаю их и коплю годами. Гадкая привычка, прямо наваждение какое-то, в этом нет никакого удовольствия.
Она предложила Шарко ананасовый сок, взяла себе стакан и стала молча пить. У полицейского не было желания осуждать ее. В чем-то они были даже похожи: она, он, Люси. Личности, которые не входят ни в какую категорию, умы в пограничном состоянии, чьи мотивации могут порой шокировать, вызывать непонимание.
– Я хотел бы знать, знаком ли вам некий Даниэль Луазо, – спросил лейтенант, держа стакан в руке.
Она машинально погладила персидскую кошку, усевшуюся с ней рядом. Животное было превосходно ухоженным, с великолепной шерстью. Явно единственная отдушина, любимица. Чем больше полицейский наблюдал за этой женщиной, тем меньше мог представить себе, как она общалась с таким извергом, как Фулон. Она казалась такой хрупкой, такой далекой от мира убийц и насилия. Но в том, что касалось человеческих характеров, правил не существует, и Шарко это было известно лучше, чем кому-либо другому.
– Это имя мне что-то напоминает… Да, Фулон говорил мне о нем. Этот парень приходил повидаться с ним. Да, теперь, кажется, вспомнила: он полицейский, писавший книжку. Фулон мне рассказывал, что тот был им просто очарован. – Она пожала плечами. – Знаете, Фулон часто говорил о себе и о своих подвигах. Одна из главных характеристик извращенного нарциссизма.
Шарко заметил, что, вообще-то, не похоже, чтобы она носила его в своем сердце. Впрочем, Лесли Бекаро называла его по фамилии, холодно прищелкивая языком.
– Вы сами никогда не видели этого Луазо? Никогда с ним не встречались?
Она покачала головой:
– Нет-нет.
Шарко немного наклонился вперед, так, чтобы видеть ее глаза. У нее был ускользающий взгляд, и она сидела сгорбившись, немного сжавшись и нервно стиснув ладони.
– Как я понял, в тюрьме Фулон полюбил рисовать, – сказал Франк.
– Да, ему это нравится. Впрочем, он довольно способный. У него есть артистическая жилка… Взять хотя бы то, как он совершал свои преступления.
– Можете показать мне какие-нибудь его рисунки?
– Как бы я могла? Вы же знаете, что из тюрьмы ничего нельзя выносить.
– Да полно вам, не надо усложнять. Покажите.
Она снова съежилась, не в силах решиться. Бедняга, подумал Шарко, слабая, внушаемая, которой легко можно вертеть как угодно. Фулон изрядно забавлялся ею. Он же психический вампир, наверное, внушал ей надежды, играл с ней, как кошка с мышью. А потом, скорее всего, решил положить конец этим встречам. И больше не соглашался видеться с ней.
Лесли Бекаро встала, порылась в ящике и вернулась с двумя рисунками, тщательно обернутыми прозрачной пленкой. Такой же точно бред Шарко уже видел в пластиковом пакете: ножи, застенки, изломанные, словно увиденные в разбитом зеркале фигуры. Подписано «ПФ».
Лейтенант вернул их:
– Это все, что у вас есть?
– Да, все.
– Однако Пьер Фулон сообщил мне, что передал вам гораздо больше.
Казалось, это вывело ее из равновесия.
– Значит, он вам солгал. Он постоянно лжет, по любому поводу. Даже детектору лжи не удалось бы справиться с таким типом, как он.
– И он не передавал вам ни обрезки ногтей, ни пряди волос? Не завалялась ли у вас где-нибудь аудиозапись, где он описывает с хирургической дотошностью способы, которыми убивал своих жертв?
– Нет-нет, никогда, я…
– Мы нашли все это у Даниэля Луазо. И нам известно, что их наверняка вынес из тюрьмы кто-то близкий к Фулону. Кто-то, у кого с ним была сильная связь, кто-то, кто его понимает.
– Я никогда его не понимала! Не думайте, будто я одобряю мерзости, которые он совершил. Будто я не жалела несчастных женщин, которые прошли через его руки. Я не чудовище. Если я с ним и встречалась, то лишь потому, что, сидя за решеткой, Пьер Фулон не мог причинить мне зла. Он не мог меня… ударить, потому что слишком упоен собой или по любой другой чертовой причине. Каким бы парадоксальным это ни могло показаться, но при таких отношениях я была в безопасности. – Она вздохнула. – И потом… бросьте, вам не понять.
Она умолкла, потупившись. Шарко уже слышал о причинах, толкавших таких женщин на сближение с убийцами. Часто им просто нравились собственные представления о безопасности и «успокаивающий» вид тюрьмы.
– Так что вы сделали со всем этим? – настаивал Шарко. – Ну, говорите, не вынуждайте меня пойти другим путем, допрашивать вас с соблюдением формальностей.
Она по-прежнему смотрела в пол.
– У меня их купили.
– Купили? Ногти и волосы?
Она поймала его взгляд и больше не отпускала. И Шарко в первый раз увидел, как там вспыхнула молния. Потом вспышка изрядно потускнела и послышались раскаты грома, все ближе и ближе.
– А вы как думали? – сказала она. – Люди отдают целые состояния, чтобы носить свитер или заполучить лоскут рубашки любимой звезды. Подумайте о Клоде Франсуа, обо всех фанатах и фанатках, которые выкладывают гораздо больше, чем зарабатывают, и каждый год плачут на его могиле. Одни доходят до того, что делают себе хирургические операции, а другие млеют перед его двойниками. Так почему бы не существовать другой стороне этого обожания или фетишизма? Почему бы не существовать гораздо более скромным почитателям самого черного в человеческом существе? Людям, готовым на все, чтобы добыть себе свою частичку мрака.
