Николя подождал, пока Фернандес вернет ему удостоверение, и объяснил ситуацию, показав фото Марии Лопес: ему надо знать, приходила ли сюда эта женщина и удалось ли ей найти своего ребенка.
– Вам известно, в каком городе она живет? – спросил Фернандес, стуча по клавишам своего компьютера.
– В настоящее время она в психиатрической лечебнице, – откликнулась Камиль. – Но еще несколько месяцев назад жила в Матадепере.
– Отлично.
Он ввел данные и подтвердил запрос. Камиль и Николя внимательно следили за каждым его движением.
– Да, в нашей базе значится Мария Лопес из Матадеперы.
Он задвигал своей мышкой, правда без особого воодушевления. Воскресенье, летний день, а Фернандесу еще предстояло перелопатить кучу ходатайств. А его это уже достало, судя по замедленным жестам.
– Она сдала образец своей ДНК еще во время первой кампании, когда пытались привлечь внимание общественности к проблеме, которой занимался ANADIR. Это было в Валенсии, в начале две тысячи одиннадцатого. Образец перенесли сюда в феврале того же года и зарегистрировали в базе под этой датой.
Он кликнул мышью, открыв другое окно, и едва заметно нахмурился:
– Надо же, есть соответствие… Родственная связь «мать – сын», подтвержденная анализом ДНК.
– О ком идет речь?
– О некоем Микаэле Флоресе, отправившем нам образец своей ДНК с помощью созданного нами набора для взятия мазка. Это стоит сотню евро, но избавляет от необходимости приезжать самому. Мы зарегистрировали образец как пришедший из Франции в июле две тысячи одиннадцатого года.
Французы переглянулись, и взволнованная Камиль откинулась на спинку стула. На самом деле эта гипотеза ее и не оставляла. Значит, Микаэль точно был биологическим сыном Марии Лопес. Им она была беременна, судя по фото, сделанному в Casa cuna.
Но как он при этом мог родиться в парижской больнице Ларибуазьер?
Разве что…
Внезапно шестеренки в ее голове сцепились и завертелись. Она извинилась перед врачом, сказала, что через пару минут вернется, и увлекла Николя в коридор. Ей надо было сию же минуту поделиться тем, что она вдруг почувствовала, растолковать свои умозаключения, пока не потеряла нить.
– Помнишь фотографии беременной матери, а потом ребенка примерно месячного возраста в семейном альбоме?
– Да, в общих чертах.
– А фото новорожденного младенца в роддоме помнишь?
Николя поразмыслил:
– Нет. Думаю, первые снимки появились, когда ребенок немного подрос.
– Точно. Между теми и другими пропуск, потому что страницы альбома вырваны. А вырваны они по той простой причине, что ребенок, родившийся в больнице Ларибуазьер, не был похож на Микаэля. А что, если маленький скелет с поврежденным черепом на самом деле настоящий биологический сын Жан-Мишеля Флореса и его жены?
Николя смотрел на Фернандеса через приоткрытую дверь. Тот уткнулся носом в экран и вид у него был озадаченный.
– Так ты думаешь, что с их родным ребенком произошел несчастный случай, который они скрыли?
– Представь мать, которая нечаянно уронила малыша, например. Глупое домашнее происшествие, но фатальное для грудничка. Или же его слишком сильно встряхнули в приступе гнева. Новорожденный немедленно умирает. Муж обнаруживает ужасную драму, виновник которой он сам. Короче, не важно. Сраженный горем, потерявший голову, Флорес решает ничего никому не говорить во избежание неприятностей с правосудием.
– Но в любом случае ему надо действовать.
– Жан-Мишель Флорес знает, что может купить ребенка в Испании, потому что имеет там связи, он слышал о сети, которая устраивает незаконные усыновления. Оба родителя отдаляются от остальной семьи, чтобы родственники не заметили, что ребенок изменился до неузнаваемости…
Николя согласился и дополнил размышления Камиль:
– Однако жена Жан-Мишеля не вынесла этой муки – растить чужого, да еще и украденного ребенка, черноволосого настолько же, насколько она сама была белокурой. И в конце концов не выдержала, покончила с собой, бросившись под поезд.
– Точно. Все сходится. Но годы спустя отец, не способный дольше хранить свою тайну, раскрывает Микаэлю всю правду. Говорит ему, что похоронил тело биологического сына, показывает фотоальбом, признается во всем. Позже Микаэль узнает о запущенной в Испании большой программе идентификации по ДНК. И посылает образец своей ДНК, чтобы разыскать биологическую мать: Марию Лопес.
