– Когда?
– Я не знаю… Потом! – Жанна бросила телефонную трубку на рычаг, выдернула шнур из розетки.
Это был уже не страх. Какое-то мучительное, доселе незнакомое чувство, которое разрывало грудь изнутри… Совесть? Сожаление?..
Внезапно в дверь позвонили.
Жанна оцепенела – ей показалось, что пришел некто, кто должен был совершить над ней скорый и справедливый суд. Явился Судия – вот именно так, на старинный манер…
С бешено колотящимся сердцем она заглянула в «глазок», но обнаружила на лестничной площадке всего лишь Сидорова с Айхенбаумом в офисных костюмах, с портфелями в руках. Быстро впустила их.
– Жанка, мы тебе звонили, звонили… Ты телефоны все отключила, что ли? – встревоженно спросил Сидоров. – Мы уже волноваться стали!
– Что случилось? – спросила Жанна со страхом. – Ну, говорите быстрее!
Сидоров с Айхенбаумом переглянулись.
– Да ничего… Мы как раз у тебя хотели все узнать. Жанна, что это было?
– У тебя с Пересветовым роман, что ли? – с ревнивым любопытством спросил Сидоров.
– Господи, а вам-то что?! – в отчаянии закричала Жанна, проходя в комнату. За окном был светлый теплый вечер, продолжали неистово чирикать воробьи.
– Мы твои друзья, Жанна, мы должны знать, – строго произнес Айхенбаум и достал из портфеля три бутылки шампанского.
– Ты бы знала, какие среди народа слухи ходят! – подхватил Сидоров и достал из своего портфеля бутылку коньяка и бутылку виски. – Одни утверждают, что ты обещала выйти замуж за Пересветова, если он прямо на свадьбе бросит Леонтьеву… Другие говорят, что Пересветов был давным-давно в тебя влюблен, от безнадежности сделал предложение Леонтьевой, но на свадьбе внезапно понял, что жить без тебя не сможет, и передумал жениться…
– Есть еще версия, но в нее никто не верит: Пересветов узнал, что у Нинки будет ребенок не от него, а от Гурьева, но тогда непонятно, почему во время церемонии Юрка с тебя глаз не спускал!
– А Крылов говорит, что у Пересветова от волнения просто горловой спазм случился. Спазм и еще что-то такое нервное, отчего он был вынужден повернуть голову в твою сторону… В общем, в шею что-то вступило, – вспомнил Сидоров. – А все остальное – просто гнусные измышления.
– Но платье у тебя было потрясающее! – воскликнул Айхенбаум. – Действительно, чем-то оно напоминало свадебное, да, Яшка? Это нарочно или случайно?
– Далось вам это платье… – с отчаянием произнесла Жанна. – Да пропади оно пропадом!
Она снова упала на диван и, накрыв лицо диванной подушкой, застонала. Айхенбаум с некоторым усилием отнял у нее подушку:
– Жанна, мы пришли поддержать тебя…
– Поддержать? – закричала она. – А это тогда что? Вот это, это!..
Она указала на расставленные на столе бутылки.
– Это легкий антидепрессант, – доброжелательно произнес Сидоров. – Скорее для нас, чем для тебя. Мы же за тебя волнуемся… Где у тебя посуда?
– Да вон, на полках. – Айхенбаум открыл дверцы шкафа. – Нет, я все больше склоняюсь к мысли о том, Яша, что у Жанны никакого романа с Пересветовым не было. Досужие домыслы!
– А что дало тебе повод сделать такой вывод? – с любопытством спросил Сидоров.
– Элементарно – Жанна дома, одна, никакого Пересветова поблизости не наблюдается. Стали бы влюбленные проводить выходные врозь!
– Я убью вас… – в отчаянии пробормотала Жанна. – Нет, это невыносимо! Над этим нельзя шутить, нельзя – понимаете!
– Начнем с легких напитков… – Айхенбаум ловко открыл шампанское, разлил его в бокалы. – Ну, за нашу Жанну!..
Сидоров с некоторым усилием усадил Жанну, обнял ее за плечи:
– Перестань, все будет хорошо. Не кисни…
Айхенбаум вложил в ее руки бокал:
– За тебя, Жанна.
