Зря я куражилась: Иранна следила за нами взором василиска не пойми откуда. Как только мы растёрли содержимое мисок в пыль, она вынырнула, осмотрела плоды нашего непосильного труда, плеснула жидкости из разных чашек и опять куда-то удалилась.
- Вот тоска-то, - бурчала я.
Рука начала неметь и отваливаться. У Милы так ходуном ходила - ей тяжелее: руки тонкие, как прутики, слабые, дрожат от напряжения. В какой-то момент я поняла, что сижу, замерев, по инерции кружа пестом по миске, а сама смотрю на Милу. Девчонка будто отключилась от мира, но я не посмела её окликнуть. Да и не смогла бы, наверное. Воздух вокруг неё, казалось, сгустился и завибрировал. В миске что-то булькало, но я глядела только на тёмную голову, влажные кудряшки, и никакая сила не могла вырвать меня из созерцания. Не знаю, сколько это длилось. Может, минуту, а может, вечность...
Мила подняла лицо. Бледная кожа, заострившиеся черты, тоненький носик и огромные глаза. Желтые, с вертикальным зрачком. Погруженные куда-то глубоко и в то же время - в меня. Взгляд, который не вынести и не пересмотреть.
Кажется, я вскрикнула и зажмурилась. В лицо пыхнуло жаром. Чьи-то руки резко вырвали из сжатых пальцев миску и отшвырнули прочь. Меня трясёт, трясёт, трясёт... Я закрываю лицо руками. Чувствую, как крошатся опалённые брови.
- Молодец, огненная девочка, - слышу слишком спокойный голос Иранны.
Открываю глаза. Моя миска, полыхая костром до небес, валяется на черной земле в отдалении. Мила сидит рядом и виновато улыбается. Её посудина плещется золотом - жидким, изменчивым, как Жерель. Вертикальной черты только не хватает для полного сходства.
- Ну тебя в пень, с твоими экспериментами! - выкрикиваю в сердцах. - Я бы и так сказала, что моя стихия - огонь!
Иранна улыбается, как Джоконда, и забирает из рук Милы миску. Подносит её к лицу, принюхиваясь.
- Краска, - говорит удовлетворённо.
Ещё немного - и заурчит, как довольная жизнью кошка.
- Я горжусь вами, девочки.
Уходит к дому, а мы остаёмся сидеть, как привязанные. Я смотрю на огонь, что продолжает гореть ярко и высоко.
- Ииспугалась? - спрашивает Мила шёпотом.
- Не знаю. Растерялась, наверное.
Мила хихикает:
- Она хитрая, Иранна. Беез тебя ничего не получилось бы.
"А она почти не заикается", - думаю машинально и недоверчиво пожимаю плечами.
- Правда. Там, - Мила делает жест в сторону дома, - и твоя энергия. Я чувствовала... как вливалась...
- Что здесь происходит?
Это Геллан появился в саду. Вовремя.
- Да вот... костры разводим, песни поём...
Я забрасываю ногу на ногу и стараюсь говорить скучающе-небрежно, будто сидим на завалинке и семечки щёлкаем.
- Вы... в порядке? - спрашивает и переводит взгляд с меня на сестру и обратно.
Интересно, если я пожалуюсь на Иранну, он достанет свой меч?..
- Дара.
Брови сведены. В глазах - укоризна. Вот чёрт. Надо бубенчик в косу вплести, чтобы отгонять мысли. Забываю, что он слышит.
- Не обращай внимания, - брызгаюсь ядом, не сдержавшись, - всё это эээ... девичьи недомогания, гормоны всякие, нервы...
Что-то тяжёлое плюхается мне на колени. Вздрогнула, но не взвизгнула.
- Сильвэй, кожа да кости, а такой тяжелый!
Кот трётся большой башкой и мурлычит. Я перебираю пальцами волнистое белое руно. Мила улыбается.
- Уже знаешь, да?..
Девчонка кивает в ответ.
- Ты была права. Про сорокоша.
