Мила таки осмелилась спросить. Какой прогресс!
- Скоро узнаешь, - сказала устало и толкнула девчонку плечом.
В этот момент ворота разверзлись и во двор влетел Геллан на Савре.
- Приготовились, - пробормотала сквозь сцепленные зубы и широко улыбнулась на все тридцать два. Кот под ногами хрюкнул, но с места не сдвинулся. Я бы тоже не сдвинулась: к нам приближалась туча, готовая метать молнии.
- Что ты опять натворила, Дара?
О, как мне нравится глубокий оперный голос! Бездонный, как Мариинская впадина, бесконечный, как космос, который...
- Дара.
Я моргнула. Вот чёрт. Мила сжалась в комок, но по видимому мне клочку розовой щеки я подозревала, что она пытается скрыть смех.
- Геллан... эээ... нууу...
- Только не говори, что ты потеряла красноречие, услышав мой оперный голос.
Он произнёс это мягко и очень бархатно. После таких модуляций обычно следует громоподобный бабах.
- И я не буду спрашивать, что означает "оперный".
Он приближался к нам медленно, как пантера перед прыжком.
- На самом деле всё настолько круто, что ты обалдеешь.
В деле дипломатии важно говорить уверенно. Я толкнула Милу локтем в бок.
- Это надо просто увидеть. Да, Мила?
Плечи у девчонки затряслись, а голова ушла в колени. Дождёшься тут помощи, как же. Я поднялась на ноги.
- Пойдём, - вздохнула и обречённо поплелась к саду.
Он шёл сзади и молчал. Я потянула калитку на себя и сделала несколько шагов вперёд.
- Ну, вот... - я взмахнула неопределённо рукой и застыла.
Застыл и бездушный чурбан. Я осмелилась обернуться.
- Шаракан... - он выдохнул слово, будто вынул сердце наружу. Помесь восхищения, облегчения, любования... Звучало как молитва и богохульство одновременно. И было от чего.
Сад переливался радугой. Мерцатели выстроились рядами на дорожках сада. Не толпились кучей, не прятались по углам. А ровнёхонько, стройненько, как под линейку, скрыли под собой извилистую каменную кладку. Они стояли на задних лапках, прижимая передние к груди и трогательно дёргали носиками. Какое сердце не дрогнет?..
- В общем, как-то так... - я снова жалко махнула рукой и замолчала, пытаясь справиться с щипанием в глазах и носу. Не хватало ещё разреветься тут перед ним.
Но в груди разливался горячий жидкий кисель, в ушах тарабанило сердце, а слёзы умиления прорвали плотину моей попытки вести себя сдержанно и с достоинством.
- Как тебе удалось?..
По-моему, он обалдел напрочь. Это вернуло мне остатки самообладания.
- Да никак, собственно. Начертила на воротах тайный знак, и мерцатели со всех окрестных пустошей примчались выпить чаю и побаловаться плюшками.
- Дара.
- Геллан. Не будь занудой. Откуда я знаю, почему они пришли.
Он смотрит на меня пристально. Слишком внимательно, обжигая синевой, у которой нет дна. Смотрит и молчит. Театрально бесконечная пауза. Я занервничала.
- Я тут не причем, Геллан...
Молчание.
- Да? - это даже не ирония, а ядовитый сарказм в крохотном слове, от которого хочется уклониться, как от пули, но реакции не хватает. Я ловлю смертельную дозу яда грудью: распрямляю плечи, втягиваю живот до зелёных чертей в глазах и гордо вздёргиваю подбородок. Мамуля, отвисшее брюхо и сколиоз мне не грозят, будь спок! На Зеоссе идеальная колония для несовершеннолетних по исправлению лахудрости.
- Да! - говорю царственно и холодно смотрю в синие озёра Геллановых глаз.
Кажется, на миг он забыл, как дышать. Затем выдохнул и отвёл прекрасные очи. Я даже живот отпустила из клещей воли от неожиданности. Я выиграла?..
