— С тобой все в порядке, Франни? — Он заботливо присел перед ней на колени.
«Я действительно люблю его, — с облегчением подумала она — Это очень хорошо».
— Ты что-нибудь поранила, Франни?
— Только свою гордость, — ответила она, позволяя ему помочь ей встать, — И немного язык. Видишь? — Она высунула язык, ожидая получить в награду улыбку, но Джесс нахмурился.
— Господи, Фран, у тебя идет кровь, — Он достал носовой платок из заднего кармана брюк и с сомнением оглядел его. Потом сунул платок обратно.
Она представила, как они, взявшись за руки, возвращаются к стоянке машин — юные влюбленные под лучами летнего солнца, и у нее во рту торчит его носовой платок. Она машет рукой улыбающемуся, добродушному служителю и говорит: «А фот и я, Гаш». Она снова рассмеялась, не обращая внимания на боль и тошнотворный привкус крови во рту.
— Не смотри на меня, — попросила она. — Я собираюсь поступить недостойно для настоящей леди.
Улыбаясь, он театрально прикрыл глаза рукой. Опираясь на его руку, она наклонила голову в сторону и сплюнула — ярко-красное. Пху! Снова. И снова. Наконец ее рот, кажется, очистился, она оглянулась и увидела, что Джесс подглядывает сквозь пальцы.
— Извини, — сказала Франки, — я веду себя как свинья.
— Нет, — ответил Джесс, но, очевидно, подразумевая, что да.
— Пойдем съедим по порции мороженого, — предложила она — Ты поведешь машину, а я куплю.
— Вот это дело! — Он поднялся на ноги и помог подняться ей. Франни снова сплюнула — ярко-красное.
Испугавшись, Франни спросила его:
— Я что, откусила кусочек языка?
— Не знаю, — ободряюще ответил Джесс — А ты не проглотила кусочек?
Она снова поднесла согнутую руку ко рту.
— Это не смешно.
— Да. Извини. Ты просто прикусила язык, Франни.
— Есть ли какие-нибудь артерии в языке?
Теперь они возвращались по пирсу назад, держась за руки. Время от времени она останавливалась, чтобы сплюнуть. Ярко-красное. Она вовсе не хотела глотать эту гадость.
— Нет.
— Это хорошо. — Франни сжала его руку и улыбнулась: — Я беременна.
— Правда? Это хорошо. Знаешь, кого я видел в Порте…
Он остановился и взглянул на нее, лицо его неожиданно стало суровым и очень, очень настороженным. У нее заныло сердце, когда она заметила эту напряженность в чертах его лица.
— Что ты сказала?
— Я беременна- Она радостно улыбнулась ему, а потом сплюнула в воду. Ярко-красное.
— Отличная шутка, Франни, — неуверенно произнес он.
— Это не шутка.
Он продолжал смотреть на нее. А потом они снова пошли по пирсу. Когда они добрались до стоянки, вышел Гас и помахал им рукой. Франни помахала в ответ. Джесс последовал ее примеру.
Они остановились возле «Молочной королевы» на шоссе № 1. Джесс купил себе колу и задумчиво потягивал янтарную жидкость, сидя за рулем «вольво». Фран попросила его купить ей банановое мороженое и теперь сидела, отделенная от него двумя футами сиденья, поглощая орехи, ананасовый сироп и сливки с мороженым.
— Знаешь, — сказала она, — мороженое в «Молочной королеве» синтетическое. Ты знал это? Большинство людей не знают.
Джесс посмотрел на нее и ничего не ответил.
— Теперь, если захочется настоящего мороженого, придется отправиться в такое место, как «Двинем по сливочному мороженому», а это… — Не закончив фразу, она разрыдалась.
Скользнув по сиденью, он обнял ее за плечи:
— Франни, не надо, прошу тебя.
— Это банановое мороженое капает на меня, — все еще рыдая произнесла она.
Снова появился его носовой платок, и Джесс промокнул белые капельки. К этому времени рыдания Франни перешли во всхлипывания.
— Банановое мороженое с кровяной подливкой, — сказала она, глядя на него покрасневшими глазами. — Мне кажется, я больше не могу есть. Извини, Джесс. Можешь выбросить это?
Джесс взял у нее стаканчик, вышел из машины и выбросил его в мусорный бачок. «Как смешно он ходит, — подумала Фран, — будто его сильно ударили пониже, куда обычно бьют мальчиков». В какой-то мере она предполагала, что именно туда его и ударили. Но если посмотреть на это с другой стороны, то точно так же шла и она, когда он лишил ее невинности на пляже. Она чувствовала себя так, будто у нее сильнейшее расстройство желудка. Только вот расстройство желудка не делает вас беременной.
— Это правда, Фран? — резко спросил он.
— Правда.
— Как же это могло случиться? Я думал, ты принимаешь таблетки.