Ещё бы. Может, хоть теперь станут верить мне больше. Геллан чуть расслабился. У него совершенно другие глаза, когда он смотрит на кота. А день назад хотел вышвырнуть...
Иранна выходит на крыльцо. Они опять о чем-то мысленно шепчутся с минуту.
- Пойдём, Мила, - мягко говорит пуленепробиваемый братец, а я невольно думаю, что не такой уж он и сухарь...
Глава 43
Всё тайное становится явным. Дара
Три дня. У нас было три восхитительных, полных радости и счастья дня.
Спалось у Иранны, как в сказке. Вспоминалась избушка на курьих ножках: маленькая, но вместительная, словно внутри - другое измерение пространства. Три крохотные комнатки: кухонька с очагом, утварью, огромным столом и полками, забитыми разными склянками; комнатушка с сундуками, коробочками и узкой лежанкой, где ночевала я; комната попросторнее со шкафом-шифоньером, пузатым кривоногим комодом и кроватью с резным изголовьем - Ираннино жилище. А поверх всего - крепкий травяной дух, от которого голова в пляс, нос в свербёж, а душа из груди вон, но не хочется ничего менять: всё нравится, ничто не раздражает. Стены увешаны пучками и пучочками трав, сухими гроздьями ягод. Каждый свободный уголок завален сохнущими листьями, корешками, стеблями. Настоящая ведьмина берлога.
Мне казалось, что живу здесь сто лет - никакого дискомфорта. Вечером по очереди мылись в большой лохани, Иранна неспешно расчесывала мои волосы до электрического треска, затем принималась водить гребешком по своей, сливового цвета, гриве - пышной и густой, как меховая шапка. Волосы её стояли нимбом и едва касались гладких плеч. Муйба любила белый цвет - пронзительный и чистый, до хруста и рези в глазах, но прятала белоснежное бельё под более практичными по цвету блузками и юбками.
Меня распирало поговорить "за жизнь", но Иранна больше слушала, чем распространялась о себе. Не хотела говорить о прошлом, а мне мечталось хоть глазком заглянуть туда, за плотно закрытые двери, но все мои хитрые ходы разбивались о прочную кладку муйбиного молчания. Она делилась только тем, что считала нужным - ни на миллиметр больше.
Так я и засыпала - под своё бормотание и ворчливый огонь в очаге. Просыпалась рано - в серых сумерках, и, собрав вещи, выходила, крадучись, на улицу. Спала Иранна или уже бодрствовала - не знаю. Догадывалась ли она, куда я бегаю, - не знаю. Мне достаточно было, что она ни о чём не расспрашивала, не следила, давая мне волю.
Пританцовывая и дрожа от холода, я спешно натягивала одёжки в тесном сарайчике, где мирно ютились Ушан и Прынь, седлала своего старичка и отправлялась к озеру.
Дирмарр ждал меня. Всегда на одном и том же месте. Топорщился гребнями, расплывался по белому песку несуразной кляксой - неуклюжее грязное страшилище. Но стоило ему изогнуться шеей и повернуть морду, как происходило волшебство: исчезала толстая расплывшаяся туша - появлялся зеленоглазый очаровательный демон. Узкая лисья морда, чуткий нос с подрагивающими ноздрями, по-собачьи острые уши, встающие торчком, как только его что-то настораживало, удивляло, злило, раздражало... И эта шея, о, эта шея! Царственная, грациозная, говорящая, подвижная, как плеть, не имеющая костей, а только опасный хлыст, готовый в любую секунду превратиться в смертельное оружие.
Я не боялась его больше. Совсем. Словно перешла какую-то черту, когда сказала, что он - моя семья. Он мог пыхтеть и ворчать, рычать и замораживать неподвижным взглядом, но все эти маневры воспринимались как ритуал, необходимый для игры, правила которой мы писали сами...
- Димон, ты не романтик, а скряга с бриллиантами вместо мозгов. Что за блажь плеваться драгоценностями, рычать на людей и прятать сокровища, упавшие на землю?
