Она уже жалела, что никогда раньше не шила прогулочные костюмы для шарпеев. Да что там! Алка согласна была всю оставшуюся жизнь обшивать собак, кошек, морских свинок и даже ящериц игуан, которых вообще-то боялась, как черт ладана!
Прятаться от людских глаз под кипарисом она вмиг передумала, дождь ее уже не пугал, и на судьбу мокнущих на веревках сарафанов стало глубоко наплевать.
– Я люблю тебя, жизнь, что само по себе и не ново! – запела повеселевшая Алка, направляясь к остановке общественного транспорта.
Сотни долларов, если тратить ее с умом, должно было хватить на многое.
Я вернулась домой около семи вечера. Первым делом постучалась к Трошкиной и убедилась, что моя подружка куда-то умотала.
– Я тоже жду Аллу, – подал голос молодой человек, устроившийся на роковом для меня подоконнике одним лестничным пролетом ниже пятого этажа.
Я посмотрела на него с опаской, но это был не Фунтик, а давешний желтоглазый юноша, Алкин поклонник. Сегодня он был облачен в черную футболку с портретом лопоухого зеленого монстрика и надписью: «Я – гордость галактики!» Если до этого мне было просто грустно, то теперь и вовсе захотелось плакать. Это в какой же галактике я живу, если у нее такая паршивая гордость?!
С полминуты я задумчиво смотрела на самозваную галактическую гордость, пытаясь вспомнить соответствующее ей человеческое имя. Васюсик? Ивасик? Ах да, Петюсик!
– Давно ждете? – спросила я.
– Три часа сорок восемь минут! – даже не взглянув на часы, отрапортовал тот.
Значит, из «Флоры-трэвел» Алка поехала вовсе не домой, а ведь я одолжила у нее последний стольник. Интересно, где в большом городе можно три с лишним часа гулять без денег?
– А вы не знаете, где она? – робко спросил меня Петюсик.
– А ваше джедайское чутье ничего не подсказывает? – язвительно спросила я в ответ, сердясь на некстати запропастившуюся подружку. – Я тоже ума не приложу, где она шляется! Кто ее знает, эту Трошкину! Может, опять склонилась к природничеству и пошла лыко драть!
– Неужели?! – Гордость галактики явно испытала вселенский страх.
Я криво усмехнулась и пошла к себе на седьмой этаж. Дверь мне никто не открыл, пришлось лезть в сумку за ключом. Однако дома кто-то был, это я поняла сразу, как только вошла в квартиру: на кухне надрывно сипел чайник, а в щель из-под закрытой двери туалета просачивался свет.
Я громко спросила:
– Ау, кто живой?
– Индюша, это я! – ответила мамуля.
– Понятно. – Я прошла в кухню, выключила чайник, поставила в холодильник краденую солонку с грибочками, выволокла на стол сыр и колбасу и снова заорала: – Мамуль, тебе чаю с бутербродами сделать?
В туалете послышался звук спускаемой воды, на пороге кухни возникла мамуля. Выглядела она усталой, но улыбалась.
– Я еще не решила, чай буду пить или что-нибудь покрепче, – призналась она.
– Дай, я угадаю! – Я наставила на нее палец и хитро прищурилась. – Варфоломей прошел кастинг? Твои издатели согласились на замену?
– Не совсем. – Мамуля сняла с полки чайную чашку, пару секунд пристально смотрела на украшающий ее цветочек, а потом решительно задвинула посудинку на место, повернулась и пошла в гостиную.
Оттуда послышались скрип открываемой дверцы, звон стекла, тихое бульканье и громкий мамулин голос:
– В принципе, Варфоломей понравился, но мне предложили сделать его дамой. Любаша полагает, что читательницам будет приятно видеть в главной роли женщину.
– Переделаешь Варфоломея в Варвару? – предположила я, перемещаясь в гостиную следом за родительницей.
