Я не могу говорить… В горле стоит ком, который мешает дышать. Я не могу справиться с этим противным чувством беспомощности. Я просто плачу…
– Ш-ш-ш… успокойся, не надо так. Не надо… – Он укачивает меня как маленькую, гладит по спине, по плечам. – Все, все… уже все кончилось. Ты можешь сейчас уехать со мной? Можешь не пойти на работу? Давай позвоним твоему старшему тренеру, скажем, что ты заболела. Тебе нужно отдохнуть, заинька… Поедем ко мне на дачу, поживем пару дней.
– Я… я не могу… – выдыхаю я, обретя способность говорить. – У меня там… ребенок…
– Хорошо… не плачь. Решай проблемы, вечером я к тебе приеду. Обещай, что не сбежишь раньше, ладно?
– Да…
– Все, вытирай глаза. Смотри, вся тушь по лицу растеклась… погоди, сейчас… – Он лезет в карман чехла на сиденье, достает пачку салфеток и начинает вытирать мое лицо. – Ну вот… ты бы умылась зашла, а то грязная вся…
– Да, я зайду…
– Тогда – до вечера? – Он заглядывает мне в глаза, и я согласно киваю. – Ну, беги!
Я выбираюсь из машины и бреду в клуб, захожу в туалет и долго плещу в лицо холодной водой. Мне не стало легче – стало еще тяжелее. Он все знает… Мне непонятно, откуда, но понятно, что знает все до мелочей. Непонятно только, почему он так ведет себя и что означает это его вселенское всепрощение. Не является ли оно частью какого-то плана по жестокому наказанию? Все возможно, потому что Костя не из тех, кто вот так запросто может спустить измену, тем более мне, имея возможность отомстить физически, удовлетворив при этом еще и свою страсть.
В кабинете я сразу ложусь на диван и отворачиваюсь ото всех. Тренеры в недоумении – обычно даже с похмелья я не позволяю себе таких вольностей. Славик присаживается на корточки, долго сидит так, потом начинает легонько дуть мне в затылок.
– Потеряйся, – бросаю я.
– Вам плохо?
– Мне чудовищно, но тебя это не касается.
– Хотите кофе?
– Не хочу.
– Лариса Валентиновна, вы лучше домой идите, что лежать-то здесь? Будут сейчас доставать разговорами.
– Вот и начни с себя – просто отстань.
Он поднимается и уходит, а я опять плачу.
– Мама, мне нужно уехать на два дня.
Не скажу, что маме такая перспектива понравилась – она вообще в последнее время общается со мной крайне сухо, да и правильно, наверное. Проклятая Лори совсем распоясалась, ведет себя, как хочет, не считаясь ни с кем и ни с чем. Она вылезла изнутри и все настойчивее высказывает свои желания. Мне нужно как-то задавить ее, загнать обратно, потому что выгнать ее совсем невозможно. Но посадить ее на короткую крепкую цепь я могу. И я обязательно это сделаю, просто мне нужно время.
– Куда ты собралась? – мама недовольна, но сдерживается.
– К Ленке.
Об этом я уже договорилась с подругой – у нее квартира в городе-спутнике, и я попросила Ленку сказать, что мы с ней едем туда вдвоем.
– Это все странно… зачем?
– Мам! Ну когда еще у меня будет возможность побыть с подругой вдвоем, а? Скоро Сашка приедет, и я уже не смогу выбраться куда-то. Я так устала…
– Хорошо. Только звони мне, ладно? Ты в последнее время какая-то странная.
– Ой, мам, ну, не начинай ты! Все нормально, я просто устала.
Кладу трубку и какое-то время сижу в полной отключке. Надо собираться, но я не могу сдвинуться с места. С большим трудом заставляю себя встать и начать рыться в шифоньере.
Костя приезжает около девяти часов, звонит снизу:
– Ты готова? Спускайся.
Я сажусь в машину и сразу лезу в карман чехла сиденья – там лежит кожаный ошейник. Костя недоуменно наблюдает, как я застегиваю ремень на шее и закрепляю карабин на ножке подголовника.
