Выпроводив Мухоморину вместо себя трясти бобрами пред светлыми очами мамули, которая в сумерках и спьяну нипочем не заметит подмены, я встала коленями на лавочку и приникла глазом к щелочке в виноградной завесе. Наблюдая за выпендривающейся Валькой, я с трудом сдерживала хохот. Мухоморно-бобровое шоу живо напомнило смешной случай из моей недолгой педагогической практики.
На пятом курсе института я с месяц преподавала русский язык и литературу пятиклассникам и как-то задала им выучить наизусть известное стихотворение Фета… Или Тютчева? Надо же, забыла!
Стихотворение начиналось строчкой: «Весенний бор шумит среди лазури». Ничего смешного, правда? Но милый мальчик, которого я вызвала к доске, умудрился заучить стишок с ошибкой, всего одну лишнюю буковку приплел, зато как мастерски! Когда пацан, выставив вперед одну ножку, набрал в грудь воздуха и вдохновенно проорал: «Весенний бобр шумит среди лазури!», я едва не упала со стула. Хохотала как ненормальная! Так и виделся мне этот весенний бобр, разудалый и хмельной! Придурковато щурясь, бобр стоял по колено в воде, колотил себя мохнатыми кулачками в грудь и во все горло орал в лазурную речную даль: «Ого-го! Весна пришла, весне дорогу!»
Бобры Мухоморины тоже были счастливыми и пьяными, они кружились и подскакивали, создавая вокруг вращающейся Вальки золотистое сияние. Я прямо залюбовалась!
Вдоволь нарезвившись, Мухоморина сменила манеру, одернула шубу и вальяжно поплыла по дорожке. Когда она свернула за угол, я слезла со скамейки и вышла из беседки – как раз вовремя, чтобы заметить темную фигуру, последовавшую за Валькой.
Фигура показалась мне подозрительной. Это вполне мог быть кто-то из соседей, в поздний час отправившийся на задворки, чтобы выбросить в контейнер хлам, не поместившийся в мусоропровод. И все-таки я встревожилась: не ровен час, Мухоморину ограбить собираются! А что с нее взять, кроме мамулиных бобров?
Я ускорила шаг и тоже нацелилась за угол. Если мамуля лишится своей шубы, она с меня шкуру спустит!..
Борис Акимыч Кузнецов, отставной вояка-полковник и действующий кулинар-изобретатель, подошел к дому с фланга. Он только что поставил в гараж машину, на которой ездил в торговый дом компании «Касероль». Компания, известная как мировой производитель кухонной утвари, предложила ему протестировать новый набор металлической посуды. Коробку с набором из шести довольно увесистых предметов Борис Акимыч от гаража нес в руках, пыхтя и стараясь не оступаться на кочках.
При каждом неосторожном движении коробка погромыхивала, потому что посуда в ней была уложена неаккуратно. Борис Акимыч не стерпел и прямо в машине, еще у торгового дома, распотрошил покупку, чтобы полюбоваться своими новыми орудиями труда. Ему все понравилось: и три разновеликие кастрюли, и две сковороды, сияющие, как золотые идолы солнцепоклонников, и вместительный медный ковш на длинной ручке, напоминающий гигантскую кофейную турку. Правда, как использовать этот ковш, было пока непонятно. Зато с тест-драйвом кастрюль проблем не предвиделось.
Предвкушая приготовление полупраздничного ужина из трех блюд и на ходу додумывая меню, кулинар-изобретатель вошел под сень раскидистых каштанов, близко подступающих к тыльной части дома, и в сочащемся из окон неверном свете телевизионных экранов увидел жуткую сцену. Какой-то тип в темных одеждах душил женщину в мехах!
Меха Борис Акимыч узнал с первого взгляда: это была новая бобровая шуба его жены. Логично предположив, что внутри шубы находится ее законная владелица, любящий муж и настоящий полковник ринулся спасать супругу. Габаритную коробку с дарами компании «Касероль» он при этом из рук не выпустил, побежал в атаку вместе с ней и ею же с разгону двинул бандита в спину.
Поскольку этими дарами были не какие-нибудь мягкие игрушки, а жаропрочные и устойчивые к механическим повреждениям металлические предметы, бандит, хотя и был всецело поглощен удерживанием пакета на голове вырывающейся женщины, удар ощутил и отреагировал на него болезненным вскриком. Второй крик он издал в момент приземления на его ноги брошенной Борисом Акимычем коробки.
Бьющуюся в конвульсиях жертву преступник выпустил, чтобы схватиться за отдавленную стопу. Прыгая на одной ножке, он завертелся на месте, но это не помешало полковнику от кулинарии нанести сокрушительный удар. Выхватив из развалившейся коробки первое, что попалось под руку, Борис Акимыч дал бандиту по голове.