Гипотеза представлялась вполне правдоподобной. Уловив восхищение в глазах Николя, Камиль вернулась в кабинет и снова уселась напротив Фернандеса.
– А что вы делаете, когда обнаруживается соответствие между двумя ДНК? – спросила она. – Связываетесь с людьми, которых это касается?
Фернандес ответил, когда вернувшийся Николя тоже сел на свое место:
– В первую очередь мы всегда информируем ребенка, сообщаем ему, что нашли соответствие, и спрашиваем, желает ли он познакомиться со своей матерью. Обычно ответ бывает положительным, ведь ради этого он и оказался в нашей базе, хотя случается, что некоторые в последний момент отказываются, например, потому, что их семейное положение тем временем могло измениться. Но если они хотят продолжить знакомство, им в нашем центре дают на подпись бумаги, удостоверяющие их личность. И, когда все улажено, этим детям предоставляют координаты их матерей. Равным же образом мы информируем ассоциацию ANADIR, зарегистрированную здесь, в Мадриде. А она раскрывает статистические данные и может, таким образом, впоследствии предоставить юридическую либо финансовую поддержку восстанавливающимся семьям.
Он быстро двинул мышью.
– Но в деле, о котором вы говорите, есть кое-что поразительное, – сказал он, коснувшись своего подбородка. – В базе имеются не два запроса… а три.
Камиль почувствовала, как у нее перехватило горло.
– Три? И что это значит?
– В феврале две тысячи двенадцатого года мы получили образец от некоего Фредерика Шарона…
Услышав это имя, его собеседники похолодели. Шарон… это же их Харон![15] Человек, на которого они охотятся. Тот, кто показал Луазо путь через Стикс.
– То есть через полгода после Микаэля Флореса, – продолжил Фернандес. – Это невероятно. Профиль ДНК немного отличается от профиля Микаэля, но тем не менее несомненно указывает на то, что Мария Лопес – его мать.
Он поднял свои черные глаза на затаивших дыхание собеседников.
– Мария Лопес родила близнецов. Правда, разнояйцевых, иначе говоря, ложных.
49
Шарко и Хосе Гонсалес закрылись в одном из кабинетов центра помощи слепым, который представлял собой всего лишь сооруженный на скорую руку куб из гипрока.
Прежде чем продолжить разговор, начатый в коридорах центра, аргентинец предложил комиссару сесть напротив.
– Микаэль Флорес был человеком крайне осторожным и скрытным, – сказал он. – Я так и не смог добиться от него ни откуда он приехал, ни куда направлялся. Он считал, что мне будет опасно об этом знать. Говорил, что после его отъезда надо и дальше жить так, как мы всегда жили с Марио, и не задавать себе вопросов. Забыть о его появлении у нас, забыть его лицо.
Взгляд Гонсалеса сделался рассеянным, далеким, потом он покачал головой.
– Но как не задавать себе вопросов, когда через двенадцать лет после того, как мы подобрали Марио, появляется кто-то и объявляет о смерти Микаэля? Все время, проведенное здесь, он фотографировал Марио со всех сторон. Особенно лицо. Ему были нужны доказательства.
– Какие доказательства?
– Что с глазами Марио что-то сделали. Что-то чудовищное.
Шарко поразило это известие. Он сразу же вспомнил о глазах самого Микаэля Флореса, извлеченных с хирургической точностью и лежавших на его постели. Он попытался также связать это с похищениями цыганских девушек во Франции: может, их похищали, чтобы забрать у них глаза? Была ли у них какая-нибудь общая особенность? Может, это связано с татуировкой на их затылках?
– Микаэль водил Марио к известному в Буэнос-Айресе офтальмологу, – продолжал Гонсалес. – По словам специалиста, его глаза лишились своей субстанции, высохли, и все, что осталось от глазных яблок, – это жалкие культяшки. Но он заметил у него в глазницах следы постороннего вмешательства, словно ему была проведена… хирургическая операция.
– Офтальмологу уже случалось встречаться с подобными случаями?
– Никогда. Марио – живое доказательство чего-то ужасного, противоестественного. Какого-то бесчеловечного, изуверского эксперимента. Я-то всегда считал, что у него неведомая разрушительная болезнь глаз, а врач, которому я сам показывал Марио в свое время, просто обыкновенный шарлатан. Но последний специалист был категоричен: ни одна болезнь не способна сделать такое. Десять лет назад я ничего по-настоящему не заподозрил, потому что в наш центр попадают многие люди, ослепшие из-за близкородственных браков в их семьях или потому, что их матери заразились токсоплазмозом во время беременности.
