Мать узнала о том, что овдовела, только по возвращении в Англию. Убитая горем, она поселилась у родственников отца в Хаммерсмите, решив ни под каким видом не обращаться за помощью к собственной семье. Бабка и дед по отцовской линии были ограниченными и скупыми людьми, их очень возмущало якобы надменное поведение моей матери и то, что она принадлежит к знати. Я хорошо помню инциденты, случавшиеся, когда я был совсем маленьким, – дед с бабкой отравляли жизнь матери ехидными замечаниями по поводу ее принадлежности к «голубой» крови. С тех пор у меня развилась ненависть ко всем уважаемым, так называемым «хорошим» людям.
Прожив там три года, моя мама, которая все еще была молода и очень красива, влюбилась в австралийца – мужчину средних лет, приехавшего в Англию меньше года назад. Не могу понять, почему она в него влюбилась, единственное объяснение – это то, что он был полной противоположностью моим деду и бабке. Думаю, к тому времени моя мама пришла к выводу, что замужем ей в любом случае будет лучше, чем жить с ними, под их пристальным вниманием.
Мой отчим оказался скотиной – другого слова я подобрать не могу. Он был привлекателен и обладал определенным шармом. Вероятно, именно эти его качества пленили мою мать. Как бы то ни было, с момента свадьбы наша с ней жизнь превратилась в ад. Мы стали жить в окрестностях Манчестера – он там работал, я так и не понял кем, работа была непостоянной, время от времени. Однако она давала ему достаточно средств, чтобы напиваться каждый субботний вечер. Он принадлежал к тем, кто, напившись, начинает буянить. Думаю, в этих случаях он терял рассудок и не отвечал за свои действия. В общем, когда он напивался, он обязательно бил меня и мою мать. Он избивал меня только ради того, чтобы почувствовать собственное превосходство, насладиться тем, что он больше и сильнее меня. После этих избиений я, маленький мальчик, сидел тихо как мышка, боясь пошевелиться.
Кристина в ужасе ахнула.
– Сейчас, естественно, вмешалось бы Общество по предотвращению жестокого обращения с детьми, – продолжал Майкл, – но в те дни, особенно там, где мы жили, на вопли женщин и детей практически никак не реагировали; дом мужчины считался его крепостью, а он сам – хозяином в нем.
Однажды мама так жутко кричала, что я решил, что ее убивают, и отважился вмешаться. Я колотил кулаками в дверь их спальни и кричал. Наконец отчим открыл дверь и врезал мне. От удара я отлетел к лестнице и стукнулся спиной о балясины. Он ударил меня еще раз, и я почувствовал, что падаю. Тому падению я обязан вот этим. – Майкл указал на свою больную ногу.
Кристина прижала руки к груди.
– Ах, Майкл.
– Врач, который занимался мною, оказался не очень умелым, к тому же отчим разрешил вызвать его только на следующее утро. – Он вздохнул. – Переживать из-за ноги я стал позже, когда повзрослел и понял, что всегда буду хромать. Вот тогда-то я и почувствовал настоящую боль.
– А почему ваша мать не ушла от этого человека?
Майкл на мгновение задумался.
– Наверное, из-за гордости, а еще из-за чувства долга. В те дни женщины, которые давали обет «в горе и радости», крепко держались за своих мужей, даже если те оказывались хуже, чем ожидалось. Моя мать также считала, что раз уж она вышла замуж, то должна жить с мужем, несмотря ни на что. Хотя, думаю, так она считала только вначале, а потом просто утратила способность принимать решения. Вы когда-нибудь видели собаку, которая остается верной хозяину, сколько бы он ее ни бил, как бы плохо с ней ни обращался? Ведь у собаки достаточно мозгов, чтобы держаться на расстоянии, но нет, она трусит рядом, в пределах досягаемости его палки или ноги. Я видел женщин, которые ведут себя точно так же, и моя мать не была исключением.
Когда мне исполнилось тринадцать, началась война[15], но отчима, к сожалению, не призвали. Он стал богатеть, но нам от этого проку не было, потому что пил он еще больше. По мере того как я взрослел, он, очевидно, считал нужным почаще доказывать свою власть, – как бы то ни было, избиения участились, и когда мне исполнилось пятнадцать, я убежал. Я был крупным для своего возраста и ухитрился получить работу в доках Ливерпуля. Я прожил там до конца войны. Жизнь была тяжелой, но она мне нравилась.
После этого я еще год скитался по стране, перебиваясь работой то там, то тут. Однажды, идя пешком в Лондон, где я намеревался поискать что-нибудь новенькое, я впервые оказался в Грин-Энде.
– В Грин-Энде? – удивленно воскликнула Кристина.
Майкл кивнул.
