Тимур возразил горячо:
— А почему не сделать массовую? Мы что, выдохлись? У нас что, таланта не хватит?.. Разве не перевернули игровую промышленность своей «Виртуальной Москвой»?
Все задвигались, зашевелились, кто-то осторожно поаплодировал. На Тимура смотрят с одобрением, многие расправили плечи, а на меня поглядывают осуждающе.
— Таланты, — сказал я, — гении… Самые большие гении концентрировались в литературе, она позволяла лучше всего проявить себя и влиять на других. Увы, даже гении не спасли литературу от краха и забвения. Не только книги, но саму литературу. Это вам не урок?
— Мы новее, — возразил Тимур. — Литература — это устаревшие буковки. А у нас — техника! Хай-тек.
— Хай-тек первого уровня, — напомнил я. — А мы уже вступили на второй, в то время как на горизонте грозная волна третьего. Я не вижу там возможностей для байм!
— А… для чего? — спросил Скопа в нехорошей тишине.
— Пока не увидел, — отрубил я. — Но что бы ни задумали, надо ориентироваться уже на третье поколение хай-тека. А баймы в том, третьем, что книги сегодня. Ты ли это, Тимур? Угадывать будущие профессии — хорошо, но лучше скажи, чем люди будут развлекаться? Нет, лучше так: скажи, где можем применить свои мозги, свои навыки?.. Или тоже через пять лет будем как трубочисты в нашем мире? И нам тоже переучиваться?
Глава 4
Лора трижды заглядывала и настойчиво предлагала кофе и поджаренные хлебцы. Я что-то в последнее время пристрастился к ним, скоро дырки в поясе негде будет прокалывать, как делали в старину, а Лора это сразу приняла на вооружение.
И хотя автоматы делают кофе быстрее и лучше, чем люди, но Лора отстояла право делать кофе шефу самолично. Мол, автоматы пусть обслуживают простых, а великому и могущественному боссу должны служить люди, это статусно.
Пришлось даже позволить ей отсосать, очень уж надувала губки, мол, отстраняю, а теперь, сглотнув, заметалась счастливая и довольная, все успевая и освещая кабинет своими светящимися, как фары у большегрузного грузовика, глазами.
Перед концом рабочего дня включил телекамеры наблюдения и беззастенчиво понаблюдал, чем занимаются работники среднего звена на остальных этажах.
«Беззастенчиво», потому что все еще никак не могу полностью принять эту новую норму поведения. Мне тридцать пять лет, но чувствую себя старым, косным. У меня уже сформировались какие-то определенные ценности, а это плохо в стремительно меняющемся обществе.
Вспыхнул небольшой экранчик, Лора спросила деловито:
— Шеф, брэйнсторминг сегодня?
— Да, малышка.
— Я принесу кофе?
— Нет, — сказал я. — Мы задержимся и после рабочего дня.
— Я тоже задержусь, — сказала она радостно. — Ну пожалуйста!..
— Нет-нет, — безжалостно отрезал я. — Это только для мужчин.
— Но у вас всегда бывает Алёна!
— Она тоже свой парень, — сообщил я.
Брэйнсторминги, которые когда-то были популярны, мы проводили сперва раз в неделю, потом в месяц. Не скажу, что толку было мало, иногда идеи проскальзывали здравые, но точно так же могли прийти в голову и без всяких «мозговых штурмов».
Постепенно брэйнсторминги, как и все задуманное строго для дела, превратились в обычный треп. Сперва мы еще делали вид, что работаем, а расслабляемся потом, но когда это превратилось в обязательный ритуал, когда верхушка сходится ко мне в кабинет, разваливается в креслах и… только без сигар и виски, а все остальное, как у плантаторов южных штатов: расслабленный треп, разговор обо всем на свете, попытки прогнозов насчет нефти, запасов газа и ценных металлов, интеллектуальное фехтование.
Сегодня первым пришел Василий Петрович, громадный и вальяжный, одетый с достоинством, полусовременно-полуконсервативно, умеет находить грань, чтобы те и другие считали его своим.
Как и большинство людей в возрасте, обладает излишним весом, но, в отличие от большинства, борется с ним яростно и неутомимо домашними средствами, как он говорит, то есть гантелями и штангой. Я не часто видел его обнаженным, зрелище потрясающее: широкий, с толстыми руками, жира вроде бы вообще нет, но все же талия тоже отсутствует, хотя Василий Петрович зачем-то добивается ее усердно и упорно.
Я вздохнул и напомнил себе, что тридцатипятилетнему все так же трудно понять семидесятилетнего, как когда-то в свои двадцать не мог понять его шестидесятилетнего. Я бы точно пошел на резекцию желудка. А то и вовсе поставил себе модель желудка А-восемь или даже А-двенадцать, когда жри, сколько влезет, хоть в три горла, усвоится все та же норма, что необходима для стройной сухощавой фигуры.
