«Как можно воевать, если противник все знает про военные эшелоны и грузы, идущие из Забайкалья в Порт-Артур? – писал Истомин в Петербург Лаврову. – Я не удивлюсь, если узнаю, что их агенты уже работают на территории европейской России».
Он был близок к истине как никогда.
Поэтому все свои усилия Истомин направлял не на ловлю шпионов, а на анализ ситуации и выявление ключевых фигур. Кропотливо перебирая по зернышку все, что услышал, увидел или унюхал, он превращал информацию в схему и уже согласно этой схеме расставлял капканы. Чтобы в один день, по команде, поднять охоту и взять всех сразу. Он всегда любил повторять услышанную как-то от отца поговорку: рыбу надо брать за голову, а не за хвост.
Так, за неделю до Рождества, разгружая шпалы на станции Циньзяо, что в трех верстах от крепости, Истомин получил в качестве оплаты три фальшивые рублевые купюры. Через день он уже знал, что деньги китайцу-бригадиру привозит некий хорошо одетый господин, что он японец и зовут его Мацубаро.
Операции «Мацубаро» Лавров пообещал посвятить целую главу в учебнике по основам контрразведки, а ловкости, с которой Истомин ее провернул, мог бы позавидовать сам Шерлок Холмс.
Когда возле водонапорной башни остановилась рикша и из нее вылез импозантный японец, Истомин кинулся к нему с истошным криком:
– Господин Тако, господин Тако, здравствуйте, господин! Помните меня? Я Василий. – Истомин тараторил на смеси японского и китайского, не давая импозантному господину опомниться и перевести дух. – Я работал у вас в Чайнджоу, на ферме, мы выращивали там кроликов. Помните меня? Мы с вами еще ловили рыбу в пруду. Там крутой обрыв, и я свалился в воду. А вы хохотали тогда и чуть не умерли, потому что у вас язык запутался во рту, а я похлопал по спине и спас вас.
Чушь была полная, но японец был в шоке. Он с недоумением смотрел на сумасшедшего русского. А Истомин плюхнулся на колени и обхватил его ногу.
– Спасибо вам за все, господин Тако!
– Я не Тако.
Это было сказано человеком, осознающим свою значимость в этом мире. Истомин уловил эти нотки и понял, что он на верном пути.
– Вы такой добрый господин. – Истомин не разжимал руки и цепко держал его ногу.
Мацубаро попытался выдернуть ногу, но это ему сделать не удалось.
– Как же так? – почти рыдал Николай. – Как же так? Господин, который был так со мной добр, не хочет признать меня! – Время от времени возносил к небу руки, хватал японца за бедра и опять падал на колени.
Мацубаро понял, что этот русский не оставит его в покое, и кивнул китайцам, которые следовали за ним. На Истомина тут же обрушился град ударов, он отпустил ногу и, подняв воротник тулупа, уткнулся в сугроб. Китайцы не желали бить русского, тем более из-за какого-то японца. Это было чревато, и можно было потерять все, в том числе и жизнь. Стоило кому-нибудь крикнуть: «Китайцы наших бьют!» – и половина Порт-Артура, побросав вахту и караулы, кинулась бы ему на выручку. Уж такая у русских натура. Когда бьют свои – никто не лезет. Своим можно, а чужим нельзя, и пощады чужим не будет.
Ударив пару раз палками по окостеневшему на морозе тулупу, бригадир дождался, когда японец зайдет в фанзу. Протянул руку и помог Истомину встать.
– Его Мацубаро зовут. Он из Чифу. У него там консервный завод, а кроликов он не водил, и у него нет фермы в Чайнджоу.
Истомин слушал и кивал.
– Не приставай к нему, а то меня тоже поколотят. – Китаец полез за пазуху, вытащил оттуда горсть риса и протянул Истомину. – Моя никому говорить не будет, что тут было. И твоя пусть не говорит.
Истомин покачал головой, как бы продолжая удивляться.
– А как похож. Вылитый господин Тако. Тот, когда приезжал в Порт-Артур, всегда останавливался у Чайн-Хо.
– Господин Мацубаро – большой человек. Он в «Звездочке» живет.
Это все, что было нужно Истомину. Он хлопнул бригадира по плечу и пошел в сторону города. Тяжелое портмоне, принадлежащее Мацурабо, оттягивало карман, и Истомину не терпелось его открыть.
Вечером, облаченный в мундир, в сопровождении полицейского надзирателя и трех казаков он приказал портье идти с ними в качестве понятого. На попытку протестовать Истомин сунул японцу текст постановления об аресте и приказал начать обыск.