Он задумчиво провел пальцами по снимку Марио, изображавшего бинокль своими кулаками. Его собственные глаза были цвета кофе.
– Микаэль Флорес увез с собой все результаты анализов, которые делал у специалиста. Сказал мне, что, быть может, однажды вернется проведать нас и что правда обязательно раскроется, когда он будет готов. Я хотел узнать, о какой правде он говорит. Но, – Гонсалес покачал головой, – он уехал, и больше я его не видел. Представляете себе мое разочарование?
– Да, представляю.
– И вдруг через два года вы появляетесь здесь и объявляете, что он убит. Вы разбудили старую историю.
В его голосе как будто прозвучал упрек. Или бессилие.
– Я сожалею, – отозвался Франк. – Но во Франции погибли люди. Молодые, здоровые женщины, которым еще и тридцати не было. И часть правды скрывается здесь, в ваших стенах.
Гонсалес молча кивнул… Знак, что он готов к вопросам и искренне ответит на них, без всяких табу. Тогда Шарко бросился в атаку:
– У вас есть хоть какие-то соображения, почему Флорес так ухватился за глаза Марио?
Гонсалес глубоко вздохнул:
– У нашей страны непростая история, лейтенант. Вы, наверное, знаете, что тут между тысяча девятьсот семьдесят шестым и восемьдесят вторым годами правила кровавая диктатура, установленная генералом Виделой после государственного переворота.
Шарко кивнул. Он когда-то слышал об этом: в его памяти остались лишь рудименты школьной программы, да потом кое-что попадалось в прессе. Наверное, Гонсалес почувствовал это, потому что продолжил:
– Мы думали, что это всего лишь еще один государственный переворот. Никто тогда и помыслить не мог, что это обернется настоящим геноцидом. Людей массово похищали и убивали, оппозиционерам затыкали рты, взялись даже за их детей. Тридцать тысяч пропавших без вести, сотни тысяч изгнанников. Людей похищали на улице, без всякой причины, не соблюдая никаких правил. Просто потому, что кто-то участвовал в студенческом собрании, был слишком шумным, или евреем, или другом, родственником другого исчезнувшего. «Из всех творений человека подлинный бич диктатур – книга», – говорил Альберто Мангуэль. Писателей тогда тоже карали. Просто потому, что они писали. Вы знаете о наших диктатурах из книг, а я – из собственного опыта, потому что стоял, сцепив руки на затылке под дулом автомата, направленного мне в спину. – Он ткнул пальцем в стол. – Людей пытали в центрах незаконного содержания под стражей без суда. Бесчеловечные опыты, пытки электричеством, ампутации, ослепление. Видела и трое его преемников превратили наше прекрасное синее небо в тучу пепла. Вам, должно быть, небезызвестно, что самые гнусные военные преступники перебрались именно в нашу страну. Эйхман, Менгеле… Но знаете ли вы, что аргентинских военных и врачей из центров незаконного заключения обучали нацистские офицеры, работавшие на диктаторов? Они превратили их в настоящие машины для убийств.
Гонсалес был готов взорваться, мышцы его шеи напряглись. Он пережил зверства тоталитарного режима и, быть может, потерял близких, друзей, или его самого пытали. Марио олицетворял для него все страдания его народа, был обжигающим символом чудовищного прошлого.
– Во времена Виделы Марио было, наверное, лет десять, – продолжил аргентинец. – И его судьба, конечно, лишь побочное следствие всех тех ужасов, которые здесь творились. Я не знаю, каким чудом ему удалось выжить.
– Отсюда его прозвище – Марио Блаженный?
– Да, Блаженный… Потому что я вам даже не говорю о положении людей с физическими или умственными недостатками в те годы. Это были «люди на выброс». В Бразилии эскадроны смерти каждый день убивали за вознаграждение десятки NN – людей без документов – в рамках la limpieza social, социальной чистки. В Колумбии стены городов украшали лозунги: «Muerte a gamines».[16] Здесь, в Аргентине, их оставляли на улице или отправляли в психиатрические лечебницы, но что там происходило, никто не знал. Да никто и не хотел знать. Потому что всем приходилось обеспечивать себе собственное выживание, понимаете?
Шарко молча кивнул. Сценарий повторялся, куда бы он ни приезжал, какое бы расследование ни вел. Историю с большой буквы вечно украшали всякие гнусности. Больше двадцати лет его карьеры в криминальной полиции оставили обжигающий след, превратились в мрачное свидетельство людской мерзости.