- Я видел, как ты оборачивалась всю дорогу до замка. - говорит тихо, словно объясняя маленькому ребёнку, где он прокололся и почему нехорошо врать и делать плохие поступки. - Только не мог понять: почему? Мне казалось, ты боишься и чего-то ждёшь. Но до ворот с вами ничего не случилось и не могло случиться: опасности не было. Я знал. А потом что-то перемкнуло, когда ворота закрылись за вами. Разноцветная каша... И я догадался: что-то произошло.
- Сильвэй перестал транслировать телепередачу? - насмешливо протянула я, но бездушная сволочь даже ухом не повёл на незнакомые слова.
- У Иранны на грядках выросло кое-что.
Я моргнула. Наверное, так он и побеждает: просто меняет тактику, а ты не успеваешь среагировать.
- Я мог бы догадаться сразу, но только сумасшедшему зеоссцу придёт в голову мысль, что мерцатели добровольно в таких количествах появятся там, где живут люди. Даже не поблизости, а прямо в логове опасности...
Я молчала. Настала моя очередь тянуть паузу до бесконечности.
- Ты приманила их. Дара. Зачем? - продолжал монолог истуканище, свято уверенный в своей правоте.
Я фыркнула:
- С чего ты взял?
- Ты посадила мимеи на Иранниных грядках, и растения рванули буйно на радость меданам: в Верхолётной такой переполох, словно драконы с неба спустились. Иранна придумать ничего не успела, чтобы объяснить нелогичное явление.
- Может, они сами выросли? Мы там трясли семенами, как ненормальные, создавая украшения, - попыталась выкрутиться я.
Он снова смотрит на меня пристально, как на убогую дурочку без признаков зачатков интеллекта.
- Мимеи не растут там, где живут люди, - чеканит он каждое слово, - никогда. Агрессивная среда, угроза.
- Ну хорошо, - сдаюсь я и шумно выдыхаю воздух. Ощущения, будто бежала много километров по бездорожью. - Я посадила чёртовы семена. Перед отъездом. Но не для того, чтобы приманить мерцателей. Это был... научный эксперимент! У меня... появилась идея! Я не предполагала, что примчатся мерцатели. Всего лишь хотела попросить у мимей веточки... листики... что там у них?... для лекарства, мазей всяких. Если ты заметил, они заживляют быстро.
Геллан провел ладонью по лицу и тряхнул кудрями.
- Они не существуют друг без друга. Там, где появляются мимеи, появляются и мерцатели.
- Ну я как-то не подумала об этом! - раздраженно всплеснула руками и сдула упавшую прядь с глаз.
- Но ты всю дорогу оборачивалась.
- Да! Потому что... У тебя никогда не бывает предчувствий? Как будто что-то должно случиться? Я знать не знала, что они примчатся таким стадом!
Пока мы пикировались и орали друг на друга, мерцатели сошли с дорожек и окружили нас кольцом.
- Уру-ру, - тёрлись они о наши ноги. Геллан покосился вниз. Мерцатели тут же встали на задние лапки и сложили передние.
- Шаракан, - снова выругался он.
- Я не пойму, почему ты бесишься. Здорово как! Раньше вы их ловили и они... умирали. Сейчас пришли сами. Скоро радужных шкурок будет завались и целительные мимеи под боком.
- Что-то идёт не так...
Он смотрел поверх моей головы, прислушиваясь к чему-то внутри себя. Меня кинуло в озноб: именно об этом я думала, когда без конца оборачивалась по дороге к замку.
- Они... скрывались, боялись... Охота на мерцателей - очень тонкое искусство. А тут примчались. Им будто защита нужна. Безопасное место. Но почему-то пришли сюда, а не в Ираннин сад...
Я попыталась поймать ускользающую догадку, поэтому щёлкнула пальцами, чтобы Геллан заткнулся. Помогло.
