У Тони было много что сказать в ответ, но миссис Бейкуэлл торопила его, поэтому он промолчал.
– Ужас, правда? – фыркнула Элизабет, когда Тони помахал ей от калитки. – Из-за него я в жутком виде, а ведь я наряжалась, чтобы произвести на тебя впечатление, – призналась она майору авиации.
– Тебе удалось произвести на меня впечатление, – сказал он. В его словах был скрытый смысл, и Элизабет, зардевшись, устремила на него многозначительный взгляд.
Кристина поняла, что мешает им.
– Ужин будет в полвосьмого, – сообщила она, – только, ради бога, не опаздывайте, иначе миссис Поттон придет в ярость.
– Пойду переоденусь, – сказала Элизабет. – Стенли, у меня есть еще одно новое платье, чтобы покрасоваться перед тобой. Ничто на свете не помешает мне надеть его.
– Я уже готовлюсь аплодировать, – улыбнулся майор.
Элизабет пошла к дому. Она двигалась с природной грацией и очень напоминала Кристине ее саму в том же возрасте.
В те годы она чувствовала себя так, будто летит на крыльях. Ей хотелось танцевать, ей хотелось бегать; у нее не было ни малейшего желания ходить медленно и степенно, как она ходит сейчас. Тогда она знала одно: жизнь идет быстро; надо спешить, чтобы не пропустить что-нибудь интересное или особенное.
– Вы давно знакомы с Элизабет? – спросила она у майора авиации.
– Примерно два месяца, – ответил тот. – Она замечательный человек, правда?
– Она такой станет, – со значением произнесла Кристина. – А пока она еще ребенок.
– Она сказала, что ей восемнадцать.
Кристина улыбнулась.
– Боюсь, она выдает желаемое за действительное. Месяц назад ей исполнилось семнадцать.
– Всего лишь? – В его голосе послышалось нечто сродни ужасу.
– Всего лишь. И я рада этому. Возможно, война закончится до того, как она официально выйдет в свет и сможет с полным правом веселиться и развлекаться. Во всяком случае, ей еще год учиться в школе.
Майор авиации какое-то время молчал, потом очень тихо произнес:
– Я и не догадывался, что она школьница.
– Сомневаюсь, что Элизабет назвала бы себя школьницей, – сказала Кристина. – Она учится в местном экономическом колледже недалеко отсюда, и у нее только начался последний курс. Так что, думаю, она искренне считает себя совершеннолетней после того, как ушла из дневной школы, где училась очень долго. Я очень хорошо помню, какой взрослой считала себя в семнадцать лет. А вы?
– Я был элитой в Итоне, и мне казалось, что весь мир вращается вокруг меня. С тех пор я больше никогда не чувствовал себя такой важной персоной.
– И вряд ли когда-либо почувствуете, – сказала Кристина. – У меня складывается впечатление, что чем старше мы становимся, тем сильнее сомневаемся в себе. – Она поспешила добавить извиняющимся тоном: – Конечно, вам это не грозит. Мне трудно представить что-либо более важное, чем лететь в небе, управляя аэропланом, королем разведки.
Майор авиации перевел на Кристину взгляд, но ей показалось, что он не слышал, что она говорила. Она поняла, что он все еще думает об Элизабет, и, чтобы рассеять чары, встала.
– Давайте пройдем в дом, – предложила она. – Наверное, вы хотели бы помыть руки перед ужином. О, а вот и Питер, он проводит вас в вашу комнату.
Ужин прошел гладко. Миссис Поттон превзошла саму себя, и блюда были отменными. Элизабет выглядела обворожительно. Она, совершенно очевидно, была полна решимости сосредоточить всеобщее внимание на себе. Это оказалось несложно: Кристина не была расположена поддерживать светскую беседу, а майор авиации не сводил глаз с девушки, да и слушал только ее.
Дональд, как всегда, был немногословен. Кристина не рассказала ему о своем разговоре с Майклом Фарли и решила вынудить его, если получится, первым задать ей вопросы. «Наверняка его мучает любопытство, – сказала она себе. – Он же не настолько бесчувственный, чтобы совсем не переживать из-за того, что случилось».
За весь день у Кристины не было времени обдумать свой разговор с Майклом Фарли о персиках и о старом Джейкобсе, а также их прогулку к «наблюдательному посту». Она испытывала жалость к этому человеку, однако к жалости примешивалась немалая доля негодования. Он страшно раздражал своим стремлением везде – в словах и действиях – находить оскорбления и неуважение. Его обидчивость, по мнению Кристины, достигла таких размеров, что переросла в манию. Если какой-нибудь рабочий разбрасывал свой инструмент, Майкл Фарли воспринимал это как осознанную попытку оскорбить лично его и испортить его собственность. Если торговец, доставлявший продукты к задней двери Манора, проезжая мимо него, не приветствовал его пожеланием доброго утра или доброго дня, он тут же делал вывод, что его намеренно унижают. Иметь дело с Майклом Фарли оказалось очень трудно. Хотя Кристина обладала немалым опытом общения с разными людьми, у нее в голове все равно не укладывалось, как человек мог дойти до такого душевного состояния и приносить мучения не только тем, с кем ему приходится общаться, но и самому себе.