Первым оказался медный ковш. Таким образом, вопрос о его предназначении решился сам собой. Теперь Борис Акимыч мог с чистой совестью заявить компании «Касероль», что сей предмет ее производства кулинаром Кузнецовым испытан в военно-полевых условиях и признан идеально подходящим для ведения рукопашного боя. Полуведерный ковш великолепным образом нахлобучился на голову противника, приведя к его дезориентации. Не растративший боевого пыла Борис Акимыч, закрепляя успех, с размаху стукнул бандита по медному кумполу сковородкой, и раздавшийся малиновый звон звуковой волной выбросил преступника из обитаемого пространственно-временного континуума.
Бандит присел, как артист Леонов в роли героя фильма «Кин-дза-дза», произносящего ритуальное инопланетное приветствие «Ку-у!», и надолго замер в этой нехарактерной для земного живого организма напряженной и уязвимой позе. Борис Акимыч тем временем поспешно сорвал с головы задыхающейся женщины пакет и обнаружил под ним совсем не то лицо, которое ожидал увидеть.
– Вы кто такая? – удивленно спросил он даму, глотающую воздух с шумным возгласом «Ам-ам-ам!».
Дама выглядела далеко не благообразно, и у распаленного схваткой Бориса Акимыча родилось предположение, что эта особа с испитой физиономией – одного поля ягодка с нейтрализованным бандитом. Может, они оба преступники? Вместе напали на законную владелицу шубы, а он застал их в момент излишне эмоционального дележа добычи?
Забыв, что у него в руке сковородка, Кулинар-изобретатель попытался почесать в затылке. Со стороны это выглядело так, словно он задумал огреть металлической посудиной тетку в шубе.
– Папуля, не бей Мухоморину, она ни в чем не виновата! – слезно взмолилась невесть откуда взявшаяся дочь Бориса Акимыча. – Это я ее попросила в шубе погулять вместо меня! Мне самой не хотелось, но мамуля настояла!
Борис Акимыч опустил сковороду и строго посмотрел на дочь, однако сказать ничего не успел. Высоко над их головами со стуком распахнулось окно, и мужской голос, пропитанный тревогой, как хороший бисквитный торт ромовой подливкой, обронил во мрак беспокойной ночи пугающие слова:
– Папа, Дюха, живо домой! Мамуле плохо!
Зяма с балкона проорал, что маме плохо, и папуля помчался домой, забыв обо всем. Пришлось мне самой собирать в кучу раскатившиеся кастрюльки и приводить в чувство Вальку. Мухоморина привалилась к стеночке и истово, без пауз и знаков препинания, бормотала признательные слова всевышнему, который не сподобился наградить ее шубой и вообще материальным достатком, потому что бедные те богачи, которые шагу спокойно ступить не могут, чуть от подъезда отойдут – на них сразу гопники налетают, грабят и душат, уж лучше в отрепьях ходить и водку жрать, чем так-то…
Услышав про водку, я вспомнила, что задолжала Вальке бутылку, и без счета высыпала ей в ладонь все содержимое своего кошелька.
– Заодно и на закуску хватит! – Мухоморина мигом пришла в себя, сбросила мне на руки шубу и целеустремленно зашагала к ларьку.
Я посмотрела на кучу посуды у своих ног, боязливо глянула в темноту, куда незаметно утек неопознанный нами бандит, торопливо замотала кастрюли и сковородки в шубу и с узлом в руках заторопилась домой.
До квартиры я добралась без происшествий, но там тоже разворачивалась драма. Всклокоченный Зяма с безумными глазами висел на телефоне, объясняясь с диспетчером «Скорой помощи». Синюшно-бледная мамуля лежала на диване в гостиной, постанывая и норовя свернуться в бараний рог. Папуля держал супругу за руку и донимал однообразными вопросами:
– Что ты ела, Басенька? Скажи, что ты ела?
– Она не ела, она пила! – крикнула я, войдя в прихожую и обрушив меховой мешок с посудой на пол. – Водку пила и кое-как закусывала!
– Чем закусывала? – Папуля сменил постановку вопроса и отцепился от страдающей мамули.
Он маршевым шагом прошел в кухню и распахнул холодильник таким движением, словно намеревался зашвырнуть в его морозное нутро гранату.
– Рагу с мидиями не ела, мадагаскарский борщик не тронула, и холодец с персиками стоит, как стоял, – папуля бегло провел ревизию.
– Сыр и колбасу она тоже не ела, это я нарезала, – поспешила вставить я.
