Председатель с сожалением покачал головой.
– Увы! Мое красноречие! – с шутливой горечью воскликнул он. – Будь я красноречив, я заседал бы сейчас в Думе!
– В Думе сейчас каникулы! – поправил его Макаров.
– Ну и что ж? Я уехал бы на каникулы! – с энтузиазмом вскричал Чердаков. – Каникулы! Это было великолепно! Летние лагеря, пионерские отряды, красные галстуки на загорелых шеях! Как бы мне хотелось пережить все это вновь!
– Мне кажется, вам это быстро бы надоело, Аристарх Константинович! – сочувственно сказал Макаров. – И вы не возражали бы вернуться в вашу великолепную «Камелию»... Помяните мое слово!
Председатель наклонил плешивую голову, словно его одолевал приступ тяжкой ностальгии, и с признательностью пожал Макарову руку.
– Благодарю тебя, Игорек! – произнес он с чувством. – Ты поразительно тонко чувствуешь сущность явлений! Ты умеешь выразить словами то, что не умеют другие...
Он поднял глаза, и, клянусь, в них блестели настоящие слезы! Я с большим удивлением смотрел, как два взрослых человека ломают комедию, и пытался понять, зачем они это делают. Хотя, разумеется, я был совершенно не прав. Почти все взрослые люди ломают комедию: наверное, с единственной целью – показать себя лучше, чем они есть на самом деле. Все дело, видимо, в том, с какой глубиной таланта эта комедия сыграна.
В данном случае от манер изысканного председателя за версту тянуло наигрышем и лицемерием. А может быть, во мне говорило предубеждение.
– Да, кстати! – вдруг воскликнул Макаров, делая озабоченное лицо. – Аристарх Константинович, дорогой! Уделите мне пять минут своего драгоценного внимания!
– Ну, разумеется, я всегда к вашим услугам! – в тон ему ответил председатель.
– Это разговор, гм, довольно частного характера... – смущенно пояснил Макаров и, обернувшись ко мне, сказал: – Ради бога, Владимир Сергеевич, прошу меня извинить! Я буквально на пять минут! Выпейте пока чего-нибудь...
Чердаков, внимательно следивший за разговором, при этих словах сделал жест рукой и повелительно сказал бармену:
– Организуйте нашему гостю чего-нибудь! За счет заведения...
– Ну, зачем же за счет? – попытался я слабо протестовать. – Я попробую расплатиться...
Чердаков предостерегающе поднял пухлую ладонь и непреклонно заявил:
– Владимир Сергеевич, вы не правы! Как председатель я обладаю решающим голосом. – Он кивнул бармену, подхватил под руку Макарова, и они неспешной походкой скрылись в одной из боковых дверей, выходивших в зал.
Мне все это уже порядком надоело – ничего забавного и необыкновенного в этом подвале не было, разве что обитатели чуть-чуть жеманнее, чем остальные люди. Вообще, надо уйти отсюда немедленно, но не совсем невежливо по отношению к Макарову – нужно было хотя бы попрощаться.
Чтобы не терять по крайней мере времени даром, я взгромоздился на высокий мягкий табурет возле стойки и с надеждой посмотрел на бармена. Это был молодой человек лет двадцати пяти, превосходно вышколенный, аккуратно постриженный, в белой рубашке с бабочкой. Когда он сдержанно улыбался, становились видны два ряда превосходных белоснежных зубов. Глаза у него темные, и по ним абсолютно ничего нельзя прочитать.
– Что будете пить? – любезно спросил он.
– Да, пожалуй, раз уж я дорвался до халявы, то нужно выпить что-нибудь дорогое! – развязно сказал я. – Какой напиток у вас самый дорогой?
– Вы подразумеваете все-таки что-то из крепких напитков? – серьезно спросил юноша. – Или вы предпочитаете вино?
– Нет, только не вино! – сказал я. – Остановимся на чем-нибудь покрепче. Ведь, в конце концов, разве мы не мужчины? – И я заговорщицки подмигнул бармену.
Мою двусмысленную шутку он пропустил мимо ушей и, внимательно глядя мне в глаза, уточнил:
– «Курвуазье», французский коньяк, вас устроит?
– А он дорогой? – забавляясь, спросил я.
– Ну-у... Достаточно дорогой! – заверил меня молодой человек.
– Тогда давайте! – согласился я благосклонно.
Бармен жестом фокусника извлек откуда-то прозрачный бокал с широким донышком, сужающийся кверху, и плеснул в него щедрую порцию коньяка. Бокал он поставил передо мной, изобразив на лице заботливость и желание угодить.