- А с каких таких делов мчаться им в Ираннин сад? Только потому, что там мимеи? Насколько я помню, ты сидел в кустах и ждал, чтобы поймать мерцателей. Значит мимеи - только еда. Они не предупреждают об опасности, не умеют отличать хорошее от плохого. Иначе мерцатели были бы неуловимыми!
Геллан хмурит брови, пытаясь понять, к чему я веду. Надо сжалиться, а то вскипят мозги во властительной голове - что делать тогда будем?
- Тяпка. Думаю, это её лап дело.
- Урурур! - трётся довольная мордочка о мои ноги. Видать, хвалит меня за догадливость.
- Завтра часть мерцателей переедут в Долину. Будут обживать новые территории. Им там понравится. И меданы будут рады до визга.
- А пойдут? - сомневается Геллан.
Я корчу мину оскорблённой невинности:
- Побегут. За мною вслед, естественно.
Он кидает взгляд из-под мохнатых ресниц, кивает и, осторожно переставляя ноги, уходит из сада. Я смотрю ему вслед. Прямые плечи, стремительный шаг. Сильвэй, подпрыгивая на шести лапах, умудряется не отставать и тереться о его ноги одновременно. Бедный Геллан. Как же ему тяжело из спокойной размеренной жизни погрузиться в бесконечный хаос... Но кто говорил, что поймать и терпеть небесный груз - легко?..
Глава 49
Кое-что о любви и ненависти. Пиррия
Смотреть в огонь - забава детства. Три огонька - так называла их мама. Отца, Ивайю и её - Пиррию. Она, меньшая, не помнила матери. Все образы - со слов старшей сестры. Ивайе досталось больше: мамина теплота и мягкость, ласковый голос и воспоминания. То, чем обделила Обирайна меньшую из сестёр...
Некому было рассказывать сказки на ночь. Немногословный отец целыми днями пропадал в угарище. Его сильные руки ковали оружие и утварь, а в пламени топил он тоску по ушедшей в Далёкий Путь жене.
Он приходил домой усталый, пахнущий кожей, металлом и жаром, гладил большой ладонью по ярким головкам дочерей, молча ужинал, выслушивая девчоночье щебетанье, редко вставлял слово и ложился спать. А они с Ивайей устраивали гляделки в пламя очага, и тогда старшая шёпотом рассказывала истории о маме...
Пиррия завидовала - страшно-страшно и сильно-сильно - всем детям, даже выродку Геллану: у него была мать. Ещё тогда поклялась стать сильной, сильнее всех, выше и могущественнее, чтобы завидовали ей.
В детских играх бросала вызов и выигрывала, побеждала мальчишек, бесстрашно расквашивала носы и хохотала, ощущая, как бурлит тёмное пламя внутри. Клокочет и ищет выход.
Она без сожаления покинула Долину, когда выяснилось, что ей уготован путь сайны. Ничуть в этом не сомневалась: всегда знала о своей исключительности...
Пиррия смотрит в огонь не мигая. Проводит ладонью над шаловливыми языками. Годы учёбы позади. Самая лучшая, самая быстрая, самая молодая... Ленивые коровы учатся десятилетиями, а ей удалось вознестись раньше всех.
Есть всё: любимая, послушная, как котёнок, стихия, маленький замок, положенный ей по статусу. Нет только душевного равновесия из-за небольшой заковыки, занозы, царапины на гладком пути взлёта.
Мерзкий выродок, урод Геллан... Они росли вместе, посещали занятия муйбы. Он то появлялся в Долине, то пропадал на годы. Участвовал во всех детских играх, нередко был бит, но никогда не жаловался. С возрастом становился красивее и крепче, но всё равно оставался выродком.
Когда-то, по-детски, она даже была влюблена в него... Самый красивый мальчик в Долине и самый отстранённый и непонятный. Всегда на расстоянии, всегда готовый уклониться, не ответить ударом на удар. Это его она учила танцам. Это он мастерил ей лук и стрелы и первым видел, как запустила она в небеса свой самый первый огнешар. Это она пыталась поцеловать его, а он отклонился, сделал вид, что ничего не было. И этого она ему не простила. Ни тогда, ни сейчас.