Она отпила из бокала, не чувствуя вкуса шампанского, произнесла с трудом:
– Вы в курсе, что Нина избавилась от ребенка?
– Серьезно? – удивился Сидоров.
– В общем, а что ей оставалось делать? – пожал плечами Айхенбаум.
У Жанны задрожали руки, и она половину бокала пролила себе на колени. Айхенбаум предупредительно подал ей салфетку.
– Вы не понимаете… Это ужасно!
– В конце концов, Нину никто не заставлял делать это, – важно произнес Сидоров. – Как я понимаю, это было полностью ее решение.
– С женщинами это случается часто, – кивнул Айхенбаум. – И никто никогда из этого не делает трагедии. Такова жизнь.
– Дурак… Ладно, я скажу – Юра из-за меня бросил Нину. Это я во всем виновата.
Сидоров налил ей еще шампанского.
– Ну, а ты-то к нему что чувствуешь? – серьезно спросил он.
– Я? – Жанна залпом выпила бокал и задумалась. – Я люблю его. То есть… Ну да, я люблю его, только почему-то сейчас не могу видеть…
– Это нонсенс, – строго произнес Руслан Айхенбаум и сел рядом с Жанной по другую руку. – Ты не можешь любить Пересветова. Он… Он не тот человек. Это наваждение.
– Да, это наваждение! – горячо согласился Яша Сидоров. – И, как всякое наваждение, оно скоро пройдет…
– Но почему – наваждение?.. Почему – «не тот»?.. – рассердилась Жанна.
– Потому что ты сейчас не с ним. Ты с нами. Ну где, где он, твой Юрочка Пересветов?.. Пересветов, ау! – пропел Айхенбаум, снова разливая шампанское в бокалы.
– Что мы празднуем? – с недоумением спросила Жанна. – Пир во время чумы какой-то…
– Вот ты сама и ответила. Пир во время чумы… – Айхенбаум быстро поцеловал ее в щеку.
Сидоров показал ему кулак и чмокнул Жанну в другую щеку – он ни в чем не желал уступать другу.
– Нет, у меня от этой шипучки изжога, – поморщился Айхенбаум. – Все, перехожу на нормальные напитки… Яшка, открывай вискарик!
Оба скинули пиджаки, оставшись в белых рубашках.
– Я поняла… – вздохнула Жанна. – Вы собираетесь у меня заночевать, а утром отправиться на работу. Так?
– А что такого? – пожал плечами Руслан Айхенбаум – под рубашкой у него перекатывались мышцы. – Ты против?
– Нет, – не сразу ответила Жанна. – Оставайтесь. Одной мне страшно. Очень страшно.
Сидоров с Айхенбаумом сели с бутылкой у ее ног, на полу.
– Глупенькая… чего же ты боишься? – улыбнулись они.
– Себя. Себя я боюсь, – тихо сказала она, положив руки им на головы. Каштановые, с рыжинкой, жесткие волосы Сидорова, мягкие темные пряди Айхенбаума… – Вам не кажется, что Крылов меня теперь уволит?
– Платоша велел передать, что ты можешь посидеть дома недельку-другую, пока все не уляжется, – вспомнил Яша Сидоров, нежась под ее рукой. – Некоторые из граждан настроены против тебя, но это ничего, мы сумеем защитить нашу Жанну…
Втроем они довольно быстро управились с виски.
– Слушай, а почему ты не поешь? – спохватился Айхенбаум. – Ты же должна петь?
– С чего бы это? – удивилась Жанна.
– Ну как же! У тебя же мать эта… известная певица вроде!
– Ксения Дробышева, – подсказала Жанна.
– Вот-вот! Кстати, почему ты не Дробышева, а Ложкина?
– Потому что у моего папы фамилия – Ложкин! – засмеялась она и принесла из другой комнаты гитару. – У меня ни слуха, ни голоса… «Мы себе давали слово – не сходить с пути прямого… Вот новый поворот, что он нам несет – пропасть или взлет? Омут или брод…» – отчаянно заголосила она, бренча по струнам.