Она не мешала Майклу говорить и, слушая его, поняла, что простое перечисление своих невзгод приносит ему облегчение. Часть его проблем проистекала от его одинокого образа жизни. Ей очень хотелось попросить его, чтобы он рассказал о себе, однако она не знала, как он отреагирует на ее любопытство. Было совершенно очевидно, что в его прошлом кроется какая-то тайна.
Кристина попыталась втолковать ему, что в округе его приняли бы точно так же, как любого нового человека, но у нее возникло ощущение, что он не поверил ей, хотя ему и очень хотелось.
Майкл Фарли говорил стандартными штампами человека, страдающего комплексом неполноценности. «Я готов платить добром за добро, но никто не приходит ко мне с этим добром»… «Если они хотят противостоять мне, я им покажу, что значит противостояние»… «Я никого не боюсь, ни человека, ни зверя».
Все это лишено смысла, думала Кристина, глядя на залитый солнцем Манор. Особняк был красив настолько, что захватывало дух. За четыре века он остался глух ко всем эмоциям тех, кто рождался и умирал в его стенах. Мужчины и женщины приходили и уходили, а Манор оставался все тем же, он являлся символом всего, что включало в себя понятие патриархального образа жизни английской провинции.
Кристина помнила истории, которые рассказывал им полковник, когда они были детьми. О Динглах, которые получили родовое имя, отличившись на службе своей стране и своему королю. О Динглах, плававших по Семи морям и привозивших домой трофеи, которые последующие поколения либо бережно хранили, либо продавали для оплаты своих долгов. О Динглах, которые могли поставить на кон все имущество, кроме дома. О Динглах, которые вели традиционный образ жизни деревенских помещиков, удовлетворенные и своим домом, и своим хозяйством, и своими женами, и своими семьями. То была длинная череда – и вот появился племянник, который не носит родовое имя, но обладает частицей крови тех, кто жил в Маноре до него.
Почему же он не гордится этим, почему принижает свое прошлое, гадала Кристина. Ей очень хотелось облечь свои чувства в слова и заставить Майкла Фарли взглянуть на волнующую и славную историю семьи ее глазами.
– О чем вы думаете? – спросил Майкл Фарли.
Кристина перевела взгляд с особняка на своего собеседника. «Он не свирепый, он просто обиженный ребенок», – подумала она и поколебалась мгновение, прежде чем ответить:
– Я думаю о вас и о вашей семье.
– И наверняка думаете, что из меня получился плохой представитель семьи.
– Напротив, – возразила Кристина, – я думала о том, что вам можно только позавидовать.
– Позавидовать? – Майкл Фарли был искренне удивлен.
– Когда-нибудь, – продолжала Кристина, – я расскажу вам истории о семье Динглов – те, что полковник рассказывал нам, когда мы были детьми. Я помню их все, слово в слово. Для меня истории о людях, живших в Маноре, были более захватывающими и интересными, чем любые сказки.
– Да, все это очень увлекательно, – насмешливо произнес он, – пока не натыкаешься на сказку о свинопасе.
– Между прочим, он превратился в принца, – с улыбкой напомнила Кристина, но выражение лица Майкла Фарли так и осталось угрюмым.
– Вам не кажется, что вы излишне оптимистичны?
– Ни в малейшей степени. Традиции надо соблюдать, особенно в этой части мира. До свидания, мистер Фарли. – Она протянула руку.
– Вам пора? – Это прозвучало как мольба маленького мальчика, которого хотят лишить удовольствия.
– Да, пора. Сегодня вечером у нас гости. Нужно еще много сделать по дому. – Поддавшись порыву, Кристина добавила: – А почему бы вам не зайти к нам вечером, после ужина? Будут только свои.
– Нет. У меня нет желания появляться там, где мне не рады, – резко произнес Майкл Фарли и пошел прочь прежде, чем она успела что-то сказать.
«Он груб до невозможности», – сказала себе Кристина и пошла к дому. Однако она понимала, что не сможет просто так отвергнуть его. Он разозлил ее, но этот гнев утих, когда она смотрела, как он, прихрамывая, идет по тропинке. «Я не буду переживать из-за этого нелепого человека», – говорила она себе, хотя знала, что все равно станет думать о нем. Отчасти она надеялась, что он передумает и вечером придет. После ужина она не раз ловила себя на том, что прислушивается к дверному звонку. Но время шло, и в конечном итоге Кристина поняла, что Майкл Фарли уже не придет.
