Один лист словно вырвали из общей массы и с силой швырнули ей в лицо. Острая боль обожгла щеку. Глаша прижала к щеке руку и почувствовала, как между пальцами стало мокро и горячо. Недоумевая, она взглянула на ладонь, красную от свежей крови. Желтый лист оказался вдруг твердым и острым как бритва.
Еще несколько листьев-убийц атаковали ее с разных сторон. Тот, что чиркнул по куртке, вспорол плащовку точно скальпелем. Рукам стало больно, и она подняла их к лицу. Из правого запястья сочилась ярко-красная кровь и капала на землю. Тыльная сторона левой руки тоже была разодрана.
– О боже, нет! – закричала она, пытаясь защитить лицо окровавленными руками. Ее крик заглушил дикий звон. Точно стая разъяренных ос, листья обрушились на нее, как дождь из битого стекла, вспарывая кожу, сдирая ее заживо.
Поскуливая и рыдая, девушка попыталась натянуть на голову куртку, но это была лишь временная преграда. Ткань трещала и лопалась под напором осатаневшей листвы, в воздухе летали клочья синтепона.
Глаша поняла, что не выберется отсюда живой. Сквозь превратившиеся в лохмотья куртку и водолазку острые лезвия царапали плечи, спину, шею. Водолазка пропиталась кровью и липла к телу, кровь струилась по рукам, текла за шиворот.
Глаша уже не кричала. Она свалилась на землю, в центре крутящегося злобного торнадо и лишь вздрагивала всем телом, уткнувшись лицом в мох.
Она была без сознания, когда все внезапно прекратилось.
Павел вбежал на залитую солнцем поляну и увидел скрюченное тело в ворохе опавшей листвы, густо забрызганной кровью. Кровь была повсюду, и Павел понял, что самое страшное свершилось.
Он боялся прикасаться к ней, не зная – жива она или нет. Только огромным усилием воли он заставил себя нагнуться над Глашей и осторожно перевернуть ее на спину. Сквозь корку запекшейся крови проглядывала бледная до синевы кожа, глаза были плотно зажмурены, но она дышала. Дыхание было слабым и прерывистым, но означало, что в теле девушки еще теплится жизнь. Он осторожно убрал с ее щеки слипшиеся от крови волосы и с облегчением вздохнул. Раны оказались не глубокими, однако их было много. Чертовски много для такого маленького слабого тела.
Бережно подняв девушку с земли, он прижал ее к себе, кое-как пристроив на плечо ее безвольно болтающуюся голову. Она пошевелилась и пробормотала что-то неразборчивое.
– Все хорошо, девочка, все хорошо, – торопливо прошептал он ей на ухо. – О боже, это моя вина.
Ее тело дрожало, сердце сильно, неровно колотилось.
Крепко держа ее, он быстро шел вперед, приговаривая:
– Все кончилось… потерпи… уже все в порядке… все кончилось.
Она неожиданно распахнула глаза, в которых отразился животный ужас.
– Павел?
Ее голос дрожал и прерывался, как у человека, пережившего сильный шок. Она силилась что-то сказать, беззвучно шевеля запекшимися губами. Что-то очень важное, как ей казалось. Ему пришлось прижаться щекой к ее губам, чтобы расслышать:
– Они были как из стали… Острые… очень острые…
Он кивал, чтобы успокоить ее, но ни на секунду не убавлял шаг. Он потом во всем разберется. После. Сейчас дорога каждая минута. С каждой минутой, с каждой каплей крови из нее вытекала жизнь, и он должен был торопиться.
Осторожно придерживая голову, он уложил ее на заднее сиденье своего джипа, быстро стянул со своих плеч куртку, свернул и подсунул ей под голову. По ее окровавленной щеке стекла слеза, оставив кривую дорожку.
– Мне больно, – пожаловалась она.
– Я знаю.
– Что это со мной?
– Тише, тише… Все закончилось. Потерпи еще немного, я отвезу тебя домой.