Именно в тот момент перестал он быть полудругом, превратившись в объект ненависти и насмешек, злых шуток и издевательств, козней и подстав разного пошиба. Правда, ненадолго: они в очередной раз расстались. Геллана мать схоронила от злобного Пора в Братстве, а Пиррия отправилась учиться, чтобы стать сайной...
Она стремительно поднимается на ноги, делает несколько бесцельных шагов, до боли сжимает виски горячими пальцами... Воспоминания не могут уменьшить ненависть. Она бы хотела забыть тот день, но он следует за ней через годы, мучает стыдом и бессилием, а от этого зажигает в груди чёрное пламя, которое готово порвать её на части, но не уменьшает свой накал, а ширится и захватывает её с ног до головы, от макушки до пяток, не оставляя ни пяди плоти, что клокочет от ярости и гнева.
Раз за разом переживает она своё унижение - снова и снова, чтобы убедиться: ничего не изменилось, ничего не забылось: стоит перед глазами и терзает болью...
Она вернулась в Долину на несколько дней. Молодая семнадцатилетняя сайна, знающая себе цену. Ей давно стали чужими эти люди. Друзья детства, превратившиеся в ничто. Постаревший отец, растрачивающий силу на ковку металла. Старшая сестра, выскочившая замуж, чтобы рожать детей. Яркоголовая медана - самая низшая, ниже только деревенские муйбы, чей удел - принимать роды, лечить да учить детишек. Они для неё чужие, она для них чужая - тогда поняла чётко, раз и навсегда. Все эти люди не ровня ей, не чета.
- Сестрёнка! - радостно кричала Ивайя и прижимала Пиррию к груди, а она не чувствовала ничего: ни любви, ни теплоты. Скрывала презрительную улыбку, оглядывала убогое жилище и удивлялась: она здесь выросла?.. Она жила здесь?..
Ивайя тараторила, рассказывая местные сплетни. Пиррия слушала в пол-уха, скользила взглядом по неровным мейхоновым стенам и скучала.
- Геллан наш в очередной раз вернулся, - доверительно сказала сестра, и Пиррия вынырнула из своих мыслей.
- Да? - спросила спокойно и безразлично, чувствуя, как бешено заклокотало сердце в груди.
- Беда случилась, Пирр, - сетовала Ивайя. - Дракоящер его чуть не прикончил.
- Очень интересно, - пропела она, чувствуя, как от возбуждения начинают потрескивать волосы.
- Еле очухался. Недавно вот стал спускаться в Долину. Теперь ты низачто не узнаешь красавчика Геллана. Солнечные камни изуродовали его.
- Хотела бы я на это посмотреть, - тянула слова, притворно складывая брови домиком, качая головой, словно жалела несчастного Геллана. Не жалела. Радовалась. Теперь уж точно никто не поцелует холодного Геллана, уродливого Геллана, слабого Геллана.
- Говоришь, бывает в долине?..
- Да, - закивала головой Ивайя. Как раз в полдень приходит посидеть на лужайке. Слаб он очень.
- Надо бы поздороваться... со старым другом.
Ивайя трещала ещё о чём-то, но она уже не слышала сестру. Легко поднялась и вышла на улицу. Вдохнула полной грудью горный воздух, наслаждаясь его вкусом. Только ради этого можно потерпеть всё остальное. А ещё и Геллан - подарок Обирайны. Как ни крути - жизнь хороша!
Легко спустилась по тропинке и замерла, любуясь природой. Вот за этим она скучала - за сочными красками, вкусным воздухом, ярким солнцем. И горы... Седые, мудрые, молчаливые...
Заглядевшись на окружающие красоты, она чуть не пропустила его. Геллан шёл медленно, неловко припадая на левую ногу. Правая почти не слушалась его. Даже издалека было видно, как искажается лицо от боли. Половина лица. Вторая прикрыта ширмой волос.