В половине десятого Элизабет и майор авиации выключили радиоприемник и исчезли в саду. Питер ушел спать, и в комнате остался только Дональд. До этого он тихо читал книгу, но сейчас оторвался от нее. Кристина догадалась, что он спорит с самим собой, решая, задать ей вопрос или нет. Она как ни в чем не бывало продолжала штопать носок Питера.
Наконец Дональд нарушил молчание:
– Вы вернули персики?
– Да, я сегодня днем отнесла их мистеру Фарли. Хорошо, что я вовремя успела. Когда я пришла в Манор, то узнала, что он только что уволил старого Джейкобса, садовника, обвинив его в воровстве персиков.
– Вот видите! Я говорил вам, что это ужасный человек.
– Только твои слова все равно не помогли бы Джейкобсу, который прослужил в Маноре сорок пять лет.
Воцарилась тишина, а потом Дональд спросил:
– Что он говорил… обо мне?
– Почти ничего, – ответила Кристина. – Я объяснила ему, что ты всего лишь пытался свести счеты. Он не очень-то понял. Он слишком поглощен собственными обидами и ранеными чувствами, чтобы понять, что и другие могут обижаться.
– Он меня не обижал, – возразил Дональд. – Я просто ненавижу его.
– В общем, я изложила ему ситуацию так, как смогла, – вздохнула Кристина. – Дональд, пообещай мне, что такое больше не повторится.
– Я никогда не говорил, что буду вам что-либо обещать, – тут же ощетинился Дональд.
– Но все равно так не делай, ладно? – попросила Кристина. – И дело не только в том, что тебя могут поймать; главное, что ты подаешь плохой пример Питеру, что ты позоришь всех нас. Как-никак твоих деда и отца уважала вся деревня.
– Ну и что из этого? Меня тошнит от всего этого.
– Полагаю, – мягко проговорила Кристина, – ты не собираешься рассказывать мне, что тревожит тебя и толкает на подобные поступки?
Дональд секунду смотрел на нее, потом встал и резко захлопнул книгу.
– Я вижу, чего вы добиваетесь, – сказал он. – Вы втираетесь в доверие ко мне точно так же, как втерлись в доверие к остальным. Я не слепой, знаете ли, я точно знаю, что вам надо. Вы очень умны, тетя Кристина, а еще вы хитры. Вы подружились с Элизабет, купив ей новые тряпки, разрешив ночевать у нас ее друзьям. Это было легко. Вы перетянули на свою сторону Питера, потому что ему одиноко без матери. Он просто маленький ребенок. Но со мной у вас так не выйдет, это я вам обещаю. В следующий раз, когда я украду что-нибудь у вашего драгоценного мистера Фарли, я не позволю вам вернуть это.
Дональд вышел из комнаты и тихо закрыл за собой дверь. Это спокойствие показалось Кристине зловещим – она предпочла бы, чтобы он в сердцах хлопнул дверью. Она еще долго сидела неподвижно, и по ее щекам текли слезы, падая на штопаный носок. Ее разочарованию не было предела.
Глава 9
Дедушкины часы в углу мерно тикали, отсчитывая время. Пробило десять, потом половину одиннадцатого. Кристина гадала, чем занимаются Элизабет и майор авиации. Правильно ли она как опекун поступает, разрешая семнадцатилетней девушке так поздно оставаться наедине с привлекательным мужчиной? Но как она может помешать этому? У нее практически нет власти над Элизабет, хотя в глазах закона она и является опекуном, к тому же она прекрасно понимала, как племянница возмутится тем, что вмешиваются в ее жизнь. Разве она сама была другой? Разве ее не обуревали те же чувства много лет назад?
Кристина вспомнила, как Гарри однажды умолял ее встретиться с ним поздно ночью, когда она, по идее, должна лежать в кровати. Отец всегда настаивал на том, чтобы весь дом ложился спать рано. Сам он шел спать еще до десяти, потому что ежедневно в восемь утра начинал литургию. Одно из правил его деспотического воспитания заключалось в том, что все домочадцы должны были следовать его примеру, когда он ложился спать, и он страшно негодовал, когда дети читали в постели. Если он видел свет под чьей-нибудь дверью, то тут же начинал стучать, сердито приговаривая: «Пора тушить свет, поторопись». Как же хорошо Кристина помнила его ледяной тон и раздраженный голос!
Однако им каким-то образом удавалось смеяться над этим. Они покупали свечи на карманные деньги, а еще догадались прикрывать щель под дверью скатанным ковриком или курткой, чтобы отец не поймал их на жульничестве.
Тираны заслуживают того, чтобы их обманывали, думала в те годы Кристина и продолжала считать так и сейчас. Она должна приложить все силы, чтобы не стать деспотом для детей Артура, и применять свою власть только в случаях крайней необходимости, когда для этого есть обоснованные причины. Вот только как точно определить такой момент, спрашивала она себя.