– Что ты делаешь? Зачем?
– Молчи, а? Так надо.
– Прекрати!
– Все, поехали! – отрезаю я, откидываясь назад и закрывая глаза.
Мне на самом деле так надо – потому что иначе я боюсь выскочить из машины на полном ходу и разбиться…
* * *Дача у Кости далеко за городом, почти полтора часа быстрой езды. Мы въезжаем в ворота, когда уже совсем стемнело. Валит снег – вот такая весна в этом году…
– Сейчас затоплю камин, будет тепло. – Костя забирает у меня сумку с ноутбуком, стягивает куртку, сапоги. – Ты иди в комнату, я сейчас.
В комнате темно и сыро, промозгло как-то. Я забираюсь на старый диван с ногами и обхватываю себя руками за плечи. Появляется Костя с охапкой дров, кидает их в угол и начинает растапливать камин.
– Замерзла?
– Немного… ничего, пройдет.
– Ты есть хочешь? Я в ресторан заехал, прихватил твои сушки.
«Сушками» он всегда с иронией называет суши, которые терпеть не может сам, однако частенько балует меня ими. Я сейчас не могу есть, но обижать Костю не хочется, поэтому я встаю с дивана и иду в маленькую кухню, где на столе свалены в кучу яркие пластиковые коробки.
Мы молча ужинаем, словно боясь нарушить то хрупкое перемирие и равновесие, которое возникло между нами за время поездки. Костя нервничает, я это вижу. Сейчас бы выпить чего-нибудь, но попросить я не решаюсь. Не решаюсь, потому что не знаю, что он задумал, как все пойдет дальше, что он захочет со мной сделать. Я знаю, что буду терпеть все, все, что угодно, – лишь бы ему было хорошо. Но он и сам понимает, каково сейчас мне, поэтому достает из сумки бутылку коньяка:
– Давай понемножку…
Я вскидываю глаза:
– Как скажешь…
– Лор… ты мне не нравишься сегодня. Ты что такая напряженная? Боишься меня?
– Я боюсь себя…
– Давай сейчас не будем разговаривать об этом, – просит он. – Если захочешь, мы поговорим об этом завтра, или потом, когда ты будешь готова. Я не стану тебя торопить, Лор… я хочу, чтобы тебе было хорошо.
– Костя… мне плохо – и вряд ли это скоро изменится… мне плохо не физически, потому что – что такое физическая боль в сравнении с моральной, Костя? С тем, что происходит сейчас, я не могу справиться – просто не могу…
Я опять начинаю плакать, и слезы падают в граненый стакан, где, налитый на полпальца, янтарно светится коньяк. Костя молчит – вряд ли ему лучше, чем мне. Я просто не представляю, как он может вообще смотреть на меня и знать о том, что я сделала. О том, с кем я была. Он протягивает руку и берется за цепочку ошейника, свисающую по моей груди вниз, тянет за нее, и я встаю и подхожу к нему. Он смотрит на меня снизу вверх:
– Ну что ты казнишься так, а? Ну что произошло? Подчинилась желанию? Поиграла, получила удовольствие? Ну и хватит уже. Прекрати.
– Костя…
– Да что ж ты так убиваешься – ты ж так не убьешься, – усмехается он и усаживает меня к себе на колени. – Перестань, я тебя серьезно прошу. Давай все забудем! Не было ничего – ни Джера, ни этого дня – ничего. И ничего не изменится между нами, я тебе обещаю. Поверь мне – я умею держать слово. Поцелуй меня, Лор…
Я послушно приближаю свои губы к его, осторожно касаюсь и чувствую вкус коньяка. Мы целуемся долго-долго, словно никогда не делали этого, словно все у нас впервые…
– Идем спать, заинька, уже очень поздно. Завтра баню натопим, погреемся. Спину твою немного в порядок приведем. Когда твой приезжает?
– В понедельник…
– У, так у нас куча времени! Не переживай, он ничего не заметит… Идем.