– Я знал о своих предках, естественно. Моя мать рассказывала о них, она довольно часто описывала мне дом, в котором провела свое детство. Она всегда любила Манор и, думаю, скучала по дому, который любила, и по жизни, которую там вела, гораздо больше, чем ей казалось.
Впервые я его увидел весенним утром. Ночь я провел в лесу, поэтому проснулся рано, умылся в реке и прошел через деревню, когда все еще спали. Разглядывая домики с соломенными крышами, я наконец нашел дорогу мимо церкви – моя мать слишком часто описывала мне деревню. Я узнал герб на воротах и вошел. Интересно, можете ли вы представить, каково это – увидеть Манор впервые в жизни? Солнце только вставало, в деревьях щебетали птицы. Весь газон вдоль подъездной аллеи зарос нарциссами, а вокруг дома цвели персиковые деревья.
Я стоял будто зачарованный. Мне было семнадцать, и я, несмотря на суровую жизнь, оставался романтиком. То был дом моей матери. Тогда я решил, что сделаю все возможное, чтобы привезти ее сюда. Я не сказал вам, что очень любил ее. Так вот, я ее очень любил. Она была для меня всем и в этом страшном, уродливом и грязном мире оставалась для меня олицетворением красоты. Тогда я понял, что нельзя было оставлять ее одну. Я спас собственную шкуру, но какой ценой! Я прошел только до конца аллеи, ближе к дому не подходил, так как чувствовал, что получу на это право, только когда со мной будет она. Отказавшись от идеи идти в Лондон, я отправился обратно в Манчестер. Дорога заняла у меня три или четыре дня. Я вошел в город вечером, когда темнело, и побежал по улицам, горя желанием поскорее добраться до матери и сказать ей, что нужно уезжать оттуда, что я собираюсь отвезти ее домой, чего бы мне это ни стоило.
Дверь дома была заперта, на стук никто не отвечал. Но я так стремился увидеть мать, что запертые двери не могли помешать мне. Я разбил окно и забрался внутрь. В доме было так же тихо, как когда я убегал, только грязнее и беспорядка было больше. Я прошел на кухню и обнаружил, что в раковине полно грязной посуды – это было совсем не похоже на мою мать. В гостиной тоже царил беспорядок, грязные ботинки отчима валялись на диване.
Тогда я подумал, что мама, наверное, заболела. Я поднялся наверх. В спальне тоже никого не оказалось, кровать была не убрана, постельное белье было серым от грязи. Что с ней случилось? В сердце проникли страх и тревога. Я вышел на лестницу.
И в этот момент на первом этаже появился отчим. Он был пьян, хотя и не так сильно, как обычно. Я заорал на него. Он уставился на меня налитыми кровью глазами, не понимая, кто я такой. Я сильно изменился за прошедшие годы.
«Что тебе надо?» – агрессивно спросил он.
«Мне нужна моя мать. Где она?»
«В сырой земле, парень».
Я ахнул. Почему-то я этого не ожидал. А потом, прежде чем я успел что-то сказать, он принялся бушевать.
«Я все для нее делал, точно тебе говорю, – орал он. – Так что не надо приходить сюда и говорить, будто я плохо с ней обращался. Я нормально с ней обращался, и к черту подлых болтунов, которые утверждают обратное. От удара кнута еще ни одна женщина не умерла, как раз напротив, им это нравится, это точно, а все, кто говорит, что нет, врут».
Из его рта полились оскорбления в адрес тех, кто обвинял его, и неожиданно я все понял. Он убил мою мать, убил своими зверствами и жестокостью. С возрастом она ослабела и не могла выдержать такого обращения, и он виноват в ее смерти точно так же, как если бы выхватил нож и всадил его ей в сердце.
А потом он принялся поносить меня. Он заявил, что не потерпит моего присутствия в своем доме, что он просто выкинет меня прочь. Я стоял на верхней площадке и молчал, а он все сильнее и сильнее накручивал себя. Затем взбежал наверх, ко мне. И я ударил его. Я оказался на ступеньку выше, к тому же мои мышцы были хорошо натренированы за годы тяжелой работы. Я врезал ему в челюсть со всей силой, на которую был способен. Он издал какой-то нечленораздельный звук. Никогда не забуду выражение удивления, появившееся на его лице, когда он покачнулся. А потом он начал падать. Точно так же, как я в детстве, он скатился с лестницы и упал на каменный пол.
Прошло несколько минут, прежде чем я спустился вниз, чтобы взглянуть на него. Трогать его смысла не было – он сломал шею. Я видел, как люди ломают шею, и знал, что шанса спасти жизнь моему отчиму нет, даже если бы я очень захотел. Он был мертв.
Я вышел из дома и захлопнул за собой дверь. Я убил этого человека, и никому не нужно об этом знать.
Я вышел из дома и захлопнул за собой дверь. Я убил этого человека, и никому не нужно об этом знать.
