Привет всем самый суданский по степени нагретости. Живите мирно и помогайте Марине в культурно-просветительной работе, вовремя платите Розе членские взносы, слушайтесь профсоюзного вождя в лице Яблочкова. Да, извините за доплатное письмо. Сейчас таких писем я отправил не только это. Всего доброго всем членам сектора.
Смирнов.21.05.58
Дорогие мои друзья!
Съездил в Порт-Судан. Город красивый и своеобразный. Прожил я в нем около пяти дней. Красное море совсем не красное, а изумрудно-зеленое. На причале много пароходов. Вечерами, когда неожиданно наступает тьма, пароходы рассвечиваются гирляндами из ярких лампочек. Становится прохладнее… жители выходят на улицы, где у небольших «кафе» чуть ли не на дороге расставлены столики. Едят тот же, что и в Хартуме, «кебаб» (шашлык), пьют кока-колу и простую воду со льдом. Познакомился с ковбойскими американскими фильмами. Чушь потрясающая! Артисты здорово дерутся и стреляют из пистолетов. В конце одного такого фильма все герои (их было 8) полегли с пробитыми головами. Не выдержал и рассмеялся, ибо все это было действительно смешно. Сосед европеец удивленно пожал плечами.
Съездил в Суакин за 65 км. Сейчас это мертвый город. В нем никто не живет. Коробки бывших домов пугают своей пустотой. И вот на окраинах этого города в полуразрушенных домах поселились Хадендоа и Бишатин. К европейцам относятся с подчеркнутым презрением. Гордая посадка головы, своеобразная одежда и набор оружия — кинжал, сабля-мечь, щит, который кажется взятым на прокат из фондов А. Ив. Собченко. Фотографироваться не желают. Отцы закутывают малышей в темную накидку и быстро уводят в сторону. Женщину на улице вообще трудно встретить. Не могу забыть величественную фигуру воина, заботливо несшего на руках маленького козленка.
Свое пребывание в городе отметил купанием. В укромном уголке города, где когда-то к каменной набережной приставали корабли португальцев эдак в веке XV, разоблачились, «ризы» свои бросили здесь же на песок и влезли в чуть прохладную, крепко соленую воду. Плавать было одно удовольствие. Потом выяснилось, что на этом месте никто и никогда не купается, что в бухту заходят акулы. А мы-то только твердо знали, что в море крокодилов нет. В городе очень интересна старая крепостная стена с красивой аркой-воротами. От стены почти ничего не осталось, а ворота целы. С другой стороны города высится остов старинной Четырехугольной крепости. Все это я постарался заснять с разными выдержками.
Когда термометр показывает +46.
Извините, это небольшое и почти лирическое отступление. Надо под свежими впечатлениями записать, а точнее, описать и эту сторону хартумского бытия. Жарко!.. Вся жизнь города и поведение каждого гражданина, вне зависимости от национальной, племенной и расовой принадлежности, определяется этим, решающим для мая месяца, фактором. Организм человеческий здорово приспосабливается и к этим условиям. В городе с 2 до 5 учреждения не работают. Жизнь замирает. На улице редко встретишь пешехода. Все население много и жадно пьет. За обедом, даже в самой паршивой харчевне, подают кувшин воды со льдом. Выпиваешь стаканов 5, а то и больше. Кроме воды пьют лимонный сок, разбавленный большим количеством воды, коку и пепси-колу, лимонады всякого сорта, соду просто и соду с виски. Если я работаю дома, то почти в наряде легендарного Адама делаю четыре шага от веранды под лимонное дерево и, вооружившись палкой, сбиваю 8–9 плодов. Затем в большой стакан (400 гр.) наливаю холодной воды из холодильника, туда же кладу несколько кусков льда, ложки две (чайных, конечно) сахарного песку и великолепного консервированного натурального сока черной смородины итальянского происхождения. Затем лимон я разрезаю пополам и выдавливаю все содержимое в стакан. Все это размешивается. Напиток, годный для употребления обитателями Олимпа, готов. Это, пожалуй, лучший вариант. В городе приходится пить пепси-колу или соду даже без виски. В машину, если она стояла на солнце, влезаешь с отчаянием героев, заделывающих дыры в неохлажденных топках паровозов и иных машин. К ручке дотронуться нельзя. Баранку машины держать одной рукой, хотя бы минуту, тоже нельзя. Стакан от холодной воды трескается.