— Ну, во-первых, может быть, кто-то из контролеров на веселенькой фабрике «Оврил» задремал, когда моя порция таблеток скользила по конвейеру, во-вторых, вас, мальчиков, может быть, кормят чем-то особенным, что укрепляет вашу сперму, а в-третьих, я могла один день не принять таблетку, а потом забыла об этом.
Она горько улыбнулась ему, он попытался ответить ей тем же, но ему это не удалось.
— Почему ты злишься, Фран? Я же просто спрашиваю.
— Ну что же, иначе отвечая на твой вопрос, той теплой апрельской ночью это, наверное, был двенадцатый, тринадцатый нож четырнадцатый раз, когда ты вошел в меня, потом насладился оргазмом, извергая сперму с миллионами…
— Прекрати, — резко оборвал он. — Тебе не следует…
— Что? — Окаменев внешне и внутренне, она пребывала в полной растерянности. Тысячи раз, разыгрывая сцену объяснения в своем воображении, она никогда не предполагала, что все будет происходить именно так.
— … вот так злиться, — задыхаясь, закончил он — Я же не собираюсь сваливать всю вину на тебя.
— Конечно, — смягчившись, сказала Франни. В этот момент она могла бы снять его руку с руля, сжать ее в ладонях и полностью загладить размолвку. Но она не могла заставить себя сделать это. Ему не следовало ждать утешающих слов, каким бы тактичным или бессознательным ни было его желание. Неожиданно она поняла, что так или иначе, но время веселья и развлечений прошло. От этой мысли ей снова захотелось плакать, но она жестко подавила слезы. Она была Франни Голдсмит, дочь Питера Голдсмита, и она не собиралась сидеть перед дверьми «Молочной королевы», выплакивая свои глупые глаза.
— И что же ты собираешься делать? — спросил Джесс, доставая пачку сигарет.
— Что ты хочешь делать?
Джесс щелкнул зажигалкой и только на мгновение, пока он не выпустил сигаретный дым, она четко увидела, как мужчина и мальчик борются в нем за власть.
— О черт! — произнес он.
— Вот возможные выходы, как это видится мне, — сказала она. — Мы можем пожениться и вырастить ребенка. Или мы не поженимся, и я сама воспитаю малыша. Или…
— Франни…
— … или мы не поженимся, и я не сохраню ребенка. Я могу сделать аборт. Я все перечислила. Или остался еще какой-нибудь выход?
— Франни, разве мы не можем просто поговорить?
— А мы и разговариваем! — крикнула она- У тебя был шанс, а ты сказал только: «О черт!». Это твои слова. Я же только перечислила все возможные выходы. Конечно, у меня было немного больше времени для размышлений.
— Хочешь сигарету?
— Нет. Это вредно для малыша.
— Франни, черт побери!
— Почему ты кричишь? — кротко спросила она.
— Потому что ты, кажется, решила довести меня до белого каления, — сердито произнес Джесс. Он взял себя в руки. — Извини. Я просто не могу думать об этом как о своей ошибке.
— Не можешь? — приподняв брови, она взглянула на него. — А, ну конечно, по-твоему, это непорочное зачатие.
— Как ты можешь быть такой немилосердно жестокой? Ты же сказала, что принимаешь таблетки. Я поверил тебе на слово. Неужели я так ошибался?
— Нет, ты не ошибался, но это ничего не меняет.
— Конечно, — мрачно согласился он и выбросил наполовину выкуренную сигарету. — Итак, что же нам делать?
— Ты продолжаешь спрашивать меня, Джесс? Я объяснила тебе все так, как вижу это я. Мне казалось, что у тебя самого могут быть какие-то идеи. Это самоубийство, но я не смотрю на это с такой точки зрения. Поэтому выбери любой выход, который тебе больше нравится, и мы обсудим его.
— Давай поженимся, — произнес он неожиданно сильным и уверенным голосом. У него был вид человека, который решил, что лучшее решение проблемы с Гордиевым узлом — разрубить его. Полный вперед, и никаких проблем.
— Нет, — сказала она, — Я не хочу выходить за тебя замуж.
Вид у Джесса был такой, будто лицо его держалось на многих болтах, и неожиданно все они раскрутились. Оно мгновенно обмякло. Вид у него был настолько комичный, что Франни пришлось потереть прикушенным кончиком языка о шершавое небо, чтобы снова не рассмеяться. Она не хотела смеяться над Джессом.
— Почему? — спросил он. — Фран…
— Мне самой нужно обдумать причины своего отказа. Я не позволю тебе вовлечь меня в обсуждение этих причин, потому что прямо сейчас я и сама не знаю.
— Мне самой нужно обдумать причины своего отказа. Я не позволю тебе вовлечь меня в обсуждение этих причин, потому что прямо сейчас я и сама не знаю.