– А это что такое?! – вдруг вскричал папуля, наткнувшись взглядом на маленькую стеклянную баночку с одиноким грибочком.
Он маршевым шагом прошел в кухню и распахнул холодильник таким движением, словно намеревался зашвырнуть в его морозное нутро гранату.
– Рагу с мидиями не ела, мадагаскарский борщик не тронула, и холодец с персиками стоит, как стоял, – папуля бегло провел ревизию.
– Сыр и колбасу она тоже не ела, это я нарезала, – поспешила вставить я.
– А это что такое?! – вдруг вскричал папуля, наткнувшись взглядом на маленькую стеклянную баночку с одиноким грибочком.
Он сдернул ее с полки, высоко поднял, рассматривая на свет, выругался и закричал:
– Откуда в нашем холодильнике эта гадость?!
Словно наш холодильник был стерильной лабораторией, а грибочек – опаснейшей бациллой.
– Ну, я принесла! – начиная сердиться, призналась я. – А что такого? Для тебя же принесла, чтобы ты попробовал, какие вкусные грибочки, у тебя такие никогда не получаются!
– Мать это ела? – перебил меня папа.
Я кивнула.
– Зяма, быстро, «Скорую»! – закричал он.
– Уже! – отозвался братец.
Он вошел в кухню и выразительно огляделся, разыскивая предмет ссоры. Папуля молча передал ему несчастную баночку и снова устремил испепеляющий взор на меня. Я постаралась сделаться поменьше ростом.
– И ты тоже это ела? – прикладывая руку к взмокшему лбу, спросил папуля.
Я опять кивнула.
– Зяма! – заорал папуля, забыв, что сын стоит у него за спиной. – Быстро, две «Скорые»!
– Зачем это две «Скорые»! – воспротивилась я. – Лично я себя прекрасно чувствую!
– Это скоро пройдет, – зловеще пообещал Зяма. Он открыл стеклянную солонку и вытащил из нее грибок, наколов его на зубочистку. – Признаки отравления бледной поганкой в полной мере проявляются часов через восемь, а иногда через двое суток, когда уже ничего нельзя сделать.
– Откуда ты знаешь? – машинально спросила я.
Смысл сказанного еще не дошел до моего сознания, поразила только проявленная Зямой эрудиция.
– Ванька Горин рассказывал, он же знатный турист и в грибах прекрасно разбирается, – так же машинально ответил Зяма. – А еще он недавно оформлял «Энциклопедию грибника» и подарил мне один экземпляр, картинки там классные, каждый гриб – красавец, а эта самая бледная поганка – вообще Мисс Вселенная, красоты неописуемой…
Тут до меня дошло!
– Поганка?! – заорала я, схватившись за сердце. – Вы что? Хотите сказать, что мы с мамулей наелись поганок?!
– Если не веришь, я тебе сейчас энциклопедию притащу, – предложил Зяма. – Время у нас есть, «Скорая» приедет минут через десять, не раньше.
«Скорая помощь» и в самом деле прибыла через четверть часа. К этому моменту я уже успела холодеющими от ужаса руками перелистать страницы «Энциклопедии грибника» и узнать много нового, но совсем не приятного.
– Яд бледной поганки не разрушается ни термической обработкой, ни морозом, – вслух прочитал Зяма, забрав из моих ослабевших рук прекрасно иллюстрированную книгу.
Мы с мамулей внимали ему с ужасом. У меня ужас усугублялся чувством вины. Надо же, я отравила родную маму!
– По слухам, этот гриб обладает очень нежным вкусом. – Зяма поднял глаза от книги и вопросительно посмотрел на нас.
– Подтверждаю, – шевельнула бледными губами мамуля.
– Римского императора Клавдия отравили бледными поганками, – продолжил громкую читку Зяма. – Говорят, после дегустации Клавдий успел издать указ о том, чтобы к его столу всегда подавали эти вкусные грибы.
– Бледная поганка очень похожа на шампиньон и чуть меньше на сыроежку, – вещал братец. – Молодая поганочка покрыта бледной пленочкой, потом она разрывается, оставляя на ножке гриба манжету.
– Довольно, Зяма! – зашипела я. – К чему нам эти интимные подробности из жизни бледной поганки!
– Молчи и слушай, – оборвал меня братец. – Знала бы ты это раньше, не приволокла бы в дом такую гадость!
Я заткнулась.
– Бледная поганка распространена в хвойных и широколиственных лесах, – с удовольствием продолжил Зяма.
– И в салат-баре бистро аэропорта! – перебила его я. – Слушайте, граждане, надо немедленно предупредить администрацию кафе, что они травят людей бледной поганкой!
– Я позвоню, – сказал папа.