- Глупая Дара, - показывал он острые зубы, - я прячу камни, чтобы меня не нашли и не убили. Но оставляю изредка кое-что - пусть радуются. Малоссть, самую малосссть... Как песчинки земли, слёзы озера...
- Зачем тебя убивать? - недоумевала я. - Ты же как дойная корова: от мёртвой туши не будет молока. Проще задабривать тебя и подставлять ладони под сверкающий водопад.
Он смотрел на меня из-под тяжелых век, брезгливо дёргал крыльями носа и многозначительно молчал. Он знал что-то, чего не знала я, но делиться откровениями не спешил.
- Нет, ты всё же подумай. Я бы на твоём месте заделалась местным божком - пусть бы аборигены носили скромные дары свои к алтарю, а взамен одаривала бы их солнечными камнями по праздникам. Раз в году, например, чтобы не расслаблялись.
- Будь на своём месте, Дара. И никогда не примеряй чужие роли, - холодно обрывал он мои фантазии и резко бил хвостом, давая понять, чтобы я не зарывалась.
В первый же день он показал мне спрятанный в скалах грот, где бил тёплый источник - белый, как молоко, от пузырьков.
- А давай я тебя искупаю? - предложила ни на что не надеясь.
Но Дирмарр словно ждал моих слов. Неуклюже забрался в воду, прикрывая глаза от наслаждения. Я нарвала гибких веток и, как могла, сплела подобие мочалки. Взгромоздилась на дракоящера сверху и, пыхтя, высунув от напряжения язык, драила его грязную шкуру. Чешуйку за чешуйкой. Вода мыльно пенилась под ладонями, грязь сходила легко, как со стекла. Чешуя влажно блестела медной рыжью, отдавала червлёным золотом, пропуская зелёные вкрапления.
- Йуху! Какой ты красивый! - орала я в восхищении, любуясь, как солнце пускает пушистых солнечных зайчиков на отвоёванных от грязи местах.
Я тёрла его до тусклого блеска белым песком, а Димон только довольно фыркал и тряс лисьей мордой, стряхивая капли с кустистых бровей.
- Ты рыжий-рыжий, мой замечательный Димон!
Он поглядывал на меня свысока, позволяя дурачиться. Не к лицу ему спорить с глупой девчонкой - пусть повеселится. Но я знала: хитрый драко ловит каждый миг, чтобы спрятать богатство, в котором очень нуждался, но не хотел признаваться.
После помывки он перестал казаться бесформенной тушей - обрёл формы, будто вместе с грязью отвалились ненужные запчасти, делающие его уродливой студенистой медузой.
Время летело незаметно - я уходила на мубины уроки, вела себя покладисто, старательно выполняя Ираннины задания. Рядом раскрывалась Мила - из неё сыпались чудеса, как из дырявого мешка. У меня ничего не выходило, но я не огорчалась, понимая, что выполнила свою миссию катализатора для Милы. В этом и заключался коварный Ираннин расчёт. Ну, и заодно мне в голову втолочь чего-нибудь.
Геллан педантично появлялся, когда сопровождал Милу на уроки и забирал домой. Мы почти не общались. Я не избегала его, но тщательно следила, чтобы не подумать или не ляпнуть лишнего. Он вёл себя ровно, без повышенного внимания, будто я одна из деревенских девчонок. Расспрашивал Иранну о Милиных успехах и ни разу - о моих. А я не могла понять, радует это меня или огорчает.
На следующий день по дороге на озеро я нарвала цветов с мясистыми лепестками, яркими, как осень.
- Принесла тебе букетик, - прощебетала, присаживаясь рядом.
Прислоняюсь к тёплому боку, перебирая цветы. Димон как печка: морозным утром, когда коченеют пальцы, нет ничего лучше, чем сидеть под боком у дракоящера. У цветов - короткие толстые стебли. От пёстрых лепестков рябит в глазах. Похожи на наши бархатцы, но лепестки толще, твёрже, как восковые.
- Вот, смотри, какие красивые, - протягиваю руку почти к дракоящерскому носу. - Это тебе.