— Ты не любишь меня, — мрачно сказал он.
— Во многих случаях любовь и брак взаимоисключающие понятия. Выбери другой выход.
Джесс долго молчал. Он достал новую сигарету, но не закурил. Наконец он произнес:
— Я не могу выбрать ничего другого, Франни, потому что ты не хочешь обсуждать предложенную мной возможность. Ты хочешь просто свести со мной счеты.
Это немного тронуло Франни. Она кивнула:
— Возможно, ты прав. За последние пару недель я потерпела много поражений. И вот теперь ты, Джесс, ты, как зануда в школе. Даже если кто-то набросится на тебя с ножом, ты, наверное, соберешь по этому поводу семинар.
— О, ради Бога!
— Выбери иной выход.
— Нет. Ты расскажешь мне о своих причинах. Возможно, мне тоже нужно время, чтобы обдумать ситуацию.
— Хорошо. Ты подвезешь меня обратно к автостоянке? Там мы расстанемся, и я выполню несколько поручений.
Он растерянно уставился на нее:
— Франни, я проехал на велосипеде всю дорогу из Портленда. Я заказал номер в мотеле. Я думал, мы проведем уик-энд вместе.
— В твоем номере мотеля? Нет, Джесс. Ситуация изменилась. Ты вернешься на своем скоростном велосипеде в Портленд, к тому же ты будешь неподалеку, когда поразмыслишь и придешь к какому-нибудь решению. И никакой спешки.
— Перестань издеваться надо мной, Франни.
— Нет, Джесс, это ты издевался надо мной! — Неожиданная злость закипела в ней, и именно тогда Джесс слеша ударил ее ладонью по щеке.
Он виновато смотрел на нее:
— Прости, Фран.
— Ладно, — без всякою выражения ответила девушка.
Весь обратный путь к общественной стоянке вблизи городского пляжа они молчали. Франки сидела, сложив руки на коленях и всматриваясь, в волнующийся океан, то и дело скрывавшийся за коттеджами на западной стороне от пирса. «Какие жалкие лачуги», — подумала она.
Кому же принадлежали эти дома, в большинстве все еще наглухо закрытые до летнего сезона, который официально начинался через неделю? Профессорам университета. Врачам из Бостона. Юристам из Нью-Йорка. И хотя эти прибрежные коттеджи действительно не выглядели достаточно внушительными, они принадлежали людям, состояние которых исчислялось семи- или восьмизначными цифрами. А когда владельцы этих домов, наконец, съедутся, самый низкий коэффициент умственного развития на всей Шоре-роуд окажется у Гаса, смотрителя стоянки. У детишек будут такие же велосипеды, как и у Джесса. Им скоро надоедят все впечатления, и они будут чинно ходить вместе со своими родителями на обеды с омарами и посещать казино Оганквита. Они будут праздно шататься по главной улице в мягких летних сумерках. Франни продолжала смотреть на искрящиеся кобальтовые всплески между скоплениями домишек, чувствуя, как затуманивается взгляд от навернувшихся слез. Маленькое белое облачко, пролившееся слезами.
Они подъехали к автостоянке.
— Извини, что я обидел тебя, Франни, — виновато произнес Джесс. — Мне никогда и в голову не приходило делать это.
— Я знаю. Ты собираешься вернуться в Портленд?
— Я останусь здесь на ночь и позвоню тебе утром. Но решение за тобой, Фран. Если ты решишься на аборт, то я оплачу операцию.
— Ты настаиваешь?
— Нет, — ответил он. — Вовсе нет — Скользнув к ней по сиденью, Джесс нежно поцеловал ее — Я люблю тебя, Фран.
«Я не верю тебе, — подумала она, — Неожиданно, но я вовсе не верю тебе… но я приму это с благодарностью. Я могу сделать и это».
— Хорошо, — спокойно ответила она.
— Я буду в Лайтхауз-мотеле. Позвони, если захочешь.
— Ладно. — Она передвинулась к рулю, неожиданно почувствовав себя смертельно уставшей. Прикушенный язык невыносимо болел.
Джесс подошел к своему велосипеду, открыл замок и подъехал к ней.
— Мне бы хотелось, чтобы ты позвонила, Фран.
Она натянуто улыбнулась:
— Будет видно. Пока, Джесс.
Франни завела мотор «вольво», развернулась и поехала к Шоре-роуд. Она видела, что Джесс все еще стоит возле своего велосипеда, за его спиной простирался океан, и второй раз за день она мысленно обвинила его в том, что он отлично знает, как именно смотрится на окружающем фоне. Но в этот раз вместо раздражения она почувствовала горечь и печаль. Она ехала, размышляя над тем, будет ли когда-нибудь океан выглядеть так, как он выглядел до того, как все это случилось. Язык ужасно болел. Франни опустила стекло пониже и сплюнула. На этот раз абсолютно белое. Она ощутила океанскую соль на губах как горькие слезы.