По результатам обыска в номере было обнаружено: семнадцать фальшивых рублевок в кармане пальто, сто пятьдесят трехрублевых в саквояже, стоящем под кроватью, и там же – сотня рублевых фальшивых кредитных билетов. В результате допроса и очных ставок с китайцами Истомин раскрутил Мацубаро, и тот сдал ему двух японок, живущих в Дальяне. У них при обыске были найдены подушки, набитые морской травой, среди которой они хранили фальшивые купюры. Тысяча восемьсот рублевок в подушках и четыреста трехрублевых поддельных кредитных билетов в чемодане.
Ровно через три недели в газете «Новый край» было помещено сообщение о том, что в Порт-Артурском окружном суде было заслушано уголовное дело по обвинению японских подданных: Харутаро, который ранее представлялся как Мацубаро, а так же Цунэ и Сино, проживавших в городе Дальяне (Дальний), – в сбыте фальшивых денег. Суд приговорил всех к ссылке на каторжные работы сроком на четыре года и к уплате казне двух тысяч рублей. Как отмечали газеты, на дознании Харутаро давал сбивчивые и противоречивые показания относительно найденных у него фальшивых денег. Он утверждал, что «деньги» получил в южнокорейском городе Чемульпо (Инчхоне) от англичанина Висинга, который служил на крейсере «Телбоу». Конечно, этого англичанина не удалось обнаружить ни в Чемульпо, ни в Порт-Артуре, ни во Владивостоке, ни в других городах Дальнего Востока.
Цунэ и Сино, в свою очередь, показали на офицера Нагакио, содержателя четырех публичных домов в Мукдене. Якобы это он снабдил их фальшивками. Нагакио вывел на след некой Жанетты Чарльз – американской подданной, хозяйки публичного дома в Порт-Артуре. Позже выяснилось, что мадам Жанетта работала сразу на три разведки: американскую, японскую и английскую. Продавая одну и ту же информацию по три раза за день, она скопила приличное состояние. Деньги, полученные от продажи информации, вкладывала в игорные и публичные дома, один из которых под названием «Северная Америка» мадам исхитрилась открыть во Владивостоке, под носом у самого наместника.
Саму мадам взять не удалось, но в ее квартире нашли агентурные списки. Все это довольно сильно пошатнуло позиции японской разведки в Порт-Артуре, и полторы сотни офицеров разведки, ранее работавших поварами, кочегарами и официантами на русских пароходах, вынуждены были исчезнуть в один прекрасный день, чтобы не попасть под дамоклов меч правосудия. Японцы затаились.
В момент такого затишья люди Лаврова перехватили шифровку. Шифр оказался по зубам владивостокским дешифровщикам, и уже через сорок восемь часов Истомин знал, что в двадцатых числах января в Порт-Артур прибудет некто Иокко для проведения координации всей шпионской сети, расположенной на Ляодунском полуострове.
Кто такой Иокко, Истомин не знал. Из записки, полученной от Лаврова, он понял немного: Иокко – это мозг, и его надо брать. Как и где – в записке не говорилось.
Еще перед отъездом Истомина в Порт-Артур Лавров, провожая его на перроне Николаевского вокзала, сообщил о трех известных ему шпионских школах: «Чинчжоу» в Корее, «Инкоу» и «Цзинъ-Чжоу» в Китае, а точнее в Маньчжурии. Так вот, в том письме, пришедшем из Петербурга, Лавров писал, что майор японской армии Иокко имел непосредственное отношение к шпионской школе в Чинчжоу, а точнее, с мая по декабрь 1903 года был ее непосредственным начальником.
* * *Где в данный момент мог находиться господин Иокко и, главное, какой он из себя – вот чем был занят мозг Истомина последнее время.
– В Порт-Артур Иокко может попасть как угодно. Так?
– Так, – вторил ему полицейский надзиратель Домбровский, с которым Истомин крутил дело фальшивомонетчиков.
Штабс-капитан прошелся по кабинету, сел к столу напротив ротмистра и подвинул к себе давно остывший чай. Рядом стоял пустой стакан Домбровского.
– А морем или по суше?
– Морем. – Домбровский потянулся и, не спрашивая разрешения, взял из пачки Истомина сигарету.
– А почему? – С собой он уже провел беседу и теперь крутил Домбровского, стараясь нащупать мелочи, которые упустил, когда беседовал с зеркалом. Оба варианта давали сотни, а то и тысячи версий прибытия и растворения в толпе. Иокко мог быть кем угодно – от холеного миллионера, ведущего свои дела с Пекинским императорским домом, до грязного, покрытого струпьями кули, прибывшего на заработки с Филиппин.
Домбровский помолчал, тренируясь в пускании колец. Загасил сигарету и пододвинул к себе свой стакан. Посмотрел в него и протянул Истомину.
– Может, чаю?
– Можно и чаю.
Истомин на правах хозяина встал и пошел к камельку, на котором стоял чайник.
Домбровский помолчал, тренируясь в пускании колец. Загасил сигарету и пододвинул к себе свой стакан. Посмотрел в него и протянул Истомину.