Димон коротко кашляет и осторожно осыпает цветы алмазной пылью.
- Ээээ.... - не знаю, радоваться или огорчаться. - Ты считаешь, так лучше? Тебе больше нравится, когда они блестят?
- А тебе? - спрашивает, прижмуривая левый глаз. Шея превращается в знак вопроса.
- Вообще-то я тебе цветы подарила, - вздыхаю, поворачивая букет то так, то эдак. - По-моему, они и без блеска были чудо как хороши. А теперь... неживые какие-то...
- Зато не завянут, - кажется, он горд собой.
- Что же ты жрешь, раз плюешься камнями?
Он смотрит на меня свысока и скалит зубы, не собираясь отвечать.
- Эх... такой букет испортил, - вздыхаю и с сожалением, кладу цветы на песок.
- Женщины... вам не угодишшь.
- Что ты понимаешь в женщинах, бестолочь? - возражаю, поглядывая на одинокий букетик, запечатанный блестящей пылью.
- Изменчивые, - клеймит ворчливо, сметая лапой цветы.
- Многогранные, - возражаю из желания позлить, но толстокожесть - это черта характера, а не крепость шкуры. Димона не пронять такой малостью.
- Не замечаете того, что есть, и видите то, чего нет.
Я даже зависла: с таким подтекстом он выдал этот перл. Наверное, я чего-то не досмотрела в тонкой дракоящерской душе.
- Ты старший - тебе виднее, - соглашаюсь покладисто и, неожиданно для самой себя, чмокаю Димона в нос...
И был день третий - с влажным туманом, плотным, как сыр, жадным, как обжора. Он прятал в необъятную пасть долину и покушался на ноги: бредёшь в белёсом киселе и рискуешь заблудиться. Хорошо, что у животных есть нечто, вернее зрения: Ушан довёз бы меня к озеру даже с завязанными глазами.
- В такие дни хорошо играть в прятки, совершать преступления и пить какао с молоком, греясь у очага.
Димон, не оборачиваясь, слегка шевелит ушами.
- Зато почти тепло! - радуюсь я, но прислоняюсь к тёплой чешуе.
Интересно: он впитывает жар солнца и постепенно остывает или внутри у него полыхает ядерный реактор?..
- Глупая Дара, - ворчит Димон, и я чувствую вибрацию его туши.
- Глупая, умная... ничего не значащие слова. Скоро мы едем на ярмарку. Торговать и спасать долину.
- Кхе-кххрррр, - то ли кашляет, то ли усмехается, - блуждающая больше не придёт в эти земли.
Настораживаясь, делаю стойку, как охотничья собака:
- Откуда знаешь?..
Дирмарр, как всегда в таких случаях, молчит. Театральный лицедей, тянущий триумфальную паузу до бесконечности.
- В любом случае, лучше перестраховаться. Доверяй, но проверяй, кашу маслом не испортишь, не будь наивен, когда не уверен...
Что-то меня на народное творчество потянуло, хотя последняя фраза - шедевр не из той оперы...
- Барахтайтесь. Стрела запущена.
И такой он весь загадочно-оракульный, что хочется пнуть его от души под зад, чтоб перестал выделываться! Но Димон - друг, приходится терпеть его причуды.
- Что-то ты весь из себя такой добрый, прям слезу вышибает от умиления.
Дирмарр тяжело вздыхает, изворачивается шеей и тыкается мордой в мою макушку. Видать, я должна растаять и растечься лужей от счастья. Но сарказма хватает лишь на бледную мысль - на самом деле я действительно таю. Мне хорошо.
- Иранна жесткая и скрытная, - ябедничаю я, - мы для неё куклы на верёвочках. Дёргает и смотрит, что получится.
- Слепые.
- А она? - замираю, ожидая очередной бесконечной паузы, но надеясь на ответ.
- А она видит и чувствует.
Тру переносицу и кусаю губы. Ничего не понятно, но расспрашивать подробнее не стоит.
- Туман рассеивается... скоро будет солнце.