Она старательно кивнула, как маленькая девочка, которая хочет вести себя хорошо, в надежде, что ее не станут наказывать.
Она снова потеряла сознание, не справившись с болью. Чертыхнувшись, Павел торопливо нашарил в кармане мобильник, нажал кнопку автоматического набора и, едва услышав «алло», отрывисто отдал распоряжение. На том конце хорошо знали свою работу, и повторять ему не пришлось. Захлопнув заднюю дверцу, он обошел машину и сел за руль. Джип сорвался с места и понесся напрямик, подпрыгивая на ухабах.
* * *Павел Райский, преуспевающий бизнесмен, глава концерна, стоял на коленях перед софой, на которой без сознания лежала Глафира, и нежно и тщательно промывал ей порезы. На низком столике рядом с ним стоял тазик с теплой водой и лежал огромный клок ваты. Лицо девушки было измученным.
– Ей повезло, что не задеты глаза, – сообщил стоящий за спиной Райского Альберт Натанович.
Павел кивнул, соглашаясь. Он сказал врачу, что на девушку обрушилось стекло. Тот сделал вид, что поверил. По большому счету, он давно привык не задавать лишних вопросов. Сейчас перед ним была очередная пациентка, и ее состояние внушало ему опасения. Чувство долга перед этой несчастной боролось во враче со страхом перед мрачным озабоченным человеком, который добровольно выступал в роли сиделки. Такое самоотречение в его случае говорило о многом. Если доктор не справится, спросится с него по всей строгости.
– Она долго не приходит в себя. Это нормально? – спросил Райский, не оборачиваясь.
Доктор взглянул на часы.
– Пока да. Я вколол ей обезболивающее, оно имеет седативный эффект. Она вполне может проспать еще час. Если дольше, то это уже плохо.
Мужчины обменялись взглядами.
– Ее здорово потрепало, Павел Аркадьевич, – отвел глаза первым доктор, – но все должно нормализоваться. Молодой организм, хорошая регенерация, здоровое сердце…
Павел почти не слушал. Он видел, как она выглядит. Паршиво. Дело даже не столько в ранах. Глаша пережила сильный шок, столкнувшись с неведомым, находящимся за гранью понимания нормального человека. Поэтому неизвестно, как отреагирует ее сознание после того, как она придет в себя.
Доложив, что сделал все возможное, врач покинул комнату. Павел, еще раз посмотрев на спящую девушку, вышел вслед за ним.
Как он и ожидал, Сашка Восковец по прозвищу Свеча отирался возле двери.
– Ну что, доэкспериментировался? – спросил он злорадно, оценив по достоинству мрачное лицо Райского. Павел стиснул зубы так, что они скрипнули, но промолчал.
– Я же говорил тебе, что девчонка ни при чем, – не унимался Саша, ничуть не испугавшись грозного вида патрона. – И вообще, какого черта ты поволок ее в лес, да еще в одиночку? А если бы и тебя прихватило? Совсем спятил?
– И чем бы ты мне помог? – Усмешка показалась Свече оскорбительной. – К тому же мне лично ничего не угрожало.
– Это тебе так кажется. С этой минуты твоя жизнь, так же как и ее, гроша ломаного не стоит, – отрезал телохранитель, шагая по коридору рядом с Павлом. – Ты уверен, что это сработал свиток? – спросил он после паузы.
– Да. На все сто.
– Но ведь она возвратила его!
Райский резко остановился. Они неизбежно столкнулись бы лбами, но у Свечи была профессиональная реакция. Его неповоротливое на первый взгляд тело застыло на месте за долю секунды до столкновения.
– Я видел эти листья, Свеча, – злым шепотом сообщил Райский, – обычные листья, которые превратились в смертельное оружие, острое, как лезвия. Что, кроме свитка, способно на подобные превращения?
– По мне, так это все вообще смахивает на старую сказку. Девчонка вполне могла оступиться, свалиться в какие-нибудь колючки и расцарапаться в хлам.