– Может, чаю?
– Можно и чаю.
Истомин на правах хозяина встал и пошел к камельку, на котором стоял чайник.
– Так почему морем?
– На корабле больше уединенных мест. Можно сесть пассажиром третьего класса, а выйти лордом палаты общин. И наоборот.
– Интересный ход мыслей.
Истомин налил в стакан заварки, бросил туда пару кусков сахара и все это залил кипятком. Ему нравилось работать с Домбровским. Особенно вот в таких мозговых атаках.
– А следовательно, корабль придет…
– В Порт-Артур, – ротмистр не дал договорить Истомину и забрал у него из рук чай. – Спасибо, Николай Афанасьевич. Пароход придет в Порт – Артур. Спросите почему? Отвечу. А куда же ему еще податься, родному? – сделал глоток. Чай был горячий, и он поставил стакан на стол. – А если без шуток – война начнется со дня на день и, наверное, было бы глупо высаживаться где-нибудь в Чифу и добираться сюда кружным путем.
В логике Домбровскому отказать было трудно. Война на самом деле была не за горами. В какие-то дни Истомину даже казалось, что он чувствует ее запах.
– Тогда давай так: я портом займусь, а ты за станцией присмотри. Мало ли что. Вдруг мы с тобой не на ту лошадь ставим? И прибудет он не морем и не сушей, а прилетит на дирижабле.
* * *Домбровского в городе знала каждая собака, а Истомина – только те, кто имел с ним дело. Рассудив таким образом, было решено перевоплотить Истомина в биндюжника и отправить в порт. Если и можно было нащупать Иокко, то только там, где он будет самим собой. Сначала хотели нарядить в отставного солдата, но пришли к выводу, что японцы побаиваются отставных. Все-таки присягу давали императору, и мало ли что у них на уме.
Вечером того же дня поехали в тюрьму. Распили с начальником тюрьмы Власовым бутылку коньяка и спустились в подвал, где в полосатых мешках хранились вещи арестантов. Вытащили шмотье и раскидали по полу, отбирая, что подходит по фасону и по размеру.
Получился довольно теплый и в то же время жиганский наряд: засаленные штаны, тельняшка, тулуп без рукавов, обрезанные по щиколотку сапоги и собачий треух. Все то, что являлось неотъемлемой частью гардероба всех портовых биндюжников от Одессы до Владивостока.
Власов поманил сонного конвоира и приказал отнести все это в прачечную, разложить на печи и хорошенько прокалить, очищая лохмотья от вшей, блох и прочей заразы.
Оставив на полу разбросанные вещи, поднялись к начальнику тюрьмы в кабинет и присели за стол, на котором уже красовался неизвестно откуда взявшийся штоф самогона. В ожидании, когда вши прожарятся в карманах и в подкладке истоминской обновки, разлили по стаканам и с ходу выпили. Домбровский вытащил из планшета луковицу и протянул Истомину.
– Закуси.
– Я это не ем. – Истомина передернуло, и он машинально отвел рукой протянутую луковицу, представляя, какая тут будет вонь.
– Ешь! – Домбровский был неумолим. Не то что он был пьян и лез с советами. Нет, он был скорее трезвонастойчив. – Ты должен научиться жить с этими запахами. Иначе провал неминуем.
Власов кивнул:
– Это точно!
Власов был другом Домбровского, и тот доверял ему как себе. Истомину это не нравилось, но он был в Порт-Артуре человек новый, и приходилось с чем-то мириться и чем-то жертвовать. В данный момент тем, что в план было посвящено более двух человек. «Зато одеждой обзавелись», – рассудил он, забрал луковицу и впился в нее зубами, с хрустом откусывая кусок белоснежного лукового тела. Запах шибанул в нос и выбил слезы, промывая красные от недосыпания глаза.
– Ну как?
– Да ничего, нормально.
– Вот и ешь на здоровье.
В дверь постучали.
– Разрешите!
– Давай входи, – начальник тюрьмы повернулся на голос.
Солдат занес одежду.
– Куда положить, ваш благородие?
Власов сморщился, думая, куда положить тряпки. На пол – можно штабс-капитана обидеть. На диван – диван жалко. Домбровский и Истомин смотрели на Власова. Начальник тюрьмы вздохнул и махнул рукой:
– Валяй на диван. – А про себя подумал: «Потом спиртом протру».
* * *Пятый день Истомин вместе с бригадой отставных солдат и матросов, не пожелавших ехать на родину, исправно ходил в порт грузить уголь. За пять дней он мысленно пропустил через свое сознание несколько сотен японцев, по тем или иным причинам посетивших порт.
Подцепив лопатой смерзший антрацит, Истомин чуть повел плечом и с грохотом ссыпал содержимое совка на носилки, возле которых понуро стояли два китайца. Рядом с ним работал моложавый буддийский монах лет тридцати пяти. Несмотря на то что монахам запрещалось работать, они нередко, отправляясь в паломничество, посещали торговые рынки, где нанимались на работу.