Я взял бокал и посмотрел его на просвет. Жидкость была темно-янтарного цвета и казалась очень аппетитной. Сейчас все читают популярные журналы и знают, как следует пить коньяк в хорошем обществе. Я тоже не исключение – насколько мне не изменяет память, сначала нужно как следует согреть бокал в ладони, для чего и существует это расширенное донышко. Потом полагается насладиться божественным ароматом, который скапливается наверху, в суженном месте. Потом мелкими, сладострастными глотками...
Все это я приблизительно знал, но выпил так, как мы привыкли пить в студенческие годы все, начиная от шампанского и кончая деревенским самогоном, – то есть залпом. Единственное, что мы пили постепенно, это пиво. Я не вижу в этом ничего страшного. В конце концов, существуют национальные традиции потребления спиртных напитков. И даже быстро выпитый, «Курвуазье» производил вполне благоприятное впечатление.
По невозмутимому лицу бармена было невозможно понять, насколько он разделяет мои взгляды. Может быть, основным законом для него являлось, что клиент всегда прав? Хотя, строго говоря, клиент я был не слишком серьезный, чтобы применять ко мне этот закон.
– Повторить? – произнес тем не менее бармен и посмотрел на меня с состраданием.
– Пожалуй! – нахально сказал я и передвинул пустой бокал на край стойки.
Пока молодой человек колдовал над бутылкой, распахнулась дверь в глубине помещения, и в зале появилась странная троица. Я как-то не обратил внимания, та ли была это дверь, в которую вышли Макаров с председателем, но проигнорировать явление юных посетителей было невозможно. Не могу ручаться, что за дверью они занимались чем-то предосудительным, но на ум приходило именно это.
Все трое были, кажется, пьяны – во всяком случае, состояние эйфории наличествовало у всех. Впереди шел стройный худощавый юноша с тонкими чертами лица и вьющимися светлыми волосами – эдакая белокурая бестия. Это слово женского рода, но в данном случае оно было как никогда уместно. Ленивые миндалевидные глаза юноши были окружены любовно наведенными тенями лиловатых оттенков, а тонкие губы подведены перламутровой помадой. Одет он был в длинное кожаное пальто, из-под которого выглядывали голые ноги, обутые в босоножки на толстой подошве.
Один спутник этого удивительного юноши был мускулистым крепышом, наряженным в белые тугие джинсы и прозрачную черную майку, под которую просто напрашивался бюстгальтер, настолько нелепо смотрелась она на мужском накачанном теле.
Второй спутник был уже в возрасте и походил на стареющего плейбоя – на нем был ярко-синий пиджак с золотыми пуговицами, широкие черные брюки с идеально наглаженными стрелками, голубая рубашка и шейный платок, подпиравший гладко выбритый подбородок с ямочкой. В руках плейбой держал фотокамеру с лазерным наведением и фотографировал все, что попадалось ему на пути. Он был возбужден и то и дело не к месту смеялся тонким назойливым смехом.
Эта компания выглядела, пожалуй, действительно необычно, и я по неосторожности слишком пристально на нее уставился. Мое невольное любопытство вышло мне боком, и произошло это за считаные секунды – я и опомниться не успел.
Заметив мой любопытный взгляд, накрашенный юноша вдруг резко остановился, смело посмотрел мне в глаза и распахнул кожаное пальто. Под пальто ничего не было, кроме очень узких черных плавок, буквально впившихся в его бледное изнеженное тело. Если он хотел меня поразить, то это ему вполне удалось – такого никудышного мужского тела я никогда раньше не видел. Это был кисель, заключенный в некую форму. Видимо, чувствуя, что ему чего-то недостает, юноша украсил кожу на плечах цветной татуировкой, а в пупок вдел стальное кольцо. Лучше бы он брал пример со своего накачанного товарища в прозрачном пеньюаре. Я сочувственно ему улыбнулся.
На мой взгляд, эти люди заслуживают сочувствия. При всей широте взглядов, привитых нам современными средствами массовой информации, мне трудно представить, как можно испытывать влечение к небритому, костистому и неуклюжему существу, коим является мужчина. В глубине души я сочувствую в этом плане даже женщинам, которым по воле природы приходится влюбляться не в прекрасные нежные создания, а в тех громоздких, нелепых и волосатых громил, которых им посылает судьба.
Однако этот тип истолковал мой взгляд по-своему. Внезапно отбросив в стороны полы шелестящего пальто, которое соскользнуло с его татуированных плеч и плавно слетело на пол, он пронзительно закричал:
– Я понял твой призыв, прекрасный незнакомец! И я иду к тебе! Иду, чтобы сгореть, как бабочка на огне!
Мне еще не удалось полностью осознать значение этого бреда, как вялый юноша одним прыжком оказался у меня на коленях – его правая рука, как лиана, обвила мою шею, а липкие губы ткнулись мне в щеку, обдав меня запахом каких-то ликеров и омерзительных духов. Вдобавок меня на мгновение ослепила мертвенно-белая вспышка – это плейбой пустил в ход свою камеру.