Воспоминания о Гарри все не отпускали ее.
«Сегодня будет полная луна», – сказал он, когда они сидели на «наблюдательном пункте». Ленивый, жаркий день клонился к закату.
«Если бы ты не был «чужаком из города», ты бы знал, что это полнолуние страды[10]», – насмешливо проговорила она.
Гарри повернулся к ней и взял ее руки в свои.
«Я хочу увидеть тебя при лунном свете. В деревне я возьму с собой что-нибудь поесть и буду ждать тебя после того, как старик уйдет спать».
«Ой, я не смогу», – запротестовала Кристина.
«Сможешь. Разве не стоит рискнуть ради того, чтобы оказаться здесь одним или посидеть на берегу реки, зная, что во всем мире не спим только мы? Ах, Кристина, ну как ты можешь так говорить! – Она колебалась, и Гарри вытащил свой козырь. – Ты не любишь меня, ты не любишь меня настолько, чтобы превозмочь страх перед гневом отца».
«Но я люблю тебя, ты же знаешь, что это так», – принялась убеждать его Кристина.
В конечном итоге она сбежала к нему. Спускаясь по лестнице в одних чулках, она прислушивалась к каждому шороху. Стоило скрипнуть половице, и у нее сердце уходило в пятки.
При свете луны она увидела восхищение в его глазах и услышала восторг в его голосе.
«Ты прекрасна! Боже, как же ты прекрасна!»
Да, рисковать стоило – ради того, чтобы убедиться, что тебя любят, и любить в ответ, страстно, всей душой.
Часы тикали, показывая начало двенадцатого. Кристина встала и отставила в сторону корзинку с рукодельем. Она прошла по комнате, взбивая и раскладывая диванные подушки, как это когда-то делала мама.
Ей очень хотелось, чтобы Элизабет поскорее вернулась домой. Ну должна же девочка понимать, что тетка волнуется! При всей своей мягкости она не может поощрять такие поздние свидания.
Наконец на террасе послышались шаги, затем штора на французском окне отодвинулась, и в комнату вошла Элизабет. Кристина была готова наброситься на племянницу с упреками или возмутиться, но слова замерли у нее на губах. Элизабет выглядела несчастной, и выражение ее лица явственно говорило об этом. Прежде чем Кристина успела что-либо сказать, в комнату вошел майор авиации.
– Простите нас, мисс Диллон, за столь позднее возвращение, – сказал он. – Мы ушли дальше, чем намеревались. Как называется то место? – спросил он, поворачиваясь к Элизабет. – Кажется, ты говорила, что Старая мельница?
– Вы были на Старой мельнице? – изумленно воскликнула Кристина. Увидев, что Элизабет кивнула, она добавила: – Это долгий путь.
А про себя подумала, что вряд ли у них было время, чтобы заняться любовью. Странно, что они ушли так далеко, ведь чтобы вернуться к этому часу, идти пришлось быстро. Пока она размышляла, Элизабет направилась к лестнице.
– Я иду спать, – сказала она. – Спокойной ночи.
Ни Кристина, ни майор авиации не успели ей ответить. Они услышали, как она взбежала по широкой дубовой лестнице и хлопнула дверью своей спальни.
– Завтрак в девять, но ничего не случится, если вы опоздаете, – предупредила майора Кристина и добавила: – Надеюсь, вам у нас понравится. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – попрощался с ней майор авиации.
Кристина так и не поняла по его лицу, о чем он думает. «Наверное, влюбленные поссорились», – решила она. Во всяком случае, она была убеждена в том, что он не склонен что-либо обсуждать.
Они медленно поднялись наверх. После еще одного «спокойной ночи» на площадке Кристина ушла в свою комнату. Она уже переоделась в ночную сорочку и сидела у туалетного столика и расчесывала волосы, когда в дверь постучали.
– Войдите, – откликнулась она и, повернувшись, увидела Элизабет.
Девушка была в халате и с всклокоченными волосами. Кристина сразу поняла, что племянница плакала. Она прикрыла за собой дверь и прошла в комнату.
– Элизабет, дорогая, в чем дело? Что случилось?
Элизабет с каменным выражением лица смотрела в стену, плотно сплетя пальцы. Кристина понимала, что девушка борется со своими эмоциями. Так продолжалось минуту или две, и наконец, вопрос, напряженный, нервозный, пробил себе дорогу наружу:
– Что вы сказали Стенли?
– Майору авиации? – уточнила Кристина. – Я ему ничего не сказала. А в чем дело?
– Наверное, вы все же что-то сказали перед ужином, когда я переодевалась, – осуждающе произнесла Элизабет. – Вы говорили ему, что я слишком юна? Что вы говорили?