– Только не в Варвару! – Мамуля вздрогнула и пролила водку мимо рюмки. – Я сама Варвара! Нехорошо, если имена автора и героини будут совпадать. Простодушные читатели могут подумать, будто я описываю собственную жизнь после смерти!
Она снова показательно содрогнулась.
– Нет уж, у меня на загробную жизнь совсем другие планы! – Она взяла рюмку и понюхала ее, закрыв глаза. – Буду тихо, спокойно лежать на маленьком уютном погосте, в неприметной могилке под высокими соснами…
– Даже не мечтай! – сказала я. – Над тобой будет мраморный памятник трехметровой высоты, куча свежих цветов и торная тропа, протоптанная тысячами поклонников твоего таланта!
Мамуля приоткрыла один глаз и внимательно посмотрела – не смеюсь ли я. Я не смеялась.
– Спасибо, дорогая, – с признательностью ответила она и лихо опрокинула стопарик. – Нам, великим писателям, так важна поддержка родных и близких!
– Всегда пожалуйста, – ответила я, удаляясь в свою комнату. – Кстати, не пей без закуски, в жару это вредно!
– Спасибо, дорогая! – повторила мамуля, расценив мои слова как проявление той самой поддержки.
Я ушла к себе и растянулась на диване. Хотела в тишине и спокойствии поразмыслить о том, что со мной и вокруг меня происходит в последнее время, но в голове была полная пустота, настоящий космический вакуум. Определенно, звания «Гордость галактики» я была недостойна.
Мамуля возилась на кухне – гремела кастрюльными крышками, шуршала пакетами и стучала ножом. Видимо, по моему совету наспех соображала закуску к водке.
Вообще-то она на диво малопьющий человечек, бокал шампанского в новогоднюю ночь – и все, но походы в издательство меняют ее до неузнаваемости. Сама я никогда там не бывала, но у меня сложилось впечатление, что это полезное учреждение представляет собой нечто среднее между застенками инквизиции и тренировочным центром подготовки космонавтов. Во всяком случае, наш папуля утверждает, что мамуля после посещения издательства имеет такой же вид, как летчик после испытания на многократные перегрузки. А он знает, что говорит, потому что до того, как стать вольным кулинаром, ходил под полковничьими погонами и многое повидал!
Я не стала мешать родительнице снимать стресс доступными средствами и вышла на кухню, только когда мамуля оттуда удалилась. Колбаса и сыр лежали на столе так же, как я их оставила, видимо, закусывала она чем-то другим. Чем именно, выяснилось, когда я заглянула в холодильник: в баночке-солонке, привезенной из аэропорта, сиротливо загибался один-единственный грибочек. Я порадовалась, что хоть он уцелел, стало быть, не зря я старалась, папуля все-таки сможет попробовать вкусные шампиньоны. Вернее, вкусный шампиньон. Надеюсь, одного хватит для дегустации.
Чтобы сыр и колбаса не обижались на отсутствие внимания, я сляпала многослойный бутерброд и устроилась за столом с толстым сандвичем в одной руке и кружкой чая в другой. Трапезничала неторопливо, поглядывая в окошко, – надеялась увидеть возвращающуюся из загадочного загула Трошкину, но так и не увидела. Уже смеркалось, а фонари еще не зажглись, так что я могла просто не заметить тщедушную фигурку подружки.
Чай с бутербродом и мое терпение закончились одновременно. Я уже встала из-за стола, собираясь еще раз сбегать к Алке, но в последний момент вынуждена была изменить свои планы. В прихожей я столкнулась с мамулей.
Наша великая писательница была заметно нетрезва, это было понятно хотя бы по тому, что она обула мои шлепанцы и пыталась в них ходить. С учетом того, что у меня нога на три размера больше и заметно шире, это был опасный трюк – вроде исполнения гопака в снегоступах. Маменька рисковала упасть и расквасить себе нос, но упорно двигалась в направлении входной двери. При этом то, как она обулась, не шло ни в какое сравнение с тем, как она оделась! На дворе был жаркий сентябрь, а мамуля закуталась в меха.