Кажется, я еще не писал вам о посещении знаменитого поля Керрери. От Хартума это км 25, от Омдурмана — км 12. Машина идет по песчаной дороге. Голая степь с маленькими рощами каких-то колючих кустарниковых деревьев. Добрались до места часам к 10. Уже солнце высоко, и стало нестерпимо жарко. Полезли на гору, которую в 1899 году брали части камерунских стрелков (они были в английской армии). Вскоре машина оказалась далеко где-то у подошвы этого холма. Черные глыбы камней… С самой вершины величественная панорама: справа — неясные очертания далеких холмов, слева угадывается силуэт города. На обратной дороге все же нашли английскую гильзу. И это на тропинке, по которой прошли за истекшие 59 лет тысячи туристов! Неподалеку от этого суданского «Бородина» (только с иным исходом) — памятник погибшим английским солдатам. Сооружение уникальное в некотором роде. Оно окружено высокой оградой, а сам памятник — сеткой, дабы суданцы, которые не питают дружественных чувств к англичанам, не испортили бы его камнями.
В городе, я имею в виду Хартум, много красивых мест. Очень красивая набережная Голубого Нила. Она напоминает ташкентские улицы: тенистые деревья, рядом вода, хорошая прямая дорога. На набережной в красивых виллах-дворцах размещаются правительственные учреждения. К «Гранд-отелю» вечером съезжаются машины со всего города. Их персональные владельцы коротают время на веранде за содой с виски и пепси-колой. А во время праздника Рамадан по набережной идут стройные толпы приверженцев Махди либо Миргани. Из городов мне, пожалуй, больше других, если не считать самого Хартума, понравился Вад-Медани. Много земли, много тени, очень красив Голубой Нил. Вот сегодня у меня деловое свидание, и я был вынужден отказаться от весьма заманчивого предприятия — охоты на гусей. Может, в дальнейшем еще успею поохотиться.
Собираюсь в Д…чубу (?) на Юг Судана. Если эта поездка состоится, то буду считать программу путешествий выполненной почти на все 100 %. Вот только жаль, что не успею съездить в Кордофан и посмотреть Эль-Обейд. Несмотря на жару, мух, которые стали злобно кусаться по ночам, жаль так скоро покидать Судан, хотя по Москве я очень соскучился. Писем от своих очень занятых институтских товарищей до сих пор не получал. Думаю, что Иван Изосимович или Марина Вениаминовна все же сообщат о делах эфиопских. Заказал обратный билет. В Москве буду числа
9-10. До скорого свидания. Всего вам хорошего, желаю больших успехов в работе.
Смирнов.В архиве деда сохранились заметки, написанные им в конце жизни. Вот один из отрывков, представляющий несомненный интерес. Назван он «Пушкин».
«Помню жуткие, необыкновенные чувства, которые испытал однажды (в молодости), стоя в церкви Страстного монастыря возле сына Пушкина, не сводя глаз с его небольшой и очень сухой, легкой старческой фигурки в нарядной генеральской форме, с его белой курчавой головой, резко-белых, чрезвычайно худых рук с костлявыми тонкими пальцами и длинными острыми ногтями». Это написал в одном из своих небольших рассказов Ив. Бунин.
Сына Пушкина я едва ли мог видеть, но бережно храню в памяти все, что было связано с жизнью его отца. Много раз был на квартире поэта. Долго стоял во дворе дома, где до сих пор сохранились старинные конюшни. Когда-то в зимний день 1837 года в этот двор свернула повозка, где, завернутый в шинель, поддерживаемый Данзасом, посеревший от потери крови и нестерпимой боли, полулежал под медвежьей полостью раненый Пушкин. В музее Пушкина я подолгу простаивал возле его фрака, сшитого «на средний мужской рост», старался запечатлеть в памяти оттенок каштановых волос. Но я никогда всерьез не занимался литературой и толком не знал, кто же из его потомков мой современник.
Это было осенью 1941 г. Мы быстро познакомились. Нового моего товарища звали Александр Сергеевич. Был он среднего роста с волнистыми русыми волосами. Нос его, тонкий, с горбинкой, говорил о «породе». Наши солдатские судьбы на некоторое время пересеклись тесно и неразрывно. Служили в одной части, в одной роте, в одном взводе. Некоторое время, до того как я стал командовать взводом, были разведчиками. Вместе ходили по немецким тылам, вместе спали не под одной, а, чтобы было теплее, под двумя шинелями.