Монах появился три дня назад. Пришел пешком со стороны Цзиньчжоу, где, по его словам, третий год был послушником в местном монастыре. Желтый стеганый халат, бритая непокрытая голова и холщовые штаны, заправленные в вязаные гетры. На ногах деревянные сандалии. Монах да монах: работящий и молчаливый, без друзей и родственников, которые, словно назойливые насекомые, чуть ли не каждый день навещают остальных китайцев.
Истомин не был бы Истоминым, если бы не послал Домбровского в Цзиньчжоу навести справки и разузнать про монаха по имени Чжо Ван.
Лежа возле раскаленной буржуйки, Николай не сводил взгляда с сутулой спины монаха, который монотонно тянул заунывную молитву, перебирая деревянные четки. Монах был в прострации и совсем не обращал внимания на толчею в бараке и тем более на Истомина.
В бараке не было нар, и все спали на полу: русские, китайцы, корейцы и даже филиппинцы. Кто на циновках, кто на соломе, но большинство – на голых досках, закутавшись в свое рванье. Барак был построен из маньчжурской лиственницы. Сколотили его на совесть, без дыр и щелей. Поэтому трех буржуек вполне хватало, чтобы протопить его. От сырой одежды, развешанной на веревках, парило, как в бане, и в бараке из-за этого висело облако тумана.
«Странный какой-то монах, – думал Истомин, наслаждаясь разливающимся по телу теплом. – В городе третий день, никого не знает, роста выше среднего, говорит хорошо, но с северным диалектом. Может, взять его – и в управу? И конец комедии».
На улице послышался топот лошадей. Кто-то дернул узду – и лошадь захрапела, вставая на дыбы. Еще топот и еще. Всадников было трое.
– Да здесь он, ваш благородие. Я его вечером видел, – голос был незнакомый.
Как правило, если незнакомцы кого-то ищут, это не предвещает ничего хорошего.
Николай встал на колени и полез через тела, стараясь забраться подальше от входа. Залез в самый дальний и темный угол и сел так, чтобы одновременно видеть и монаха, и дверь. Руку положил на рукоятку «нагана», с которым никогда не расставался.
Дверь подмерзла и не открылась с первого раза. С той стороны по ней ударили ногой и дернули со всей дури, петли скрипнули – и дверь открылась, впуская клубы морозного воздуха. На пороге стоял Домбровский. В казачьей бурке, папахе и шинели.
– Истомин! – рявкнул он басом, пугая и так пуганых китайцев. – Ты где?
На улице и в бараке было темно, так что приходилось пользоваться только слуховым и голосовым методами общения.
Истомин ждал чего угодно: облавы, перестрелки, погони и даже собственной геройской смерти, но чтобы вот так взять и завалить его во время операции – этого он от Домбровского никак не ожидал. Николай притих, надеясь, что Домбровский перепил и, побуянив немного, просто исчезнет отсюда.
– Вылазь, сукин сын. Мы просрали его.
Истомин молчал.
– Иокко сейчас у Нариами, и пришел он пешком из Даляня, а не приехал на пароходе, как мы с тобой думали.
Истомин плюнул с досады на пол. Иокко в городе, и они на самом деле его просрали. А как же монах? Да пошел он… Истомин оперся рукой на сидящего рядом китайца и встал.
– Не ори, иду, – пошел не спеша, стараясь не наступить на людей.
Да он и не наступил бы. Они шарахались от него, поджимая ноги и отползая в сторону. Весь барак смотрел на Истомина с ужасом. Все знали, кто такой Домбровский, но никто не знал, кто такой Истомин, и им было страшно. Только один человек не обращал на все это никакого внимания: он спокойно читал свою молитву, перебирая деревянные четки.
* * *В порту пробили восемь склянок. Один за другим засветились прожектора стоящих на рейде крейсеров. Словно гирлянды, по заливу побежала цепочка стояночных огней, подсвечивая падающие хлопья снега. Ревнуя, что не она, а какие-то там прожектора освещают Порт – Артур, из-за туч вывернулась луна, заливая заснувший город своим светом. Сопки, притихший город, батареи на высотах и серебристые кораблики, покачивающиеся на тихой волне, оказались залитые мистической синевой.
Где-то залаяла собака и захрустел снег. Луна выхватила замотанные вокруг шеи башлыки, надвинутые на глаза папахи и вороненый блеск «наганов». Домбровский чертыхнулся, и четверка шагнула в темноту, прижимаясь к домам. И если бы не сосредоточенные лица и руки, аккуратно придерживающие шашки, можно было бы подумать, что в ресторации выпита вся водка и господа офицеры следуют к себе для продолжения банкета.