Он доковылял до белого камня и сел, вытянув больную ногу, тяжело дышал - путь дался ему нелегко - и щурился, глядя на солнце.
Она смотрела на него, жалкого, убогого калеку, и не испытывала ни капли жалости. Наоборот: внутри пело и плясало жаркое пламя, живое, рвущееся на волю. Неслышно подошла поближе, чтобы лучше рассмотреть. Он почувствовал и вздрогнул. Повернул лицо. Ветер налетел и разметал волосы, и она увидела сине-багровое месиво с ужасной вмятиной на щеке. Вздрогнула и не удержала отвращения. Да и не собиралась этого делать. Улыбалась хищно, прислушиваясь к внутреннему рёву.
- Геллан, Геллан... Ты ли это, друг мой?..
Он смотрел ей в глаза и не шевелился.
- Здравствуй, Пирр, - голос прозвучал слишком спокойно и слишком знакомо. И она потеряла равновесие.
- Это всё, что ты можешь сказать после долгих лет разлуки?
Она сжала пальцы и коварно пустила огнешар, что оглушительно взорвался прямо возле камня, на котором он сидел.
- Не надо, Пирр.
Он продолжал сидеть спокойно и даже не моргнул, лишь погладил ладонью больную ногу.
- Ну почему же? - возразила она и запустила в другую сторону огнешар побольше.
Зашипев, съежилась трава.
- Не надо, Пирр, - сказал он ещё холоднее.
- Бедный уродливый выродок Геллан, - пропела она, перекатывая в ладонях огнешар, - никому не нужный, несчастный, забытый.
- Столько лет прошло, Пирр, а ты всё та же: взбалмошная деревенская девчонка, не умеющая прощать и забывать.
Он сказал это как-то устало, словно ему наскучил разговор. Земля ушла у неё из-под ног. От этого голоса, жалкой фигуры, каменного спокойствия. Он слаб, а она сильна. Он ничтожество, а она сайна. Урод, калека, выродок! Пламя ревело и застилало глаза.
- Встань, Геллан! Я вызываю тебя на поединок! И ты ответишь за мерзкие слова, за деревенскую девчонку. Ты почувствуешь мою силу, и уже никогда - слышишь! - никогда не посмеешь говорить обо мне неуважительно и с пренебрежением!
- Не надо, Пирр, - сказал он в третий раз очень тихо.
И она захохотала прямо ему в лицо:
- Что, сдаёшься? Без боя? Что ещё можно ожидать от тебя? Ты вечно уклонялся и уходил. Ты даже не подобие мужчины. Ты баба в штанах, слизь бесхребетная!
Что-то дрогнуло в его лице, прошлось судорогой по синюшно-багровым узлам и вмятинам, но ей было всё равно: ярость вырывалась огненными вихрями, электризовала волосы и срывалась молниями с кончиков пальцев.
Нет, она не будет его убивать. Только унизит. Сорвёт одежду. Нарисует огненный знак на груди. Клеймо, которое будет вечно, до конца дней, напоминать об этом дне.
Он медленно поднялся. Неловко, стараясь не опираться на больную ногу. Кажется, ему было больно, очень больно, но ей его не жаль. Ни на ноготь. Пусть страдает! Потому как боль от унижения окажется куда сильнее, чем физическая.
Она забрасывала его маленькими огнешарами, выжигая круг, за который он вряд ли сможет перешагнуть. Но он не стал перешагивать. Он вообще не шевелился. Лишь постепенно разогнулся, распрямляя плечи.
- Ну давай же, давай, Геллан, - издевалась она, - это поединок, сражайся! Или будешь стоять, надеясь, что я тебя пожалею?
Он молчал. Она не заметила, как всё изменилось. Не двигался, не уклонялся, а просто выпрямился ещё больше и начал медленно разводить руки, словно хотел сдаться. Это подстегнуло её. Она не собиралась прощать и миловать.