– Мы знаем, что, обнаружив здесь Марио и проведя с ним некоторое время, Микаэль Флорес вернулся во Францию, – сказал Франк. – Это доказывает, что он достиг своей цели: найти вашего протеже, сфотографировать его и собрать доказательства для какого-то досье. Вы правы, благодаря гостиничным счетам мы смогли установить, что, прежде чем наткнуться на Марио, он в течение двух недель прочесывал Буэнос-Айрес. Упорно искал его. Но мы знаем также, куда он ездил, прежде чем появиться здесь.
Взгляд Гонсалеса вспыхнул.
– Скажите мне.
– У вас тут есть выход в Интернет?
Аргентинец встал и пригласил Шарко сесть на свое место. Но прежде вышел из программы со спортивными результатами и запустил поисковик.
– Давайте.
Шарко нашел в Google Maps город Арекито, потом в другом окне город Корриентес. Обе карты открылись.
– В этих двух городах он провел несколько дней. Сначала Арекито, потом Корриентес. И только потом приехал в столицу и стал искать Марио. Так что именно там он, возможно, узнал о его существовании. Эти места говорят вам что-нибудь?
Гонсалес склонился к экрану:
– Корриентес… Он находится в очень диком и болотистом краю, там нет ничего особенного. А что касается Арекито, то это, похоже, совсем крохотный городок где-то у черта на рогах. Никогда прежде о нем не слышал… Но если следовать логике фотографа и помнить о том, что он искал инвалида с детства или слепого, то и мы должны найти. Вы позволите?
Шарко немного отодвинулся, Гонсалес запустил поиск в испаноязычном Google. Пробежал глазами строчки, которые выдал поисковик, начал снова, набрав другие ключевые слова, и на этот раз выглядел удовлетворенным.
– Так и есть. Кое-что нашлось. Не совсем в Арекито, но…
Он вернулся к картам и показал пальцем на какой-то городок, расположенный километрах в тридцати от Корриентеса.
– Это Торрес-дель-Соль, крохотный городишко у самой границы гигантских болот. Поисковик выдает, что рядом с ним находится большая психиатрическая лечебница – Колония дель Монтес. Похоже, она единственная в тех местах. А вдруг Марио оттуда?
Шарко внимательно посмотрел на карту. Городок, расположенный у лабиринта воды и земли. Дикая, первозданная природа. У него возникло предчувствие, что именно там, в глуши, он, быть может, найдет ответы на все свои вопросы.
Проделав путь Микаэля Флореса в обратную сторону, он вернется к истокам, как археолог, который по одному обломку, найденному на поверхности, восстанавливает весь дом.
Гонсалес кликнул мышкой на название, но наткнулся на уже не существующий сайт.
– Странно, – сказал он, – похоже, мне не удастся добыть информацию об этой психбольнице…
– Местоположения достаточно, – откликнулся Шарко, поднимаясь.
Он сердечно поблагодарил Хосе Гонсалеса. Аргентинец тоже встал и посмотрел ему в глаза.
– Сообщите мне, если узнаете что-нибудь о происхождении Марио, – сказал он. – У меня из-за всего это и в самом деле тяжело на сердце. И если вам понадобится помощь, не стесняйтесь. Я не прочь получить ответы, которые так давно искал.
– Можете рассчитывать на меня.
Через час Шарко взял машину в местной прокатной конторе. Завтра он выедет очень рано, потому что ему предстоит покрыть одним махом семьсот километров. В итоге его путешествие в Аргентину вовсе не будет оздоровительной прогулкой.
Он глубоко вздохнул и закрыл глаза.
Но безглазое лицо продолжало его преследовать и в темноте.
У Шарко возникло впечатление, будто он различает в этих зияющих дырах смутный силуэт одного из тех, на кого они охотятся.
И зловещий блеск его скальпеля.
50
Камиль и Николя не могли прийти в себя от изумления. Оказывается, Мария Лопес произвела на свет близнецов.
Разделенных сразу после рождения в Casa cuna и проданных двум разным семьям.
Хоть и ложных близнецов, но детей одной крови, которые выросли, даже не зная, что их усыновили.
И теперь, спустя сорок лет, их анализы ДНК объединились при ужасных обстоятельствах.
Разговор вела Камиль. У нее было впечатление, что она держит рыбу, которая вот-вот выскользнет у нее из пальцев. Она сглотнула и задала вопрос, который вертелся у нее на языке:
– У вас есть координаты второго брата?
Доктор Фернандес покачал головой:
– Он не оставил никакого адреса. Всего лишь номер мобильного телефона для контактов.
Камиль стиснула кулаки. Никакого сомнения, что Шарон не настоящая фамилия, а если он так же осторожен, как Луазо или Флорес, то сообщил всего лишь временный номер.