– Нет, это невозможно… – покачал головой Руслан Айхенбаум и отнял у нее гитару. – Ты очень красивая женщина, Жанна, но ты действительно не певица.
Он сел напротив в кресло, медленно провел рукой по струнам. Потом запел негромко, приятным глуховатым голосом:
– Утро туманное, утро седое…
Руслан спел один романс, потом другой. За окнами давным-давно была ночь, и в какой-то момент Жанне вдруг показалось, что все произошедшее накануне было сном. На самом деле никакой трагедии не было, и вообще, ничего не было – ни свадьбы, ни ее бегства, ни телефонного разговора с Юрой… Только она, и только двое ее друзей – сидят себе мирно, болтают, поют, напиваются потихоньку – словом, все как всегда…
– Как же я вас люблю! – вздохнула Жанна. – Если б вы знали… Русик, Яша – самые лучшие на свете.
– Тогда зачем тебе Пересветов? – обиженно произнес Сидоров. – Сама же говоришь, что мы – лучше. Выходи за нас, а? Я, между прочим, официально делаю тебе предложение!
– Я тоже делаю тебе предложение… – сказал Айхенбаум, продолжая перебирать гитарные струны. – Выходи за меня.
Это была одна из обычных тем.
– Хорошо, – сказала Жанна, немного подумав. – Я согласна.
– И? Ну, кого ты выбрала?
– Вас. Тебя, Яша, и тебя, Русик.
– Жанна, ты опять! – с досадой воскликнул Сидоров. – Так нечестно! Ты должна выбрать кого-то одного…
– Зачем? – искренне удивилась она. – Что там, виски кончилось?..
– Виски кончилось, приступаем к коньяку, – мрачно ответил Айхенбаум, откручивая пробку от очередной бутылки. – Яшка, отстань от нее. Она Пересветова любит. Это пыльное чучело…
– Ты ревнуешь! – засмеялась Жанна.
– Это правда, – спокойно ответил он. – У меня иногда такие мысли странные бывают…
– Ты ревнуешь! – засмеялась Жанна.
– Это правда, – спокойно ответил он. – У меня иногда такие мысли странные бывают…
– Какие мысли? – с любопытством спросила она.
– Уехать бы куда-нибудь. Далеко-далеко… Я Яшке уже говорил об этом. И не просто уехать, а еще заняться чем-нибудь таким…
– Ты меня пугаешь, Русик. Чем заняться?
– Я не знаю… – усмехнулся он. – Ну, например, записаться во французский Иностранный легион. Стать наемником. И воевать где-нибудь в Сомали, в Кот-д’Ивуаре…
– Где?!
– Послушай, Русик, и у нас в стране полно «горячих точек», – возразил Сидоров. – Зачем тебе Иностранный легион? Это непатриотично.
– Дело не в этом… – мрачно произнес Айхенбаум. – Я же сказал – далеко-далеко.
– А если убьют?
– Ну и пусть. Значит, судьба такая.
– Все, Русику больше не наливать! – несколько нервно засмеялся Сидоров. – У меня, может, тоже мечта – в садоводы пойти… И что теперь – бросить все, уйти в поля? Так теперь?
– Да, – бесстрастно ответил Айхенбаум.
– Дурак, ну дурак…
– А я в детстве мечтала быть дрессировщицей тигров… – задумчиво пробормотала Жанна.
– Теперь ты нас дрессируешь, – вздохнул Сидоров.
– Станцуй, Жанна… – Руслан Айхенбаум тяжело поднялся из кресла, отставил гитару. – Станцуй со мной, а? В том платье.
– И со мной! – встрепенулся Сидоров. – Пока мы еще на ногах стоим…
– Хорошо, – сказала Жанна. – Айн момент…
Она переоделась в гардеробной, припудрила разгоряченные щеки. В висках слегка шумело. «Что я делаю, господи, что я делаю…»
Вышла к ним через десять минут – в том же виде, что была на свадьбе Юры. Сидоров перебирал диски у музыкального центра:
– Вот, годится…
Заиграла медленная мелодия.