Едва ли стоит сейчас рассказывать о «боевых эпизодах». Удивительно, что ни я, ни Саша не были ранены и из многих передряг выходили невредимыми. Очень сдружились. Однажды попали под бомбежку немецкого пикировщика. Спрятаться было негде. Плюхнулись в очень неглубокую рытвину. Разрывы фугасных бомб неумолимо приближались к нашему ненадежному убежищу. Но бомб у немца не хватило. Осколки последнего фугаса, разорвавшегося метрах в 30 от нас, срезали несколько молодых елей и со свистом врезались в сырую от осенних дождей землю, но нас не задели.
Едва ли стоит сейчас рассказывать о «боевых эпизодах». Удивительно, что ни я, ни Саша не были ранены и из многих передряг выходили невредимыми. Очень сдружились. Однажды попали под бомбежку немецкого пикировщика. Спрятаться было негде. Плюхнулись в очень неглубокую рытвину. Разрывы фугасных бомб неумолимо приближались к нашему ненадежному убежищу. Но бомб у немца не хватило. Осколки последнего фугаса, разорвавшегося метрах в 30 от нас, срезали несколько молодых елей и со свистом врезались в сырую от осенних дождей землю, но нас не задели.
Как-то получили задание принести важные документы убитого командира. Когда подползли к погибшему, тело лежало в ничейной зоне посередине большого и очень мирного, заросшего брусничником, мхового болота. Из темной кромки леса нас стала отстреливать немецкая «кукушка». Единственный раз за всю свою военную карьеру испытал омерзительное чувство полного бессилия. Вечерело, нашего противника в вязкой темноте густого гатчинского леса разглядеть было невозможно. Планшет с документами мы все-таки срезали и благополучно вернулись в свою часть. Помню, нас двоих командировали в Ленинград. В городе мы могли пробыть только один день. В мою квартиру успели вселить какого-то субъекта. Половина хорошо подобранной библиотеки была сожжена, часть гарнитура красного дерева (этот гарнитур приобрел мой дед в начале 70-х годов у заезжего дирижера итальянской оперы) бесследно пропала. Я даже не стал ругаться. Постоял возле книжного шкафа и совершенно механически положил в карман англорусский словарь. Он и сейчас цел. У меня оставалось немного времени. Зашел в военкомат, где меня уверили, что полузаконный жилец будет выселен в течение суток.
Вечером решил посетить квартиру Саши. Он жил на восьмом, и последнем, этаже большого дома, что на углу Морской. Трамваев не было. Шли по ночному Невскому, обгоняя редких прохожих. Изредка с городских окраин доносилась дробь пулеметных очередей. Эти очереди рвали удивительную тишину такого знакомого и такого необычного в своем суровом обличии города. Долго поднимались по темной лестнице. В квартире никого не оказалось: академик Б. Д. Греков, его родственник, с которым он жил, из Ленинграда выехал. Осенние дожди дали о себе знать: с потолка на письменный стол падали, пружиня, редкие капли. Присели по русскому обычаю. Потом не мешкая вышли на ту же темную улицу. Разведчики имели хорошую пищу, лучшее оружие и много свободного времени после выполнения заданий. Как-то вечером мы остались с Сашей вдвоем в блиндаже и о чем-то беседовали. «А знаешь, — обратился он ко мне, — а ведь я правнук Пушкина». Это меня не удивило. Люди на фронте редко говорят неправду. «Я только в родстве с ним по материнской линии, и отсюда фамилия другая — Данилевский. Отец родом с Украины, откуда-то с Полтавщины. А имя мать дала в честь прадеда».
Уже зимой наши пути с Сашей разошлись, и мы долго ничего не знали друг о друге. Уже после войны, в 1946 году, я приехал в Ленинград и позвонил в Зоологический институт. Тут же договорились о встрече. А потом вся страна праздновала стопятидесятилетие со дня рождения поэта. Это было летом 1949 года. В Москве торжественное собрание проводилось в Большом театре, в Ленинграде — в Мариинке. Саша вместе с матерью сидел в президиуме. Ленсовет дал ему после юбилейных торжеств ордер на трехкомнатную квартиру в районе Охотина острова. Тогда это был редкий случай. Сейчас он доцент ЛГУ, крупный энтомолог. Когда бываю в Ленинграде, встречаемся, вспоминаем Ленинградский фронт и навсегда ушедших друзей.