Увидев ее в шубе, я застонала:
– Опя-ать!
– Надо! – ответила поддатая мамуля. С такой интонацией это короткое слово должна была произносить партия, чтобы комсомол безропотно ответил «Есть!».
У меня по причине достаточно молодого возраста не было комсомольской юности, поэтому я не вскинула руку в салюте. Наоборот, решительно заступила ошубевшей мамуле дорогу к выходу.
– В таком виде ты никуда не пойдешь! – непреклонно заявила я.
Мамуля, терзаемая смутными угрызениями совести из-за того, что она в кои-то веки позволила себе выпить лишнего, решила, что меня не устраивает ее пьяный вид. Она не стала спорить, повела плечами и царственно сбросила мне на руки свои меха со словами:
– Тогда ты иди!
– Я?!
– Ты!
– Там дождь! – напомнила я, пытаясь отвертеться от прогулки с бобрами.
– Дождь уже закончился, я специально выходила на балкон и проверила! Иди или я сама пойду! – уперлась она.
Я внимательно посмотрела в ее заметно раскосые очи и поняла, что спорить с родительницей сейчас бесполезно. Если я не соглашусь, она снова напялит шубу и потащится во двор.
Эта шуба – мамулин пунктик. Долгие годы она носила один-единственный меховой тулуп из шкуры овцы, которая и при жизни-то не отличалась повышенной лохматостью, а за десять лет посмертной эксплуатации оплешивела, как чумная собака. С первого же приличного писательского гонорара мамуля купила себе симпатичный полушубок из неопознаваемых фрагментов норки и до последнего времени была им вполне довольна. Но в этом году папуля имел несчастье подарить любимой супруге на день рождения ее давнюю мечту – роскошную бобровую шубу, очень красивую и дорогую. И мамуля на этих бобрах просто помешалась!
Первым делом она выбросила из их общей с папулей гардеробной кучу вещей, чтобы освободить место для своей ненаглядной шубы. Видите ли, мехам простор нужен, они в тесноте храниться не могут! Для шубы был куплен специальный чехол, тоже недешевый, патентованное средство от мехоядных вредителей и набор разнообразных щеток, которых хватило бы для наведения красоты целому зоопарку. А какие облавы мамуля начала устраивать на бабочек, имеющих несчастье залететь в нашу квартиру! Всякое крылатое насекомое подозревается в том, что оно есть моль и подлежит немедленному уничтожению! Но хуже всего дело обстояло с шубным выгулом.
Честно говоря, в наших теплых краях снег и мороз бывают крайне редко, настоящая зима длится две-три недели, не больше, так что в шубе не разгуляешься. Однако мамуля считает, что мехам вредно висеть в шкафу, ее священные бобры должны регулярно дышать свежим воздухом – в любую погоду, в любое время года! Ну и что с того, что на дворе жара под тридцать градусов? Шубе нужен моцион! И она, рискуя получить тепловой удар, выгуливает своих тотемных бобров. Единственное, чего нам с папулей и Зямой удалось добиться, – это уговорить шубофилку проветривать меха не белым днем, а темной ночью, чтобы не смешить народ.
– Ладно, я пойду, а ты ступай к себе и ложись спать! – сдалась я. – Давай сюда своих драных кошек!
– Это бобры! – возроптала мамуля.
– Бобры добры, – проворчала я, влезая в проклятую шубу. – А козлы злы!
Посмотрела на себя в зеркало, скривилась и добавила:
– Идет коза рогатая за малыми ребятами! Забодаю-забодаю!