Я раздеваюсь, пока Костя застилает постель на диване в жарко натопленной комнате. Свет не зажигаем – я попросила не делать этого, потому что не хочу, чтобы он видел чужие следы на мне. Ныряю под одеяло и сворачиваюсь в клубок. Костя тоже ложится, тянет меня к себе и нащупывает ошейник, который я так и не сняла. Едва он пробует расстегнуть его, как я откидываю руку и прошу:
– Не надо… пусть будет.
– Дурочка ты…
Два дня… два дня без секса, практически без разговоров… Мы гуляем по пустынному дачному поселку, утопая в постоянно падающем и тающем снегу. Я уже давно не бывала на свежем воздухе так подолгу, у меня постоянно кружится голова от избытка кислорода. Костя прихватил аппарат для лазерной физиотерапии, сам сводит шрамы с моей спины. Ни словом не обмолвился о Джеральде, и я ему за это безмерно благодарна. Мы сидим вечерами у камина, взявшись за руки, и молча смотрим на горящие поленья. Иногда я смотрю Косте в глаза и замечаю, что он хочет что-то сказать, но то ли не решается, то ли боится.
Я подозреваю, что тема для разговора не из приятных для нас обоих.
– Костя… если ты хочешь что-то знать, то можешь спросить.
– Что спросить, заинька? – Он помешивает кочергой угли и не смотрит на меня.
– Я не знаю. Просто вижу, что тебя гложет что-то.
– Гложет, Лор… но я не знаю, как спросить об этом так, чтобы не убить тебя вопросом.
– Я уже могу обсуждать это. Потому что молчать дальше тяжело.
– Ну, тогда расскажи. Нельзя носить в себе такую тяжесть.
И меня прорывает. Я сажусь на пол у его ног, кладу голову на его колено и начинаю рассказывать. Я говорю долго… он молча слушает, не перебивает, только по лицу пробегают тени. Когда же я замолкаю и закрываю глаза, мне на затылок ложится его рука.
– Заинька… ты сильная у меня, оказывается… Я бы не решился рассказать тебе подобное о себе.
– Ты ненавидишь меня?
– За что?
– За все…
– Не говори глупостей, заинька… я на тебя молиться должен, ты ведь святая у меня.
Да. Я святая. Только, чтобы это понять, мне почему-то потребовалось вываляться в грязи, – видимо, она лучше подчеркивает мою святость…
На второй день у Кости случается приступ оскорбленного самолюбия, и он замолкает. Совсем. Я чувствую себя собакой, порвавшей любимые хозяйские тапки, – бить ее не хотят, жалеют, но наказать-то нужно, поэтому убивают презрением.
«Ах ты, гадкое животное! Я тебя отучу вещи портить!..»
Я хожу по дому, не зная, куда себя приткнуть. На улице холодно и мерзко, гулять не выйдешь. Заняться нечем – Интернет постоянно глючит и вылетает, читать ничего не хочу. Костя лежит на диване с видом обманутого мужа, напоминая мне Васисуалия Лоханкина… «Ты самка, Лора, публичная девка… какого черта к Джеру ты свалила от меня?!» – ой, да простят меня Ильф и Петров…
Но его лицо именно так сейчас и выглядит. Я пытаюсь заговорить с ним – бесполезно, и после нескольких попыток я умолкаю. Так проходит весь день до самого вечера. Единственный диалог состоялся где-то в обед, когда Костя собрался в магазин. Вернее – в ларек у дороги.
– Ты чего-нибудь хочешь?
– Да. Купи мне шоколадку, если не трудно.
– Не трудно.
Все – собрался и ушел.
Шоколадку привез, но не ту. Я ем только горький и без добавок, а этот оказался с начинкой из трюфельного крема с орехами, да еще и молочным. Я промолчала, конечно, понимая, что в придорожном ларьке могло и не быть горького шоколада…
Забиваюсь с этой шоколадкой в уголок, страшно жалею себя. Костя опять занимает позицию на диване, бесконечно просматривая на своем ноутбуке диск с сериалом, причем только одну сцену – изнасилования одной из героинь. Что-то мне страшновато…
Хотя в принципе я не боюсь физического насилия – я прекрасно знаю Костю, он не получает удовольствия от секса в таком формате.