– Ты мне веришь?
– А ты сомневаешься? Не верил бы, давно сменил бы работу, нашел бы более вменяемого клиента. Ты бы себя со стороны послушал. Колдовство, превращения, свитки древние. Бред. Но я знаю, что с головой у тебя все в порядке. Просто мне кажется, что девчонку нельзя было использовать вслепую. Там, где я служил, мирное население стараются не привлекать к особо опасным операциям. Я так привык.
– Здесь особая ситуация.
– Понятное дело. А тебе ее не жалко? Просто по-человечески? Нормальная ведь девчонка, симпатичная. Тебе, по-моему, тоже нравится. Вот рехнется теперь после всех этих чудес. Что делать будешь? Передачи в дурдом таскать и угрызениями совести мучиться?
– Ты прав, Саша, но это не мой выбор. Дед все решил за нас сам. Только он мог бы рассказать своей внучке всю правду о свитке. Но он этого не сделал, а значит, не могу сделать и я.
– Ну, теперь-то придется.
– Теперь – да.
– И то хлеб. Хотя по мне, так ее лучше отпустить на все четыре стороны, а еще лучше – увезти куда-нибудь подальше, пока мы со всем этим не разберемся. Какой от нее прок? Сам говорил, что сила деда ей не перешла.
– Она в опасности. Для свитка нет расстояний и срока давности. Пусть побудет на глазах.
– Ну, пусть побудет, – неохотно согласился Саша.
Райский взглянул на него с интересом.
– Что-то ты слишком сильно о ней печешься.
– Ну, я же человек, а не робот, как некоторые.
– Успокойся.
Восковец недобро усмехнулся и холодно взглянул Павлу в глаза.
– А я всегда спокоен, Паша. Я – профессионал. Вот только с бабами я не воюю.
Восковец недобро усмехнулся и холодно взглянул Павлу в глаза.
– А я всегда спокоен, Паша. Я – профессионал. Вот только с бабами я не воюю.
– Я не собираюсь причинять ей вред.
– Но чем она может помочь?
– Человек, у которого сейчас находится свиток, кто-то из ее окружения. И он ее ненавидит. Вариантов – масса. Проверить их все можно, но на это понадобится время. У нас его нет. Чувство вседозволенности превратит человека со свитком в монстра. Тогда будет поздно. Девушка – единственная наша надежда. Я уверен, что он попытается убить ее снова. Мы должны опередить его.
– Ты говоришь очень уверенно. Это так важно?
– Да, черт возьми.
– Важнее, чем ее жизнь?
Восковец увидел, как в глазах Павла что-то дрогнуло.
– Не знаю, Саша, – нехотя выдавил Райский. – Надеюсь, что до крайностей не дойдет. – Он усмехнулся. – Ведь ты же профессионал?
На секунду ему показалось, что Свеча его ударит, но тот сдержался.
– Что там насчет собаки? – спросил Райский, чтобы сменить тему.
– Ничего. Мы с ребятами прочесали всю округу. Собака исчезла.
Глава 22
Окончательно Глаша пришла в себя только на следующий день, под вечер. Врач продержал ее на успокоительном почти сутки. Открыв глаза, она никак не могла сообразить, где она. Парчовые шторы, роскошная кровать с резной спинкой орехового дерева, какие-то пуфики, диван с гнутыми ножками. Глаша посмотрела на забинтованную по локоть руку и все вспомнила и удивилась, что жива. Осторожно приподняв край атласного, с вышивкой, одеяла, она обнаружила, что ее не только забинтовали, но и приодели. Ночная сорочка из натурального шелка приятно скользила по телу. Чья-то – она догадывалась, чья – щедрость не обрадовала, а рассердила ее. Но на то, чтобы разозлиться как следует, у нее не хватило сил.