Светило и впрямь тянет лучи - размазанные, но крепкие: прорвали туманную оборону, и ничто их не остановит.
- Хватит сидеть, в статуи превращаться. Время заняться спортом, побегать, а то ты форму теряешь.
Дирмарр оглядывает себя. Взгляд у него такой, словно он ищет второй хвост. Ну да, он думает, что идеален.
- Спорим, не поймаешь меня? - подначиваю и срываюсь с места.
Димон фыркает и вразвалку устремляется вслед. Неповоротливо-неуклюжий, толстолапый, хвост волочется по песку дохлой змеёй.
- Ну же, шевелись!
Он делает коварный выпад, но я, смеясь, уклоняюсь и бегу вперёд. Его заносит на поворотах, он скребёт лапами по песку, извивается шеей, режет воздух обрубками крыльев.
- Это тебе не камнями плеваться! - куражусь и визжу от восторга.
Ноги увязают в белом песке. Дирмарр входит во вкус: рычит грозно и устращающе. Рёв сотрясает воздух. Я ору от души, делая вид, что напугана...
В какой-то миг всё изменилось. Беспечная возня перестала быть игрой. Он ощетинился гребнями, хлёстко ударил хвостом - так, что песок - вдрызг белыми комьями; изо рта повалил пар, а уши прижались к голове стрелками, как у кота.
Я замерла испуганным кроликом. Застыла, как мелкий суслик перед мордой кровожадной лисы. Оцепенела до ступора, когда не пошевелить ни рукой, ни ногой. В такой момент легче всего умереть - без сопротивления и почти без страха...
Я ошиблась, считая, что Дирмарр - животное неповоротливое и неуклюжее. Он умел двигаться, как ртуть - молниеносно, опасно, грациозно. Исчезал, растворяясь в воздухе, и появлялся в другом месте, как рыжий призрак. Глазами не уловить движений, умом не понять стратегии...
Справившись с ватными ногами, я помчалась. Так быстро, как, наверное, не умела никогда. Вклинилась в поднятый вихрь песчинок, споткнувшись, перевернулась в воздухе, открыла рот и заверещала до давления в барабанных перепонках. Дрогнуло небо, отражая мой непрекращающийся визг. Поплыл мир от слёз, выступивших на глазах.
Визжала, сколько могла. Вопила, пока хватало воздуха в лёгких. Две фигуры наконец-то замерли. Одна позади меня, вторая - впереди.
- Вы! Оба! Прекратили! - лаяла истерично, отрывисто, взахлёб.
Рыжий Дирмарр сзади. Чёрно-белый Геллан с мечом - почти перед носом. Я вижу искажённое лицо с упавшими внутрь глазами - белое-белое, как хрустящее бельё Иранны. Костяшки пальцев - белые-белые, как омытые веками черепа.
Под ногами шипит, плюётся, завывает дурным голосом Сильвэй. Уши прижаты, шерсть - торчком. Он похож на облезлого белого ежа.
- Не тронь! - кричу Дирмарру и веду в его сторону раскрытой ладонью.
- Замри! Мы играли! - воплю Геллану и протягиваю к нему вторую руку .
Но он продолжает двигаться. По инерции, не слыша и не видя. Кто сидит внутри него?.. Что он видит там, в глубине себя?..
- Геллан! Геллан! - ору, как сумасшедшая и пытаюсь ладонью остановить острый меч.
Всхлипываю от боли: всего лишь лёгкое касание, почти невесомое, а ладонь обжигает огнём. Узкая красная полоска набухает кровью, что капает на белый-белый песок... Но это приводит его в чувство. Кровь стоила того. Смотрит на меня чёрными глазами, по лицу проходит судорога. С силой вгоняет меч в песок. Больше, чем наполовину.
- Отойди, Дара. Прошу тебя, отойди, - бормочет он, пытаясь закрыть меня собою.
Голос его дрожит, но это не страх перед Дирмарром. Даже безоружный он пытается меня защитить... Я всхлипываю и вцепляюсь в него мертвой хваткой.