Она слегка выпрямилась, точно вдруг обрела уверенность в себе. У нее даже голос изменился. Стал ровнее, сильнее.
– До своей казни в тысяча девятьсот девяносто четвертом году Джон Уэйн Гейси, виновный в сексуальном насилии и убийстве по меньшей мере тридцати трех молодых людей, продал свои картины с клоунами за целое состояние, – объявила она. – Письма Джерарда Шэфера подружке тоже ценились на вес золота. Продаются куклы Джеффри Деймера с открывающимися внутренностями, часы с изображением Теда Банди, флакон дезодоранта, принадлежавший Ричарду Рамиресу, конверт со следами слюны Денниса Рейдера, совершившего десять убийств… Существует рынок этих «объектов» Зла. Рынок, где цены зависят от личности серийного убийцы, от его популярности в массмедиа, живой он или мертвый.
Шарко почувствовал, что вместе с этим теневым рынком нащупал и что-то более серьезное: ведь все те, кто имеет столь же нездоровые вкусы и пристрастия, могут встречаться там и вести разговоры, которые в другом месте невозможно себе вообразить. Могут говорить о своих идолах, обмениваться мнениями об их гнусных преступлениях… Чувствовать себя на одной волне с ними. Общаться.
Быть может, раздобыв «объекты», принадлежавшие Пьеру Фулону, Луазо и встретил этого Харона, который позволил ему «раскрыться». Перейти Стикс и проникнуть в последние круги Дантова Ада.
Его отвлек от этих мыслей запах горелого. Лесли Бекаро извинилась и пошла на кухню, выключить газовую плиту. Шарко воспользовался этим, чтобы взглянуть на ее библиотеку. Осмотрел корешки книг, сваленные в кучу газеты, некоторые в плохом состоянии. Целая полка была посвящена Джерарду Шэферу, наверняка одному из самых жутких серийных убийц, которые только существовали на свете. Ему приписывали сотню жертв и целый букет таких извращений, для обозначения которых в словаре не хватало слов.
На этих же полках было скопление трудов, посвященных всевозможным преступлениям: изнасилованиям, убийствам. Франк открыл наугад один из них, потом другой. Обведенные карандашом параграфы, страницы, зачитанные чуть не до дыр. Он заметил, какое огромное место Лесли Бекаро уделила также французским серийным убийцам: Ги Жоржу, Шаналю, Фурнире… И разумеется, Пьеру Фулону. Тут были статьи, книги, брошюры, криминологические отчеты. Похоже, это были материалы ограниченного доступа. И как только эта заурядная, неинтересная женщина умудрилась их раздобыть?
Заинтригованный, Шарко открыл один том и стал перелистывать. Почти в каждом параграфе она что-нибудь подчеркивала, выделяла, комментировала: «любит, чтобы с ним говорили про футбол», или же: «стараться, чтобы он думал, будто имеет большой авторитет».
Шарко взял другой.
– Нет, не трогайте это, пожалуйста!
Бекаро вдруг сильно разнервничалась. Но прежде, чем она подошла, Шарко успел заметить, что и это досье тоже было исчеркано заметками и замечаниями относительно того, какое поведение следует избрать. Она вырвала у него отчет из рук и поставила на место.
Франк покачал головой, посмеиваясь над самим собой:
– Должен сказать, что вы меня здорово провели, черт побери.
– Не понимаю, о чем вы…
– Думаю, вы ходите повидать этих французских убийц одного за другим, а может быть, даже нескольких одновременно. Для начала наверняка пишете им восхищенные письма. Затем приходите на свидание… Встречаетесь…
– Вы говорите какой-то вздор.
Шарко коротко рассмеялся:
– Не буду от вас скрывать: Фулон ни разу не упомянул о вас во время нашего разговора. Однако он без колебаний говорил о любовных письмах, которые получает… Но о вас – ничего. Хотя, если подумать, он непременно похвастался бы, если бы причинил вам боль. Так что это не он манипулирует вами, а наоборот – вы им. Вы поимели Фулона. Браво. Я вас зауважал.
Он увидел, как она побледнела. В этот миг громыхнул ужасающий удар грома, задребезжали стекла. Женщина вздрогнула.
– Вы сблизились с ним и изучали его не только потому, что он вас очаровал, но также чтобы получить от него принадлежавшие ему «объекты». Собственно, вы проделываете это с каждым из них. А потом продаете, чтобы неплохо заработать у них за спиной.
Она стрельнула в него взглядом. Сутулая, хрупкая женщина исчезла.
– Скажите мне, чего именно вы от меня ждете, и убирайтесь отсюда.
– Отлично. Во-первых: хорошо ли Пьер Фулон котируется на вашем рынке?
– Очень хорошо, принимая во внимание его известность, количество жертв и жестокость преступлений. Чем они хуже, тем лучше котируются. Не так, правда, как казненные убийцы, но все-таки…
Она даже не сознавала всю ненормальность своих слов. И кто в итоге чудовищней? Убийцы или те, кто на них наживается, удобно устроившись в своих гостиных, за банковской стойкой, за магазинной кассой, за своим компьютером?
– Как это работает? – спросил Шарко. – Что должен сделать покупатель, чтобы заполучить эти «объекты»?
Она вернулась на диван. Франк последовал за ней.
– Ничего сложного, если придерживаться «классики». Рынок таких сувениров – murderabilia,[8] как его называют среди своих, – существует уже десятки лет и за это время сильно расширился. Сегодня все контактируют в основном через Интернет. Это начинается на общедоступных форумах, где на продажу выставляют «классические» объекты. Одежда, принадлежности, телесная мелочевка, волосы, например чешуйки кожи…
– А если зайти дальше? Если переступить за пределы «классики»?