Поздно вечером он произносит самую длинную фразу за весь день:
– Заинька, сделай, пожалуйста, чая с сахаром.
Я для вида кобенюсь минут десять, но потом иду и делаю чай. Подношу прямо к дивану, сажусь на краешек:
– Костя…
– Не говори ничего.
Он садится и берет у меня из рук чашку, стараясь даже не касаться пальцев. Я в принципе понимаю, а чего еще ждать-то – после всего? Удивительно, что спит со мной в одной постели…
Забираю чашку, снова сажусь за ноутбук. Долго стучу по клавишам, пытаясь переделать текст договора с клиентками клуба, но понимаю – не выходит. И вдруг с дивана, где уже расстелена постель, доносится:
– Выключай все и ложись. Ночь на дворе.
Я проявляю недюжинную готовность к подчинению, чего за мной вообще не водилось, выключаю ноутбук и быстро раздеваюсь. Ныряю под одеяло и тут же оказываюсь в горячих руках:
– Что, сучка, ты ведь вот этого и ждала?
Я не ждала ничего – мне просто очень тоскливо все время молчать и грызть себя изнутри… Можно подумать, я не понимаю, что натворила… Но что мне теперь – горло перерезать себе?
Костя наваливается на меня всем телом, вдавливает в старый диван, который угрожающе скрипит:
– Я тебя убил бы… я обещал, что не напомню – и не могу…
– Убей… – Я чуть вытягиваю шею и замираю.
Костя чувствует мое напряжение, чувствует, что я не шучу. Он боится таких моих реакций, потому что я становлюсь непредсказуемой.
– Скажи мне честно… тебе было с ним хорошо? – глухо спрашивает он, утыкаясь лицом в подушку над моим плечом.
– Было. – А смысл скрывать, если я и так прекрасно понимаю, что это он рылся в моей аське и в моей почте? А раз так – то и я не буду скрывать. Не хочешь знать – не спрашивай, это ведь так очевидно.
– Лучше, чем со мной?
– По-другому.
Он отпрыгивает от меня так, словно я его ужалила, садится к противоположной спинке дивана и шарит рукой по табуретке, на которой лежат сигареты и зажигалка.
Меня всегда удивляла эта мужская манера соревноваться. Это смешно: не может быть одинаково с двумя разными людьми, а он что хотел? Я могу, конечно, соврать, сказать, что, мол, дорогой, да с тобой вообще никто не сравнится… Но зачем? Я не хочу жалеть его, потому что он тоже виноват в случившемся. Он – так же, как и я. Почему я должна брать все на себя, зачем?
Костя курит и молчит. Только в темноте красным вспыхивает огонек сигареты, когда он делает очередную затяжку. И опять угнетающее молчание…
Костя тушит в пепельнице окурок и ложится, отвернувшись от меня. Я дожидаюсь, пока он заснет, и тихонько вылезаю из-под одеяла. Беру сигарету, сажусь за стол и снова включаю ноутбук. Но у него через пять минут садится батарея, а электричества в поселке нет. Опаздывает сюда цивилизация…
Я ложусь под бок к Косте, боясь даже прикоснуться, чтобы не разбудить. Но он сам переворачивается и сгребает меня в охапку, бормочет сонно:
– Куда ходила?
Изменять тебе бегала – с соседским барбосом! Просила ошейник померить…
В особо трудных ситуациях меня всегда одолевает «висельный юмор» – типа предсмертный…
– Пить ходила, спи…
* * *Костя привозит меня домой и сразу уезжает – ему на работу. Я же, едва успев раздеться, валюсь в кровать. Легла вчера около пяти, а в шесть меня уже подняли и засунули в машину… Выпадаю из жизни почти до обеда. Когда звонит мобильный, я не сразу соображаю – кто и что. Оказывается, это Митька, я и забыла, что сегодня танцую на концерте… Елки-палки! Голову еще мыть…
Вскакиваю и начинаю бегать по квартире. В клуб приезжаю за сорок минут до концерта, а мне еще краситься и с волосами что-то делать. Влезаю в платье, кое-как застегиваюсь – и вовремя. Появляется Славик во фраке и недовольным тоном спрашивает:
– А опоздали-то почему?