– Русик, сначала с тобой…
Жанна с Русланом Айхенбаумом медленно закружились по комнате. Он прижимал ее к себе нежно, крепко и, как ни странно, очень хорошо держался, словно и не пил совсем. От него веяло горячим, влажным теплом.
– Русик…
– Что?
– Не ходи в Иностранный легион.
– Ладно. – Он прижал ее чуть крепче, закрыл глаза. На виске у него пульсировала какая-то жилка.
Потом она танцевала с Яшей Сидоровым.
– Почему жизнь так неправильно устроена?..
– О чем ты, Яша?
– О том, что ты любишь Пересветова, а я люблю тебя.
– А Нина любит Юру. Бедная Нина… – пробормотала Жанна, уткнувшись в его плечо. – Мне ее очень жаль!
– Перестань, – Сидоров слегка встряхнул ее. – Никакой любовью там и не пахло!
– Ну что ты говоришь…
– Это правда! Неужели ты не поняла, что это был чистый расчет с ее стороны?.. Она хотела замуж и сделала все, чтобы женить на себе Пересветова! Все это видели, все это знали.
– Я не знала.
– Это потому, что ты другая… Ты живая, – прошептал ей на ухо Сидоров. – В тебе нет расчета. Ты или любишь, или нет.
Руслан поставил другой диск, с модной этнической музыкой, быстрой и зажигательной. Теперь они плясали втроем, выделывая какие-то немыслимые коленца…
Потом Руслан с Яшей сидели на диване, а танцевала одна Жанна, не замечая ничего вокруг, впав в какое-то странное исступление. На ее лице была неподвижная улыбка, в глазах стояли слезы.
Руслан Айхенбаум вскочил, схватил ее за запястья.
– Все. Жанна, все…
– Русик, пусти ее, – вступился Сидоров.
– Отстань, – мрачно произнес Айхенбаум. – Вообще, вали отсюда…
– Сам вали! Я тебе ее не отдам.
– Да ты… – Еще чуть-чуть, и они бы подрались.
– Все, хватит! – закричала Жанна, едва держась на ногах. – Оба! Оба – вон! Я вас сюда не звала!
– Жанна, ты должна выбрать, – нетвердым голосом произнес Сидоров. – Так больше жить нельзя, ты понимаешь?..
– Кого я должна выбрать? Тебя или Русика?.. Я не знаю! Может быть, кинуть монетку?.. – в отчаянии произнесла она. – Чего вы хотите, а? С кем я должна провести эту ночь – вы об этом спорите?..
Руслан Айхенбаум пришел в себя.
– Нет, Жанна, ты не поняла… – пробормотал он. – Наверное, одной ночи не хватит…
– Всю жизнь! – засмеялся Сидоров.
– Ладно… – без сил пробормотала она. – Разберемся потом. Вон в том шкафу – постельное белье, подушки… Я иду спать.
Жанна закрылась в гардеробной, легла на узкую кушетку, лицом к стене, и заснула – моментально, сразу она провалилась в тяжелый, пустой сон…
Разбудили ее звонки в дверь и отдаленный грохот.
Она вскочила – с тяжелой, мучительной головной болью. Обнаружила, что спала в роскошном платье от Арины Каплер, которое все измялось за ночь.
Щелкнула задвижкой и осторожно выглянула в соседнюю комнату: Сидоров спал на диване, Айхенбаум – на стульях. В гостиной царил невообразимый разгром.
– Кошмар… – содрогаясь, пробормотала Жанна. – Что же мы вчера тут делали? Взрослые люди…
В этот момент звонки и грохот продолжились с новой силой.
– Ну кто там ломится? – сквозь сон пробормотал Сидоров. – Откройте…
И вмиг вчерашние страхи охватили Жанну – тот, кто должен был ее наказать, пришел.
Она прокралась в прихожую и заглянула в «глазок». Там стояла женщина с фиолетовыми волосами. Сердце у Жанны упало…
В коридор выглянул Айхенбаум, кутаясь в простыню.