Мне еще не удалось полностью осознать значение этого бреда, как вялый юноша одним прыжком оказался у меня на коленях – его правая рука, как лиана, обвила мою шею, а липкие губы ткнулись мне в щеку, обдав меня запахом каких-то ликеров и омерзительных духов. Вдобавок меня на мгновение ослепила мертвенно-белая вспышка – это плейбой пустил в ход свою камеру.
Не могу передать, насколько отвратителен мне был в этот момент накрашенный голый юноша. Но я вовсе не хотел делать ему больно – у меня не было такого злодейского намерения. Просто, растерявшись от неожиданности, я автоматически сделал то, что делает каждый, когда ему на шею садится, скажем, слепень, – смахнул его.
Я смахнул этого типа со своих колен без особого труда – силы в нем было не больше, чем в мухе. С коротким криком, полным отчаяния, он шлепнулся на пол и притворился мертвым. Этот эпизод также был сопровожден фотовспышкой и отпечатался у плейбоя на пленке.
На лице бармена почти ничего не изменилось – пожалуй, он стал чуть-чуть задумчивым, но в события вмешиваться не пожелал.
Зато крепыш в черной маечке почувствовал себя предельно оскорбленным – не знаю, был ли он телохранителем или любовником владельца кожаного пальто, а может быть, и тем и другим, но он поспешил свести со мной счеты.
Хорошо, что я успел сползти с табурета, – он врезался в меня как снаряд, и я едва успел уклониться от прямого попадания. Крепыш, ведомый избыточной энергией, пролетел дальше, сшибая на пути табуреты, и рухнул в итоге на пол, ругаясь на чем свет стоит. Все это было также зафиксировано на пленку неутомимым плейбоем.
Разумеется, такая суматоха не могла пройти незамеченной. Из-за интимно огороженных столиков появились недоуменные физиономии тихих джентльменов. Вышибала Аркадий, похожий на шагающий эскаватор, медленно, но неумолимо направился к центру событий. Фотограф в синем пиджаке прилежно щелкнул и его.
До подхода Аркадия парень в черной майке предпринял еще одну попытку атаковать меня. Испустив гортанный предостерегающий крик, он подпрыгнул передо мной и попытался ногой вывернуть мне челюсть. Может быть, его подготовка позволила бы ему это сделать, но, как я уже упоминал, он был в состоянии опьянения, и теперь все его движения напоминали движения под водой – я без труда уклонился от удара и на этот раз, а когда парень приземлился, для порядка слегка ткнул его кулаком в живот. Он моментально согнулся и сел на пол, а тот, что уже давно лежал на полу, вдруг с визгом вцепился в мои ноги, пачкая мне брюки слюнями и помадой.
В таком положении нас и застали возвратившиеся в зал председатель с Макаровым.
– Что здесь происходит? – вопросил Чердаков – в момент волнения голос у него становился на редкость противным.
Мрачный Аркадий молча указал на меня движением своего подбородка, похожего на кувалду.
От любезности председателя клуба не осталось и следа. Выпучив глаза, он подскочил ко мне и заверещал, брызгая в лицо слюной:
– Где вы находитесь, молодой человек? Кто вам позволил? Это неслыханно!
Преодолевая малоподвижность собственного позвоночника и давление отросшего животика, Чердаков наклонился к чудному юноше и встревоженно сказал:
– Вам плохо? Что с вами? Позвольте вам помочь! Вы можете встать?
При этом он не без тайного удовольствия ощупывал трясущимися руками бледное тело парня.
– Что вы с ним сделали, животное?!
Последние слова он с исказившимся лицом выкрикнул по моему адресу.
Полуголый придурок не поддавался на уговоры и продолжал ползать у моих ног, бормоча и всхлипывая. С таким грузом я был превосходной мишенью – как для физического, так и для морального воздействия. Владелец фотоаппарата скакал вокруг нас как сумасшедший, щелкая снимок за снимком. Мне надоел этот цирк, и я довольно грубо сгреб распластанного на полу чудака и поставил его на ноги. Он был теперь мокрый и скользкий на ощупь от выступившего пота.
Я брезгливо вытер руки о пиджак и отстранился от хнычущего юноши. Он явно был не в себе – глаза его казались совершенно безумными.
– По-моему, он нажрался какой-то дряни! – вслух предположил я.
Председатель клуба бросил на меня уничтожающий взгляд, а громила Аркадий, снова отметив меня движением подбородка, рокочущим голосом негромко спросил:
– Вывести его, Аристарх Константинович?
– Мы должны убедиться, что с Леоном все в порядке, – озабоченно бросил Чердаков. – И что этот мужлан не причинил ему никакого вреда!