Он обратил внимание, что я, застеснявшись, вырубил камеры наблюдения, но промолчал, налил себе шампанского в бокал, серебристые пузырьки с громким шипением рванулись к поверхности бойкими блестящими, как ртуть, шариками.
— Частной жизни, — сказал он медленно, — в прежнем понимании давно нет. Совсем недавно мы были действительно свободными… хотя находились алармисты, которые жаловались на несвободу, звали то в лес, то в пещеры… Потом пришли первые джипээсы, глонассы, эгешки… мы находили на карте сперва себя, потом тех, кто разрешал это нам, затем такая жизнь стала обязательной для каждого.
Вошли Тимур, Роман, Тарас, сразу к столу с шампанским, Тимур налил себе и тут же выпил, мол, горло пересохло, затем уже с заученными движениями денди наполнил фужеры себе, Роману и Гулько.
— Неплохо бы, — заметил он, — допускать сюда Лору.
— Зачем? — удивился Роман.
— Наливала бы…
— Ах-ах, перетрудился!
— Ну… и вообще…
Роман посмотрел на него зверем.
— Ты чего? Надо хоть одну норку иметь, где можно укрыться от этих сисек-писек. Осточертели! Никогда не думал, что такого можно объесться.
Василий Петрович обронил мирно:
— Да и вообще подразумевалось, что у нас тут крепкое мужское братство. Тайный мужской союз.
— Включая Алёну, — напомнил Гулько.
— Ну, это само собой разумеется! Кстати, о каждом человеке уже давно можно было получить абсолютно все сведения. Человек всегда оставляет следы. Раньше только следы на песке, по которым опытные охотники узнавали рост, вес, характер, здоров или болен, устал или полон сил, самец или самка… и множество других данных, а что говорить о вчерашнем мире, когда человек оплачивал счет на израсходованное электричество и воду, и уже по этим данным можно немало о нем узнать, а еще каждый покупает продукты в магазине, ездит на службу, бывает в кино, кого-то приглашает в гости, в ресторане заказывает то, а не это, и все это оставляет электронные следы в сетях… Не надо читать мысли, чтобы предсказать каждое слово и движение на годы вперед!..
Тимур кивнул:
— Да, но с этим тогда смирились. Все-таки такую информацию могли получить только правительственные структуры. Или любые другие, которые могут держать штат служащих. Но с этим анонсированным чипом станет доступна очередная ступень, а это многих пугает.
Роман фыркнул:
— А когда их не пугало? Против колеса возражали, от движения паровоза с ума сходили, телевизор им портил зрение, от мобильников у них обязательно рак… Да фиг с ними. Дураки.
— Согласен, но когда дураков слишком много…
Роман пожал плечами:
— К счастью, даже в наш век демократии не дураки определяют, куда двигаться городу и миру.
Василий Петрович протянул к нему бокал, хрусталь мелодично звякнул от легкого соприкосновения.
— За каждым, — сказал он, — да, за каждым слежка, как сказали бы раньше. Сейчас мы это уже считаем нормой. И понимаем, что, несмотря на резкое сужение неприкосновенности частной жизни, выиграли неизмеримо больше. Хотя бы в том, что в разы сократилось количество всяких правонарушений.
— Хотите сказать, — перепросил Тимур, — что привыкнем и к новому чипу?
— А ты так не думаешь?
Тимур усмехнулся:
— Просто хочу, чтобы это сказали вы, Василий Петрович.
— Чтобы оспорить?
— Ну да, я обожаю спорить.
Василий Петрович двинул плечами:
— Но если станет доступно… э-э… чтение мыслей, то отпадут возможности спора ради спора, из-за амбиций, нежелания уступить или признать чужую правоту. Жизнь потеряет некоторые краски!
— Некоторые?
Василий Петрович ответить не успел, Роман сказал язвительно:
— Смотря для кого. Для любителей засорять форумы флудом бесконечных споров… грядет кошмар! Увидеть собственную ничтожность… нет, увидеть, что другие видят их насквозь…
— А их масса, — подытожил Гулько.
— Что будет с ними?
Роман двинул плечами:
— А нам не плевать на эту биомассу? Мы уйдем дальше. С нами уйдут те, кто… скажем так, чист. И может раскрыть мысли другим. А взамен воспользоваться знаниями и умениями тех, кто открывается навстречу. Так выпьем же за следующий шаг!
Они потянулись ко мне с бокалами в руках. Я улыбался и чокался краем фужера, но под мелодичный звон сжимается в страхе мелкая душонка: как, все раскроется?