Преодолев вялость и головокружение, Глаша сползла с кровати. Тапочек почему-то не нашлось, и ее ноги сразу же заледенели. Тонкий ковер не делал пол теплее, но Глаша упрямо двинулась вперед.
Придерживаясь рукой за все более-менее устойчивые предметы, она доковыляла до одной из дверей и осторожно ее приоткрыла. За дверью был коридор. Ойкнув, Глафира поспешно нырнула обратно в комнату.
За другой дверью оказалась ванная комната. Старинная ванна на массивных звериных лапах, водруженная в самом центре, вызвала у нее восхищение, а громадное тропическое растение в кадке с широкими, плотными листьями привело в полный восторг.
В зеркале во всю стену Глаша увидела свое отражение и застонала: все было гораздо хуже, чем она предполагала. То, что не было забинтовано, было густо смазано йодом…
Она в доме Райского, никаких сомнений быть не может. Наверное, он привез ее сюда, после того как с ней случилось… ЭТО. Но думать о том, что произошло в лесу, было нельзя, она понимала это каким-то шестым чувством.
И она постаралась не думать.
Чтобы отвлечься, она схватила со стеклянной полочки какой-то флакон и принялась с преувеличенным вниманием его разглядывать.
– Зачем вы встали с постели, Глаша?
Озабоченное лицо Натальи Алексеевны взглянуло на нее из зеркала, возникнув там слишком внезапно. Глаша ойкнула. Флакон полетел на пол. Он не разбился, но пробка от удара отлетела, и по беломраморному полу растеклась густая розовая лужица.
– Извините, я не нарочно! – расстроилась Глафира.
– Ничего страшного. Я все уберу. А пока давайте-ка вернемся в постельку. Или вы хотите в туалет?
В туалет Глаша сходила первым делом, но признаваться в этом было стыдно.
– Вроде нет, – бодро отрапортовала она. – А долго я… проспала?
– Да уж вторые сутки пошли, – с готовностью сообщила Наталья Алексеевна.
– А сейчас что, ночь? – Глаша почему-то испугалась.
– Нет. Вечер еще. Около шести где-то. Есть, наверное, хотите?
– Не знаю. Вроде нет. – Глаша прислушалась к собственным ощущениям, но так и не поняла, проголодалась она за сутки или все же не очень.
– Это от снотворного, – кивнула повариха без удивления. – Врач предупреждал. Но поесть все равно надо. Я принесу чего-нибудь легкого. Салатик, например. Или картошечки?
Глаша улыбнулась с благодарностью.
– Спасибо. Я очень люблю картошку. Но не нужно беспокоиться. Мне бы домой. Вы не знаете, где моя одежда?
Наталья Алексеевна усмехнулась:
– А нигде.
– Что значит «нигде»?
– То и значит. От одежи вашей остались только ленточки. Уж не знаю, как вас угораздило. Хозяин сказал, что на вас в магазине витрина обрушилась, стеклянная. Так, нет? – Повариха подождала ответа, потом сказала: – Ладно, молчите, если хотите. А то соврете что-нибудь не ко времени, будете потом мучиться.
– Почему же совру? Павел Аркадьевич сказал – стекло, наверное, так оно и было. А я все равно ничего не помню.
– Ясно. Память, значит, отшибло. Сказала же – молчите лучше. – Перехватив Глашин недоуменный взгляд, она пояснила: – Вы за дуру-то меня не держите, не надо. Я не вчера родилась, знаю, что стеклом так не поранишься. – Она вздохнула обиженно. – Пойдемте лучше в постель. Обопритесь на меня.
Но Глаша от помощи отказалась. Она чувствовала себя гораздо лучше и ходить могла самостоятельно. В голове тоже немного прояснилось.
В комнате она присела на край кровати.
– Это спальня для гостей?
– Нет, гостевые все заняты. А что?
– Мне здесь как-то неуютно. Как будто следит кто-то.
– Это от температуры. Мерещится. Кому нужно за вами подглядывать? Вы ведь в приличном доме.