Мамуля звонко засмеялась и пошла к себе, а мы с бобрами отправились дышать свежим воздухом. За дверью я остановилась в нерешительности. Признаться, мне очень хотелось сбросить шубу, свернуть ее и пристроить на коврике под дверью, но обманывать мамулю не хотелось. Родители и их бзики – это святое. Пришлось выйти из дома и крадучись, темными закоулками пробираться в беседку. Я полагала, мамулиным бобрам до лампочки, как именно я буду бороться с их кислородным голоданием – в движении или оставаясь на одном месте. Если я тихо посижу на лавочке, шуба проветрится ничуть не хуже, чем во время идиотского променада по двору!
В увитой виноградом беседке было темнее, чем под открытым небом, поэтому я не сразу заметила, что в летней резиденции уже кто-то есть. Упала на лавочку, обмахиваясь полой просторной шубы, и вдруг услышала над ухом хрипловатое сопрано:
– Классно выглядишь, подруга!
В душной шубе сентябрьским вечером я чувствовала себя дура дурой, потому не поверила в искренность комплимента, который мне отвесила соседка по скамейке. Да и подругами мы с ней никогда не были – так, знакомые.
Валька-Мухоморина известна всем жильцам нашего дома, это местная паршивая овца. Издали (как говорит мой брат Зяма, «с того берега Кубани в туманный вечер») Валька кажется красоткой. Фигура у нее действительно очень даже ничего – высокая, спортивная. Лет пять назад она играла за сборную края по волейболу, а потом приключилась какая-то личная драма, и спортсменка начала активно врачевать душевные раны алкоголем. В мячик бывшая волейболистка с тех пор не играет, все больше стаканами жонглирует, отчего ее лицо сильно опухло и покрылось сосудистой сеточкой. Валя своего внешнего вида стесняется, поэтому зимой и летом носит широкополую панаму жизнерадостного красного цвета, за что и получила прозвище Мухоморина. К ней по большей части именно так и обращаются, но Валя не обижается. Она дама незлобивая, веселая, с легким характером. Ее алкогольная зависимость народу особых проблем не создает – Мухоморина не скандалит, не буянит, деньги на бутылку у соседей не вымогает, тем более ничего не крадет. Она практикует простые бартерные сделки, вроде: «Я в дождливый осенний вечер погуляю с вашей собачкой, а вы мне за это рюмашку нальете».
– Красивая шуба, – похвалила Мухоморина и хотела еще что-то сказать, но тут из горних высей донесся негодующий крик:
– Индия, где ты? Немедленно покажись!
– Нет, только не это! – я едва не заплакала.
Судя по голосу, Индию желал увидеть не какой-нибудь путешественник Афанасий Никитин, а моя милая мамочка. Значит, она высунулась в окошко, дабы проверить, хорошо ли я гуляю с ее любимыми бобрами!
Зная свою упрямую маменьку, я была уверена, что она не перестанет оглашать окрестности призывными криками, пока не увидит меня и шубу чинно шествующими по двору. Мне же совсем не хотелось гулять в дурацких мехах под насмешливыми и сочувственными взглядами десятков пар глаз. Можно не сомневаться, мамулины вопли уже обеспечили приток к окнам множества заинтересованных зрителей!
– И чего кричит, народ тревожит? – добродушно посетовала невозмутимая Мухоморина.
Я взглянула на нее, и у меня родился гениальный план.
– Валентина! – вкрадчиво спросила я соседку. – Не хочешь ли ты заработать на бутылку?
– А давай! – легко ответила неленивая Мухоморина. – Че делать-то нужно? Командуй!
– Вот, возьми мою шубу, – я сбросила на лавочку бобровые шкуры, – одевайся, выходи из беседки, встань под балконом и помаши ручкой моей мамуле, она на седьмом этаже.
– И все? – удивилась Валька. – В шикарной шубе перед людьми нарисоваться? Да за это не ты мне, а я тебе бутылку должна поставить!
– Как-нибудь обойдусь, – благородно отказалась я.
– Ну, помашу я ручкой твоему мамахену, а дальше что? – не успокаивалась Мухоморина.
– А дальше иди себе по дорожке за угол, – решила я. – Не спеша обойдешь вокруг дома, а потом топай в подъезд, я тебя там встречу.