– Он получил по заслугам, – сказала Кристина.
– Думаю, полиция пришла к другому мнению, – мрачно усмехнулся Майкл. – В общем, я не мог рисковать. В ту же ночь я уехал из Манчестера и больше не возвращался. Насколько мне известно, преступника особо и не искали. То, что я вам рассказал, я никогда не рассказывал ни одной живой душе.
– А что вы делали потом? – спросила Кристина.
– Вы можете смеяться, – ответил Майкл Фарли, – но в тот момент у меня появилась идея попытаться изменить себя к лучшему. Я думал, что моя мама порадовалась бы. Я добрался до Лондона и поступил в вечернюю школу. Я работал на разных работах и постепенно объединял образование, данное мне матерью, с теми обрывками знаний, которые я получил в различных школах. Наконец я стал умным человеком. Однако я не мог подолгу удержаться ни на одной работе. Я злился на людей. Я ненавидел их, когда у них что-то получалось лучше, чем у меня, я все время чувствовал себя калекой. А еще в голове постоянно маячила мысль, что я убийца. Люди меня не любили, а я не любил их.
Я подумывал о том, чтобы эмигрировать, и поехал в Канаду. Но Канада понравилась мне еще меньше, чем родина, поэтому я нанялся кочегаром, чтобы отработать дорогу домой. Работа была трудной, зато меня кормили, а это было главным.
Через какое-то время я отказался от идеи исправить самого себя и вместо этого стал развлекаться. В моей жизни было несколько женщин. Но я всегда подозревал, что они всего лишь жалеют меня, так как я калека, поэтому отношения у нас не складывались. В Брайтоне я познакомился с Эллен. Она была милой девчушкой, а я в то время хорошо зарабатывал и даже умудрился кое-что отложить. Она старалась изо всех сил, опекала и баловала меня.
Наверное, я сравнивал каждую женщину со своей матерью. Но ни одна из них не дотягивала до ее уровня, и в конечном итоге я отгородил себя от любви щитом – я не позволял себе быть нежным и ласковым с женщинами и видел в них только одну пользу. Эллен не стала исключением. Она была миленькой, как я сказал, и когда я предложил ей переспать, она не возражала. У меня возникла твердая уверенность, что я был у нее далеко не первый.
Я вернулся в Лондон и получил новую работу в рекламной фирме. Вскоре после этого Эллен связалась со мной и сообщила, что ждет ребенка. Я отказался от ответственности за него. А потом на меня насела ее семья – у нее был зять, юрист, хитрый такой тип по имени Бредшоу.
– Именно он и отправил вам телеграмму, – догадалась Кристина.
– Абсолютно верно. Он из тех, кому нравится рассылать телеграммы подобного рода. В общем, он устроил мне такой скандал, что я был вынужден уволиться с новой работы. Это сильно разозлило меня, честное слово. Когда я противостою кому-нибудь, то иду до конца. Я уперся и заявил ему, что ни под каким видом не женюсь ни на Эллен, ни на другой женщине. Они подали в суд на алименты и выиграли дело, и если я опаздывал с выплатой, то хитрюга Бредшоу был тут как тут. Я платил и платил и при этом считал, что плачу за ребенка от другого мужчины.
Потом я заболел, причем очень сильно – уже после мне сказали, что я едва не умер. Выйдя из больницы, я обнаружил, что меня ждут две вещи: письмо от дядиных поверенных, в котором сообщалось, что перед смертью он назначил меня своим наследником, и судебная повестка от хитрюги Бредшоу. Я полностью расплатился и дал указания своим поверенным предложить Эллен крупную сумму на образование мальчика, но на условиях, что я больше не буду нести никакой ответственности за его будущее. Они все еще вели переговоры – Бредшоу, естественно, требовал гораздо больше того, что было разумным или справедливым, – когда пришла телеграмма. Думаю, если бы я руководствовался здравым смыслом, то не поехал бы сам, а поручил бы своим поверенным съездить за мальчиком и пристроить его в какой-нибудь приличный дом. В тот момент я об этом не подумал. Я поехал в Брайтон и нашел… своего сына. – Последние два слова Майкл произнес с нажимом.
– Я слышала, что он ваша копия, – тихо проговорила Кристина.
Майкл провел растопыренными пальцами по волосам.
– Теперь-то вы понимаете? – спросил он. – Вы интересовались, что со мной такое. Ну, теперь я вам отвечу. Много лет я допускал, чтобы этот ребенок страдал. Много лет я допускал, чтобы он жил с людьми, которых я презирал и ненавидел. И он действительно похож на меня – он же мой сын.
Глава 16
Кристина вскочила с дивана, схватила Майкла за руку и потащила за собой к двери.
– Куда вы? – изумленно воскликнул тот.
– Мы идем за Дэвидом, – ответила Кристина. – Я забираю его с собой.