В этот момент обдолбанный юноша вытянул в направлении меня палец и крикнул:
– Я хочу быть с тобой!
– Нет уж, лучше тогда вывести! – поспешно сказал я.
Председатель опять что-то зачирикал, обхаживая голого Леона, а тот рвался ко мне, и все это безумие неутомимо фиксировалось на пленку плейбоем в синем пиджаке. До меня начинало доходить, что я влип в какую-то очень неприятную историю. Чем она могла закончиться, я пока не знал, но то, что я стал героем скандального фоторепортера, – было уже очевидно.
Что собирался делать с фотографиями их хозяин, можно было только предполагать, но, во всяком случае, вряд ли они предназначались для семейного альбома. Я подумал, как воспримут эти снимки коллеги по работе, если наткнутся на них в какой-нибудь желтой газетке, и здорово приуныл.
Тем временем очухавшийся крепыш в черной майке впервые сделал нечто разумное – он подобрал с пола кожаное пальто своего повелителя и накинул его на обнаженные плечи, покрытые гусиной кожей и замысловатой татуировкой. Пальто в данном случае было весьма кстати – оно сыграло роль смирительной рубахи и как-то сразу охладило пыл шизанутого херувима. Он обмяк, замолчал и позволил увести себя за дальний столик.
Плейбой с фотоаппаратом пошел следом – вид у него был довольный. Меня теперь окружали двое – гигант Аркадий и разгневанный донельзя председатель «Камелии». Не знаю, отчего он так переживал – может быть, юноша был его родственником, – но он был вне себя.
– Задержи его, – распорядился Аристарх Константинович. – Если у Леона будут претензии, может быть, придется вызвать милицию...
И он поспешил к дальнему столику, чтобы уточнить претензии.
Аркадий навис надо мной, как скала, но никаких действий пока не предпринимал, и я смог немного очухаться. Только теперь я обнаружил, что мой покровитель и шеф находится рядом, и посмотрел на него с укоризной. Мне думалось, что ему следовало быть сейчас поактивнее – в конце концов, я был его гостем.
Игорь Станиславович заметил мой взгляд и виновато улыбнулся. Подойдя ближе, он ободряюще коснулся моей руки и тихо сказал:
– Ужасно неприятно получилось! Но я постараюсь все уладить...
– Ничего себе неприятно! – ошарашенно произнес я. – Вы, кажется, обещали, что люди здесь необыкновенно деликатны и миролюбивы... А этот безо всякого предупреждения прыгает мне на колени, как кот! Да еще имел наглость вымазать меня губной помадой!
Мне показалось, что по губам Макарова скользнула еле заметная удовлетворенная улыбка. Но он мгновенно подавил ее и озабоченно пояснил:
– Понимаете, это Леон, эстрадная звезда... Всеобщий любимец, эдакий анфан террибль! Если он полезет в бутылку, могут быть серьезные осложнения!
– Вы меня успокаиваете! – упавшим голосом сказал я. – А что это за тип с непрерывно работающим фотоаппаратом?
– Это корреспондент одного специфического издания, – неохотно сказал Макаров. – Не исключено, что скоро вы увидите себя на страницах этого журнала...
– Ничего себе! – ахнул я и опять сел на табурет – у меня подкашивались ноги.
– Я попытаюсь что-нибудь сделать, – не слишком уверенно пообещал Макаров и направился туда, где председатель пытался успокоить растревоженную звезду.
Человек-гора, сообразив, что я не собираюсь бежать, неторопливо отошел от стойки. Я вытер выступивший на лбу пот.
– Вы забыли свой коньяк, – предупредительно сказал кто-то у меня за спиной.
Я обернулся. Бармен кивком показал на бокал, стоявший на стойке. Я махнул рукой.
– Боюсь, что мне нечем расплатиться. А за счет заведения, как я понимаю, меня поить уже не будут...
– Бросьте! – хладнокровно заметил бармен. – Не принимайте близко к сердцу. На вашем месте я вообще послал бы их подальше. Ничего они не сделают. В милиции Леона терпеть не могут.
– Почему он – Леон? – спросил я, опрокидывая в рот содержимое бокала.
– Псевдоним, – пожал плечами бармен. – Обычное дело. В реальности он какой-нибудь Вовчик из Бирюлева, а тут нате вам – Леон.
После коньяка мне стало чуть получше.
– Я бы их послал, – признался я бармену. – Но они нащелкали тут кучу снимков. Если эти кадры увидит мое начальство, у меня будут огромные неприятности. Остается надеяться, что мой коллега как-то уладит это дело.
Бармен пристально посмотрел на меня.
– Извините, – сдержанно сказал он. – Вы – гетеросексуалист?