Глава 3
Норм Брюетт проснулся в четверть одиннадцатого от голосов детей, споривших под окном спальни, и мелодии кантри, доносившейся из радиоприемника в кухне. В одних обвисших шортах он подошел к задней двери, открыл ее и крикнул:
— Я вам сейчас головы оторву, разбойники!
Мгновенная тишина. Люк и Бобби выглянули из-за старого ржавого грузовичка, который и был причиной их спора. Как и всегда, при взгляде на своих детей Норм испытал противоречивые чувства. Сердце его обливалось кровью, когда он видел их, одетых в поношенную одежду, раздаваемую Армией Спасения, как и дети из негритянского квартала восточного Арнетта, и в то же время ужасная, неодолимая злость захлестывала его, заставляя желать только одного — схватить их и вытрясти всю душу.
— Прости, папа, — покорно сказал Люк. Ему было девять.
— Прости, папа, — эхом повторил Бобби. Ему было семь.
Норм задержался на секунду, разгневанно глядя на них, а потом с грохотом захлопнул дверь. Несколько мгновений он нерешительно смотрел на разбросанные вещи, которые надевал вчера. Одежда лежала на полу, рядом с неубранной двуспальной кроватью, там, где он и бросил ее. «Ах ты, грязная сука, — подумал он. — Даже не удосужилась повесить мои брюки».
— Лила! — рявкнул он.
Ответа не последовало. Он уже было хотел снова распахнуть дверь и спросить Люка, куда она, к черту, делась. Благотворительный базар будет только на следующей неделе, а если она снова отправилась в бюро по трудоустройству в Брейнтри, то, значит, она еще глупее, чем он даже предполагал. Норм не стал утруждать себя расспросами. Он плохо себя чувствовал, к тому же у него раскалывалась голова. Он чувствовал себя как после тяжелого похмелья, хотя вчера выпил всего три банки пива у Хэпа. А всему виной этот, чертов несчастный случай. Мертвые женщина и ребенок в машине, Кэмпион, умерший по дороге в больницу. Ко времени возвращения Хэпа приехала и уехала полиция, ремонтники и карета из морга. Вик Пэлфри дал показания под присягой за всех пятерых. Служащий похоронного бюро, который одновременно был и следователем по делам о насильственной и скоропостижной смерти, отказался объяснять, по какой причине они умерли.
— Но это не холера. И не нужно пугать людей, высказывая подобное предположение. Будет вскрытие, и вы прочтете об этом в газете.
«Ссыкун несчастный», — подумал Норм, медленно одеваясь. Тупая головная боль перешла в ослепительные вспышки. Он прошаркал в кухню в одних носках и застонал от яркого солнечного света.
Из разбитого приемника над плитой доносилось:
Все идет отлично, как только им взбредет в голову прокрутить негритянский рок или подобную чепуху, как вот эта песенка. Норм выключил радио, прежде, чем оно окончательно раскололо бы ему голову. Рядом с приемником лежала записка. Он взял ее в руки и прищурился, стараясь прочитать написанное:
«Дорогой Норм!
Салли Ходжес сказала, что ей нужно, чтобы кто-то посидел с ее ребенком сегодня утром. Она обещала заплатить доллар. К ленчу я буду дома. В холодильнике сосиски, если хочешь. Люблю.
Лила».
Норм положил записку обратно, пытаясь понять смысл прочитанного. С такой адской головной болью очень трудно думать. Нянчиться с ребенком… доллар. У жены Ральфа Ходжеса.
Три этих элемента постепенно складывались в его сознании в единое целое. Лила ушла, чтобы присмотреть за тремя детьми Салли Ходжес, чтобы получить за это один несчастный доллар, а на него бросила Люка и Бобби. Настали поистине тяжелые времена, если уж мужчине приходится сидеть дома и утирать носы своим детям, чтобы его жена могла пойти и заработать какой-то паршивый доллар, на который они не смогут купить даже галлон газа. Действительно чертовски тяжкие времена.
Глухая злоба закипала в нем, лишь усиливая головную боль. Он медленно направился к холодильнику, купленному еще в те времена, когда он прилично зарабатывал, и открыл его. Там было почти пусто, если не считать остатков вчерашней еды, составленных сюда Лилой. Он ненавидел пищу из этих пластмассовых тарелок. Старые бобы, старая кукуруза, остатки стручкового перца… ни намека на то, что любят есть мужчины. Ничего, кроме тарелок с остатками еды из полуфабрикатов и трех маленьких сосисок. Он наклонился, разглядывая их, и знакомая бессильная злоба теперь смешалась с тупой болью в голове. Есть их не хотелось. Он чувствовал себя абсолютно разбитым и больным, если уж называть вещи своими именами.