– Так, юноша! Не слишком громко? – цыкаю я, и он сразу начинает спускать на тормозах:
– Пошутить нельзя… я же просто так спросил, еще есть время…
– Вот и потеряйся пока.
– А вы что с волосами собираетесь делать?
– Не знаю еще… может, посоветуешь? – Я разворачиваюсь от зеркала, и Славик убирает с моего лица челку:
– Вот так не хотите – гелем назад, а остальное оставить, как есть? И вот сюда, слева, прицепить розу? Классно будет – красное на черном…
Я смотрю в зеркало и соглашаюсь. Через пятнадцать минут все готово – макияж, прическа, я… Идем разминаться, и Славик неожиданно решает танцевать не во фраке, как положено по стандарту, а в латинской черной рубахе. Мне идея как-то не очень нравится – танго в рубахе напоминает мне аргентинский притон, а во фраке все-таки нечто более цивилизованное. Но Вячеслав уже все решил, бежит переодеваться. Я аккуратно, чтобы не помять платье, присаживаюсь на краешек стула. Смотрю в зеркало: ох, я сегодня что-то нереально хороша… Только слишком ярко накрашена, но по-другому нельзя – лицо должно быть видно со сцены. Ничего, потом умоюсь и накрашусь заново.
В клубе сегодня дурдом: семинар проходит, приехал московский специалист, кругом пары, одни занимаются, другие уже закончили – отдыхают в ожидании групповых. И тут еще мы со Славиком в костюмах…
– Вы только на сцене не волнуйтесь, Лариса Валентиновна. – Славик расстегивает рубаху до пупка, разглядывает себя в зеркале.
– Спятил, болезный? Я танцевала, когда тебя еще в проекте не было! И он меня учить будет! – Я возмущенно фыркаю и встаю со стула.
Славик ловит меня за руку и быстро начинает двигаться по залу, изображая страстного мачо.
– Вы такая стали обидчивая… даже странно. Раньше всегда еще и над нами шутили, а сейчас…
А сейчас мне как-то не до шуток… В моей жизни что-то рухнуло, и то, что я сейчас танцую тут с тобой, вместо того чтобы резать вены, – уже удача!
Старший тренер спускается из кабинета и орет не своим голосом:
– Да вы одурели, что ли?! Почему еще тут?! Вам через три минуты выходить!
– Ой, я тебя прошу, не кричи! – морщусь я и беру Славика под руку. – Идем, кавалер.
Выступаем нормально, зал ревет – ну, танго всегда смотрится эффектно. У меня по спине от напряжения течет струйка пота, лоб тоже влажный, и руки… Что-то я разнервничалась… Славик пользуется ситуацией и тем, что я растерялась, наклоняется и целует меня в щеку. Я дергаюсь:
– Это что еще?!
– Ну, так положено – после выступления! – находится моментально молодой наглец.
– Больше не пробуй даже.
– А то что? – с любопытством спрашивает он, заглядывая мне в глаза.
– Отвали, Славик!
Я вырываю руку и почти бегом направляюсь в кабинет.
Семинар заканчивается поздно, и я остаюсь на вечеринку. Так принято – в первый день семинара скромно отмечать. Я чувствую себя в этой компании совершенно раскованно, хотя все моложе меня, пусть не намного, но моложе. Однако танцы – это такая стихия, где возраст не имеет определяющего значения.
Славик, естественно, занял себе местечко рядом со мной, сидит, тесно прижавшись бедром к моему бедру. Ухаживает за мной, смотрит с обожанием, причем завуалированно так, чтобы никто не догадался. Замучил…