– Кто там, Жанна? – сонным голосом спросил он. Тоже заглянул в «глазок». – Это же эта, как ее там… мамаша Нины. Раиса Романовна, что ли…
– Кто? – изумленно спросил Сидоров. Он тоже вышел в коридор, кутаясь в простыню. – Что ей надо?
– Надо открыть, – безнадежно произнесла Жанна.
– Ты спятила! – в один голос шепотом закричали Сидоров и Айхенбаум. – Зачем?..
– Я все слышу! – с той стороны завопила Раиса Романовна. – Жанна Ложкина, ты там?.. Так вот – будь ты проклята, проклята, проклята…
Жанна зажмурилась и закрыла уши руками. Внутри у нее все похолодело. Раиса Романовна продолжала бушевать, но Сидоров с Айхенбаумом затащили Жанну обратно в комнату.
– Жанна, детка… – пробормотал Сидоров, с нежностью проводя ладонью по ее спутавшимся волосам. – Не бери в голову.
– Она старая женщина, она не в себе. Она не того винит! – с жаром подхватил Айхенбаум. – У нее должны быть претензии к Пересветову, а не к тебе! Это он, в конце концов, бросил ее дочь.
– Вы не понимаете… – пробормотала Жанна. – Она меня прокляла!
Раиса Романовна бушевала недолго – скоро она ушла. Потом ушли Сидоров с Айхенбаумом, страшно мучаясь с похмелья – но тем не менее идти на работу было надо.
Жанна осталась одна.
Когда в очередной раз позвонили в дверь, она едва смогла сдержать крик – но на этот раз визитером оказался Марат. Он был встревожен и испуган.
– Все в порядке? – спросил он, когда Жанна наконец впустила его. – Сейчас встретил соседку в лифте, она сказала, что тут был какой-то шум, люди кричали… Даже милицию собирались вызывать! Я только с ночной…
– Марат, это у меня, – сказала Жанна. – Приходила одна женщина…
– Кто?
– Так, неважно… – Она потерла пальцами виски. – Впрочем, ты должен знать – Юра Пересветов бросил Нину. Это ее мать сегодня приходила ругаться…
Некоторое время Марат молчал, пытаясь осознать ситуацию.
– Надо же, он ее все-таки бросил… – пробормотал он. – И что теперь будет, интересно знать?..
Ситуация для него, для Марата, была самая невыгодная. Теперь ничего не мешало Жанне воссоединиться со своим возлюбленным. «Значит, он все-таки решился… Он так любит ее, что пожертвовал своей невестой и своим ребенком. А ведь казалось, что он не из тех мотыльков, для которых нет ничего святого, да и сама Жанна твердила, что принципы господина Пересветова сильнее его самого! Ох, как он ее любит, если решился на такой шаг…» – с тоской думал Марат.
И еще он думал о том, что сам пожертвовал бы всем ради Жанны. Они, наверное, были почти как братья с Пересветовым, у них была одна кровь, одно желание… Именно поэтому Марат не мог ненавидеть своего соперника – потому что понимал того, как никто другой. Любить Жанну! Вот для чего была дана им обоим жизнь…
Теперь стало ясно, что соперник выигрывает. Он, Марат, остается с носом, теряет Жанну. Случилось самое худшее.
«Он сильнее меня. Наверное, между ними было все… Почему же я так боюсь прикоснуться к ней, боюсь сказать то, о чем сто лет назад должен был сказать?..»
Вопрос этот был самого тонкого, деликатного свойства. Странно, что других женщин Марат не боялся. Он их и не любил, а просто терпел рядом… По большей части они вызывали в нем отвращение. Все его связи носили тупиковый, скучный характер и заканчивались неизбежным, скорым разрывом.
А как все могло быть с Жанной, он и представить себе не мог… И ему было страшно. Нет, он, конечно, прикасался к ней – обнимал утешающе, гладил по волосам, клал голову ей на колени… Невинные, целомудренные действия, дозволенные другу детства.
И ведь она сама, Жанна, и ценила его за то, что он был не как все, что он не демонстрировал желания обладать ею – у нее, прекраснейшей, эти демонстрации, наверное, в печенках уже сидели! Она бы не привязалась так к Марату, если бы он был – как все!