Он встал и вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь, а вернулся уже в сопровождении врача «Скорой помощи».
Пятница
Не буду расказывать, как интересно и с пользой для здоровья мы провели время в больнице. Просто скажу: было нескучно, и я не скоро забуду этот необычный вечер. Особенно много новых ощущений мне подарило экстренное промывание желудка, но говорить об этом я не хочу.
Доктор сказал, что нам с мамулей здорово повезло! Мне – потому что почти сразу после приема пищи у меня был приступ рвоты, и ядовитые грибочки в полном составе перекочевали из моего желудка в унитаз уборной аэропорта, так что навредить мне не успели. Мамулино везение выразилось в том, что она съела всего пару поганок, причем закусывала ими водку. Вообще-то алкоголь должен был усилить действие поганочного яда, но от непривычной порции выпивки мамуле подурнело гораздо раньше, чем от грибочков, так что медики с промыванием и прочими спасательными мероприятиями не опоздали. Тем не менее мамуле было хуже, чем мне, и она лежала под капельницей.
Из-за того, что мама должна была еще какое-то время оставаться под присмотром врачей, меня тоже заставили ночевать в больнице. Я чувствовала себя совершенно здоровой, разве что несколько ослабела после очистительных процедур, но папуля совершенно непреклонным голосом сказал, что я должна остаться рядом с мамулей. В конце концов, это именно из-за меня она оказалась на больничной койке!
Спорить было бесполезно, пришлось мне спать на продавленной койке, сетка которой свисала до полу, как гамак. И если бы спать! Многочисленные переживания напряженного дня взвинтили мою нервную систему так, что даже три таблетки валерианки, скормленные мне медсестрой уже после ухода папули и Зямы, не помогли уснуть. Я долго ворочалась в кровати, нервируя противным скрипом дремлющую мамулю и соседку по палате – толстую бабку, с которой мы еще не успели познакомиться. Даже не выяснили, чем бабуся больна. Я решила, что хроническим ожирением: даже в провисшей койке бабкины телеса высились горой и при каждом вздохе сотрясались, как желе.
Лежать и смотреть на спящих было скучно и немного завидно. Я потихоньку встала и вышла из палаты.
На посту дежурной сестры было светло, сама она, подперев голову ладошкой, откровенно скучала. Я попросила у нее снотворное, но медсестра сказала, что такие препараты даются только по назначению врача, и предложила мне использовать старые дедовские методы – овечек посчитать или спеть себе колыбельную.
– А будет толк? – в сильном сомнении спросила я.
– Вреда уж точно не будет! – пожала плечами мудрая женщина.
Считать воображаемых овец мне не хотелось, петь тем более, поэтому я попросила разрешения посидеть немного на посту и почитать кем-то забытую книжку.
– Вообще-то это не положено, – протянула медсестра. – Ну, только если недолго.
Я схватила книжку в мягкой обложке и заняла себя чтением. Роман оказался забавным, в духе черной комедии. Автор с юмором живописал приключения некой Лизелотты, туповатой девицы, которую угораздило выйти замуж за мужика с синдромом Синей Бороды. Простодушная барышня даже не догадывалась, что супруг пытается ее убить, и непредсказуемо глупым поведением все время расстраивала его козни. Что-то мне все это напоминало… Я попыталась сосредоточиться на своих ощущениях и наконец поняла, что сама в последнее время выступаю в роли дурочки Лизелотты! Точно, меня тоже хотят убить!
– Но кто? – спросила я вслух.
Что характерно, я даже не задумалась: «За что?» Видимо, подсознание самокритично признало, что повод всегда найдется.
– Это врач из приемного покоя, – автоматически отозвалась на мой вопрос дежурная, которая как раз закончила короткий телефонный разговор. – Тяжелого привезли! Вы бы, девушка, шли в свою палату!
Я с сожалением отложила роман о приключениях очаровательной тупицы Лизелотты и поплелась в палату. Еще часа полтора, не меньше, слушала мамулино тихое сопение и громкий старушечий храп, смотрела в окно на звезды и даже считала овец, которых набралось с полмиллиона, – потом я просто прекратила бессмысленную инвентаризацию воображаемого скота. Колыбельную я тоже пела, но на втором куплете мамуля, не открывая глаз, свесила с кровати руку, нащупала на полу тапку и метнула ее в меня, промахнувшись самую малость. Тапка свистнула мимо моего уха, пролетела в миллиметре над животом спящей бабки, которая как раз в этот момент удачно сделала выдох, и свалила деревянную клюку, прислоненную к тумбочке.
– Хр-р-р?! – вопросительно всхрапнула старуха и с жутким скрежетом пружин перевернулась на другой бок.