– Лады! – Мухоморина с нескрываемым удовольствием упаковалась в шубу и повертелась на месте, красуясь передо мной. – Ну, как?
– Шляпу сними! – сказала я, цитируя персонажа «Кавказской пленницы».
– Думаешь, надо? – Валька неохотно рассталась со своим чепцом и тут же нахлобучила вместо него шубный капюшон. – Так хорошо?
– Просто замечательно! Все, иди!
Мамулин неумолкающий крик резал мне уши, и я бесцеремонно вытолкала Мухоморину из беседки.
…Пятак тяжело переживал неудавшееся покушение на Аллу Трошкину. Во-первых, он стыдился неудачи, во-вторых, было просто обидно. Так хорошо все придумал, так красиво организовал – девица сама раму открыла, сама за окошко свесилась, чуть ли не добровольно прыгнула с пятого этажа! Кто бы мог подумать, что она угодит в какую-то подвесную люльку, и откуда она только взялась, когда Пятак шел на дело, ничего подобного под окном не было!
Горевал и казнился киллер без малого сутки, а потом взял себя в руки и в расплывчатых акварельных сумерках засел с театральным биноклем на крыше заброшенной голубятни. Бинокль нужен был Пятрасу для того, чтобы заранее увидеть свою жертву, если она выйдет вечерком из подъезда. А почему бы ей не выйти? После захода солнца на улице вполне комфортно, самое время прогуляться!
Жертва словно почувствовала мысленный призыв киллера и вышла во двор, едва сумерки сгустились.
– Во дает! – удивился Пятак, увидев свою Трошкину.
Девка, наверное, сошла с ума, потому что выперлась на прогулку в длиннополой шубе. Пятак протер окуляры бинокля, снова посмотрел – точно она и точно в шубе!
– Ну дуре и смерть дурацкая! – резюмировал киллер, пряча бинокль в глубокий карман и доставая взамен обрывок веревки, прочный полиэтиленовый пакет и флакон с аэрозолью от вредных насекомых.
Новый план устранения Трошкиной был так же прост и изящен, как предыдущий. Пятак собирался подстеречь жертву в каком-нибудь укромном углу, связать девке руки, напялить ей на голову пакет, сбрызнутый изнутри дихлофосом, и подождать, пока Трошкина окочурится. Руки он покойнице потом развяжет, а пакет на голове оставит, чтобы ее приняли за случайно скончавшуюся токсикоманку.
Пока Пятак слезал с голубятни, пока отряхивал с живота и коленок окаменевший птичий помет, дура в шубе успела спрятаться в виноградной беседке у подъезда. Это киллера вполне устраивало, уединенное место как нельзя лучше подходило для перевода «токсикоманки» в мир иной. Пятак неслышно подобрался к беседке, и в этот момент его будущая жертва выступила из нее длинным шагом «от бедра».
Киллер отпрыгнул под прикрытие кустов, обрамляющих по периметру большую запущенную клумбу, и не без интереса отследил дальнейшие действия девки в шубе, которая то ли «Барыню» плясала, то ли своеобразно рекламировала не стесняющее движений скорняжное изделие. На голом пятачке двора, как на сцене, «манекенщица» крутилась, махала ручкой, приседала и приплясывала, а когда ей это надоело, отвесила публике земной поклон, поправила затеняющий лицо капюшон и неспешно, ножка за ножку, пошла по дорожке вокруг дома. Пятак просветлел лицом и зашагал следом.
Выпроводив Мухоморину вместо себя трясти бобрами пред светлыми очами мамули, которая в сумерках и спьяну нипочем не заметит подмены, я встала коленями на лавочку и приникла глазом к щелочке в виноградной завесе. Наблюдая за выпендривающейся Валькой, я с трудом сдерживала хохот. Мухоморно-бобровое шоу живо напомнило смешной случай из моей недолгой педагогической практики.