Василий Петрович заговорил лениво и с чуточку брезгливой миной на породистом лице бородатого патриарха:
— Да что за бред насчет чтения мыслей?.. Каждый, понимаете, каждый волен приоткрывать только то, что захочет сам. Никто-никто, даже всемогущие правительственные структуры не в состоянии вломиться вам под череп и посмотреть, что вы на самом деле думаете о власти или кому служите на самом деле!.. У всех полная неприкосновенность частной жизни!
Роман слушал заинтересованно, я ощутил толчок в бок с другой стороны, Гулько шепнул:
— А что он не говорит о самом главном?
— Коров ведут на бойню под успокаивающую музыку, — ответил за меня Тимур тихо.
Роман буркнул тихонько:
— Он все сказал верно. Каждый волен открываться сам. Но вот я, как и любой, буду испытывать недоверие к человеку, который скрывает слишком многое.
Тимур добавил:
— Такие вообще не смогут подниматься по служебной лесенке.
В кабинет входили по одному — по двое директора, главные менеджеры, руководители верхнего звена. В основном те, кого я набрал в процессе работы еще над «Виртуальной Москвой», когда еще не стала «Виртуальным миром». И не потому даже, что лучшие, я по атавистической привычке, как и все мы, больше доверяю тем, кого знаю. Врут все, но старички то ли врут меньше, то ли уже знаю, когда и где соврут, так что…. Словом, они директора, и сейчас я словно заново рассматривал их, не так уж и постаревших, за пятнадцать лет не так уж много морщин, но уже располневших, солидных, со сдержанными движениями людей с весом.
Пришла Алёна и сразу села там же, возле двери. Василий Петрович поднялся и наполнил ей бокал. Алёна с улыбкой поблагодарила его кивком, Василий Петрович по своей консервативности никак не может привыкнуть к равноправию полов и все еще распахивает перед дамами двери, уступает место, подает шубу и даже в особых случаях целует им руки.
— По служебной лестнице? — повторил Роман задумчиво. — Гм… самая высокая служебная лестница в политике.
Тимур подвигал складками на лбу, кивнул:
— Вообще-то в яблочко. В принципе первым надо было бы вставить такой чип политикам. Но именно они воспротивятся больше всех.
Скопа, он пришел в числе последних, но сразу же уловил о чем спор, сказал уверенно:
— А не впускать в политику тех, кто без чипа!.. Если до мыслей слесаря нам нет дела, то президент должен быть для всех как стеклышко.
Тимур, как вечный сверхрадикал, сказал горячо:
— Вы чего? О политиках говорите, как о людях! Да это самые лживые, подлые и грязные твари на свете!.. Они никогда-никогда не согласятся ни на какие чипы. Вся политика — это ложь, и если их мысли откроются, то… какая может быть политика?
Роман сходил к столу и вернулся с огромным куском торта на блюдце. Василий Петрович налил ему кофе, Роман кивнул, наблюдая за коричневой струйкой, и, не отрывая от нее взгляда, заговорил медленно:
— Мы об этом стараемся не говорить, но я чувствую, что все настроены за то, чтобы политиков в сингулярность не брать. Я угадал? Как и алкашей, наркоманов, футбольных фанатов и прочий человеческий мусор.
Василий Петрович поправил с иронической улыбкой:
— Вообще-то мы стараемся не говорить и даже не думать, кого брать, а кого нет. Интеллигенты сраные, что с нас взять. У нас уже в подкорке это равенство и братство, хотя ну никак не соглашусь на равенство и тем более братство с пропившимся алкашом, что валяется в канаве! Однако молчим. О некоторых вещах говорить не принято. Даже думать нехорошо, но думы нет-нет да и вылезут как бы сами по себе. Их контролировать труднее, а вот помалкивать о некоторых вещах удается легче. А мы все тактичныя и деликатныя, вот и помалкиваем о спорных вопросах. Никому не хочется, чтобы дураки тыкали грязными пальцами и орали обрадованно: хвашысты! Щас наши черепа мерить будут!
— Вот-вот, — сказал Гулько со вздохом. — Хвашисты. Сколько времени прошло с тех пор, а ярлыки живы. Но для нынешнего поколения что хвашисты, что гунны — из одной эпохи.
Роман зябко передернул плечами:
— Не знаю, как вы насчет грядущего чипа, но мне страшно. И я… не решусь ставить себе. Как только подумаю, сколько таких, что с дружелюбной и открытой улыбкой, глядя на коллегу, говорят ему, какой он хороший человек, а сами думают: чурка сраная, понаехало вас, черножопых, всех бы за шиворот да пинками в зад обратно в ваш Чуркистан…
Тимур хмыкнул:
— У нас еще что! Это в США начнется!.. Политкорректность — маска из бумаги, а под нею ненависть к черномазым негритосам, к косоглазым китаезам, ко всей швали, что прет из Латинской Америки… А все чернокожие, латиносы и узкоглазые, в свою очередь, ненавидят белых… К тому же кипит и бурлит тайная ненависть мусульман, их в Штатах уже двадцать миллионов… Эх, я бы сперва ввел чипы в Америке!