Отвернувшись от Глаши, она отдернула штору и деловито пощупала батареи.
– Горячие. Но вы все равно одеялом накройтесь. Или вот халат набросьте.
Бархатный халат, разложенный в кресле, не вызвал у Глафиры энтузиазма. Она с благодарностью отказалась.
– Ну, как хотите. – Наталья Алексеевна не стала настаивать. – Спальня эта принадлежала Бэлле, жене хозяина. Остальные сейчас заняты, поэтому вы тут и оказались. Но вы голову себе не забивайте. Бэлла хоть и покойница уже, но умерла она не здесь, в больнице. Так что привидениям у нас взяться неоткуда.
– Да я вовсе и не думала о привидениях!
Кухарка хмыкнула, нервно сцепила перед собой руки, потом глубоко вздохнула.
– Просто так я, – пробормотала она суетливо. – Ничего такого в виду не имела. – Она вдруг приложила руку к своему лбу, словно проверяла температуру, и пробормотала: – Ох, что-то мне нехорошо. Устала я сегодня как собака.
При этих словах Глаша немедленно вскочила на ноги и вскрикнула:
– Собака! Где моя собака?!
– Какая еще собака, девочка? – отпрянула кухарка.
– Моя собака. Ротвейлер. Черный такой, большой очень. Где он, вы не знаете? Его Тайсон зовут, он был со мной в лесу, – затараторила Глаша, тараща на женщину умоляющие глаза.
– Да не было здесь никаких собак.
– Не может быть! Где же он?
– А я откуда знаю? Вы были без собаки. Я вам дверь открывала, видела. Впрочем, нужно у хозяина спросить. Кстати, откуда в лесу взялось стекло, об которое вы поранились?
Вопрос застал Глафиру врасплох. Она была слишком расстроена, чтобы быстро придумать достойное объяснение, и поэтому просто сделала вид, что не расслышала. Поднявшись с кровати, она решительно двинулась к двери.
– Куда вы? – всполошилась Наталья Алексеевна.
– Искать хозяина.
– Зачем меня искать? – раздалось с порога.
Глафира остановилась, в бешенстве сжав кулаки. В пылу гнева она совсем позабыла, что одета более чем легкомысленно. В отличие от нее Райский это заметил и оценил.
– Где моя собака, Павел Аркадьевич? – В голосе Глаши отчетливо звенели слезы, хотя она старалась говорить с достоинством.
Он промолчал. Кухарка пролепетала что-то про картофельное пюре и поспешно ретировалась. Они остались один на один.
– Почему вы не отвечаете? Куда подевался мой пес?
Глаша машинально убрала с лица длинную прядь волос и требовательно посмотрела на Павла. Уголки ее рта заметно тряслись. Павел сел в кресло, помолчал еще немного, барабаня по подлокотнику пальцами. Эта дробь прозвучала для Глаши как похоронный марш.
– Понимаете, Глаша, ваш пес пропал, – выговорил он наконец, явно сделав над собой усилие.
– Как это пропал? Это невозможно! Он не отходил от меня ни на шаг. Он не мог пропасть! – выкрикнула девушка отчаянно.
– Очевидно, произошло что-то, с чем он не смог справиться, – осторожно предположил Райский. – Он мог просто испугаться и убежать.
– Да что вы несете? – возмутилась Глаша. – Тайсон ничего не боится! Он сильный и смелый, он бы не бросил меня ни за что!
Она поняла, что только что сама выдвинула единственное возможное объяснение, которое не решался высказать вслух Райский. Если собака никогда не оставила бы хозяйку по своей воле от страха или по трусости, то исчезнуть она могла лишь в одном случае – если кто-то убил ее. Поняв это, Глаша заплакала.
– Успокойтесь, пожалуйста, – попросил Райский удрученно. – Ваш пес вас не бросал. То, что произошло с вами в лесу, могло напугать кого угодно. Вы ведь тоже испугались?