Майкл выдернул руку.
– Подождите минуту. Я не понимаю.
Кристина повернулась к нему. Ее глаза сияли, на губах играла улыбка.
– Послушайте, Майкл, вы мошенник. Вы пытались напугать меня точно так же, как напугали себя своими туманными заявлениями о том, будто бы вами овладели силы тьмы. У вас была трудная жизнь, не спорю. Возможно, вы и совершали плохие поступки, и если это так, вы уже наказаны за них. Но я не допущу одного – чтобы вы стали наказывать своего сына. Он будет вести достойную, чистую жизнь. Он станет счастливым и научится уважать своего отца.
Майкл удивленно уставился на нее.
– Вы думаете, это возможно после всего, что случилось?
– Уверена в этом, – твердо сказала Кристина. – Вы утратили элементарное представление о мире, все вам видится искаженным и деформированным. Как вы не понимаете, что уже давно пора отбросить все те ложные оценки, которые вы даете вещам и событиям! Для любого человека, если он хочет, есть шанс начать все сначала, и для маленького Дэвида тоже. Обстоятельства вынудили его начать новую жизнь. Все, что он знал и понимал – неважно, хорошее или плохое, – исчезло. Немецкая бомба стерла его прошлое, и теперь у нас есть шанс – в частности, у вас – дать ему достойное будущее.
Кристину переполняли эмоции, поэтому речь ее получилась вдохновенной. Майкл внимательно смотрел на нее, и даже казалось, что он вот-вот начнет возражать. Однако он неожиданно согласился. Он взял руки Кристины в свои, поднес их к губам и прерывающимся голосом произнес:
– Да благословит вас Господь, моя дорогая, вы первый здравомыслящий человек в моей жизни.
Прикосновение его губ к рукам смутило Кристину, но потом она вдруг увидела Майкла в совершенно другом свете, ее тронула и его склоненная поза, и его дрожащий голос. Ее охватила безумная радость от того, что она может помочь кому-то, кто нуждается в этом.
– Майкл, вы не подведете меня? – спросила она с улыбкой и тут же сообразила, что вопрос ее довольно странный, он прозвучал так, будто судьба мальчика уже стала их общим делом.
– Я вас не подведу.
Майкл произнес эти слова как клятву.
Кристина, словно стряхнув с себя торжественность момента, бросилась к двери.
– Пошли искать Дэвида, – скомандовала она. – Ой, Питер будет в восторге!
Майкл поспешил за ней в холл.
– Дэвид! – позвал он. – Дэвид, ты где?
Над перилами появилось бледное, осунувшееся личико.
– Ты звал меня, папа?
– Да, спускайся вниз. Мне нужно тебе кое-что сказать.
Мальчик стал спускаться. Никаких сомнений в отцовстве Майкла и быть не могло, сходство было до смешного сильным. Мальчик действительно был уменьшенной копией Майкла – тот же квадратный подбородок, те же четко очерченные брови, тот же разрез глаз. Только выражение на детском личике было другим. Испуганным. Кристина ясно видела это, однако она отлично понимала, что душа мальчика еще не успела очерстветь и ожесточиться.
– Это мисс Диллон, – объявил Майкл, и Кристина протянула Дэвиду руку. – Сам не понимаю почему, но она хочет, чтобы ты немного пожил у нее. – Он говорил резко, но не зло.
– Я могу объяснить, – улыбнулась Кристина. – У меня есть племянник, его зовут Питер, и ему столько же лет, сколько тебе. Ему одиноко, поэтому он очень обрадуется, если ты придешь к нам и поиграешь с ним.
– Я тоже, – сказал Дэвид и тут же засомневался. – А вы не… – начал он и замолчал.
– Я что не? – спросила Кристина. Мальчик, казалось, испугался собственных мыслей. – Расскажи, пожалуйста, – попросила она, быстрым жестом заставляя замолчать Майкла, который так и рвался что-то сказать.
– Вы не на побережье живете? – наконец выговорил Дэвид.
Кристина все поняла.
– Я живу здесь, в Грин-Энде, – ответила она. – В миле от этого дома, если идти по дороге. Послушай, Дэвид, я хочу тебе кое-что сказать. Мы в самом сердце Англии. У нас здесь нет налетов вражеской авиации, а если враг все же прилетит сюда, он будет искать что-нибудь более важное, чем крохотная деревушка. Помни об этом, хорошо? Честное слово, я говорю правду.
Кристина обняла мальчика за плечи и почувствовала, как он дрожит. Он сделал над собой усилие и улыбнулся ей.
– Хорошо, что вы мне об этом сказали, – проговорил он, – но я и так их не боялся. Просто мне не нравилось, как они шумят, мама тоже ненавидела их рев. Она обычно затыкала ватой уши, но это все равно не помогало.