Роман сказал мрачно:
— Боюсь, так и случится.
— Боишься?
— Рухнут США, — пробурчал он, — рухнут и надежды на сингулярность. По крайней мере, в обозримом будущем.
Скопа аккуратно доскреб серебряной ложечкой остатки крема с блюдца, вздохнул и с надеждой посмотрел на стол, где на торте срезали только верхушку.
— Сингулярность будет, — возразил он, — уже опубликованы семь основных примет:
1. Вы рефинансируете ипотечный кредит в тридцать второй раз.
2. ГМ репки формирует биотехкомпанию и секвенирует собственный геном.
3. Nasdaq становится научным обозначением.
4. Ваш тостер имеет сайт его вебкамеры.
5. Фемтотрейдинг не одобряется дейтрейдерами.
6. Луддиты построили отшельническую, замедленную сферу Дайсона.
7. Люди спорят, когда же будет сингулярность: на 2015-й или 2030-й наносекунде…
Тимур сказал брюзгливо:
— С такими кадрами до сингулярности еще топать и топать… Роман, плесни мне еще кофейку!
Роман задумался, возвел очи горе.
— А ты старше меня или в том же ранге?
— Ну вот, — сказал Тимур обвиняюще, — видите? Потому с такими кадрами даже до коммунизма не дошли, а вы про сингулярность!
— Ладно, — сказал Роман великодушно, — налью. Я же добрый! В сингулярности все будут добрыми… раз там ничего не будет стоит денег.
Василий Петрович сказал с мягкой укоризной:
— Ребята, что-то вы не о том говорите… Не можем же мы в самом деле рассуждать о том, кому жить, кому умереть? Скажем точнее и страшнее: кому на Земле жить, кому умереть? Даже так: кому на Земле жить, кому уйти под дерновое одеялко?
Тимур раздраженно буркнул:
— Нам нельзя, мы ж нравственныя, а вот дядя Толя-водопроводчик не обременен этой херней, он не только будет рассуждать, как уже рассуждает о политике, медицине и футболе, но и примет меры, кого пускать в сингулярность, а кого нет. Ему только дай право решать!
Скопа хихикнул:
— Да уж, всех выполет, как сорную траву, кто не за «Спартак»!
— И тех, — добавил Гулько, — кто в футболе не разбирается.
Тимур сказал спокойнее:
— Я исхожу из чувства справедливости. Умерли академик Павлов, Паскаль, Ньютон, Ломоносов, Коперник, Моисей, Будда, Конфуций… а пьяненький дядя Вася будет жить вечно?
Василий Петрович погрозил пальцем:
— Не передергивай. Во времена Коперника не было шанса на вечную жизнь. И такой дилеммы не стояло. Но я полагаю, что и сейчас ее нет. Даже поднимать такой вопрос безнравственно и кощунственно!
Тимур промолчал, я видел, как он опускает веки, чтобы никто не увидел в его глазах злое несогласие. Василий Петрович все-таки поглядывает на него с опаской, чувствует, что хотя Тимур — крайний экстремист, но его явная симпатия к крайним мерам находит понимание у коллектива. К счастью, культура и нравственные аксиомы, вбитые в нас с детства, не позволяют высказать свое отношение вслух. Одно дело — подумать гадость, другое дело — высказать вслух нечто, чему ужаснешься сам.
Но тут сразу же вспоминается анонсированный чип, черт бы его побрал…
Глава 5
Я перехватил взгляд Алёны, она поглядывает искоса, я вскинул руку и сделал приглашающий жест. Она поднялась и осторожно прошла за спинами разговаривающих.
Я похлопал ладонью по сиденью рядом. Алёна улыбнулась:
— Пыль выбиваешь?
— Для тебя, Алёна.
— Становишься, — заметила она, — как Василий Петрович.
— Борода растет?
— Галантность, — объяснила она. — Вообще не поняла, из-за чего такая странная дискуссия. Каша у ребят в голове. Винегрет! Первое — пускать или не пускать политиков в сингулярность — зависит не от нас. Второе — ставить или не ставить себе чип — решает каждый сам. Никто принуждать, как понимаю, не будет.
— Верно, — сказал я, — хотя с чипами не так просто. Принуждать не будут… напрямую. Но мне, как и любому, проще доверять «прозрачному» человеку, чем закрытому всеми экранами. На бытовом уровне это не так важно, но вот проголосую я, как и всякий нормальный, только за прозрачного, если будет выбор. Потому, пускать или не пускать политиков… в политику скоро будет в самом деле зависеть от голосующих. Впервые будут в самом деле честные выборы!