Саша Данилевский, говоря о родственниках с Украины («…отец родом с Украины, откуда-то с Полтавщины»), не знал, что является дальним родственником не только А. С. Пушкина, но и Н. В. Гоголя. В 1881 году девятнадцатилетняя внучка А. С. Пушкина Мария Пушкина вышла замуж за Н. В. Быкова, племянника Н. В. Гоголя. У Марии Александровны Быковой (Пушкиной) было десять детей. Одна из их дочерей, Софья Николаевна, вышла замуж за Сергея Дмитриевича Данилевского. Сам же С. Д. Данилевский — родственник Г. П. Данилевского (1829–1890), автора исторических романов, самый известный из которых — «Княжна Тараканова».
Упоминаемый в дедовых заметках Б. Д. Греков — дальний родственник Саши Данилевского. У Софьи Николаевны (его бабушки) был брат, жена которого после его кончины вышла вторично замуж за известного советского историка Бориса Дмитриевича Грекова. Тамара Михайловна и Борис Дмитриевич пригласили семнадцатилетнего Александра в Ленинград для продолжения образования. В семье Грековых он и жил вплоть до самой войны.
Мой дед — один из тех, кто закладывал фундамент российской африканистики и кого по праву можно назвать ее достойным представителем. Пришел он в науку перед самой войной, окончив Ленинградский университет в 1939 году. Трудно об этом говорить сейчас, но мне кажется, что в характере моего деда была очень яркая авантюрная жилка. Мама мне рассказывала, что внешне он был очень спокойным и уравновешенным, любил долгие вечерние разговоры с ней. У него было не очень много друзей, но это были настоящие друзья. Врагов или недоброжелателей у него не было. Судя по фотографиям, он был очень красив не только в молодости, но и к концу жизни. Свою работу этнографа-африканиста он выполнял по-мужицки добросовестно, как выполнял бы любую другую работу. Первый его труд назывался «Восстание махдистов в Судане» и был издан в 1950 году, а последний фундаментальный труд — «История Судана» — в 1968-м. Ему удалось побывать в Судане, Гане, Сомали, Египте. Представить себе, что он был в Африке среди первых! Это сейчас все границы открыты, а тогда…
Бабушка всю жизнь вспоминала своего Сережу с глубокой любовью и печалью о его безвременном уходе из жизни. Ему было всего 59 лет. Он был любящим и заботливым отцом моей маме и отчимом ее сестре. На юбилейную дату в память о совместном детстве мама подарила своей сестре собаку, породы сеттер-гордон, очень похожую на любимца Сергея Руфовича — пса Дея, с которым тот обожал ходить на охоту. Спустя тридцать лет после смерти деда его бывший аспирант из Судана Юсуф, оказавшийся в составе делегации в Москве, рассказал маме об одной из встреч с Сергеем Руфовичем в их доме перед защитой кандидатской диссертации. Совсем уже старый, Дей лежал у ног своего хозяина. «Меня не станет через год после того, как умрет Дей», — Юсуф передал маме слова своего научного руководителя. Так это и случилось. Что это? Предчувствие или совпадение? Пути Господни неисповедимы. К счастью, остались дедушкины книги, письма и многочисленные фотографии, с которых на меня смотрит дорогой мне человек.
Одна из последних фотографий деда, 1964
Т. Ю. Головенко Концерт для кларнета с оркестром
Когда я слышу слово «дедушка», то оживают лучшие детские воспоминания. В первой половине моей жизни именно дедушка, Леонид Викторович Радушкевич (деда Леля), был главным авторитетом, последней инстанцией в решении трудных вопросов. До сих пор у нас в семье звучит формула: «Дедушка бы сказал по этому поводу…» или «Дедушка бы это не одобрил».
Как становятся дедушкой? Достаточно ли для этого пройти обычный путь возмужания, рождения детей, их воспитания и, наконец, появления на свет внуков? Или нужен какой-то особый таинственный «дедушкин» талант? Или склад характера? Или особенная судьба? Видимо, это непредсказуемо: станет ли данный мальчик хорошим дедом или нет. За жизнь мужчина меняет множество ипостасей — он чей-то сын, чей-то возлюбленный, чей-то муж, чей-то начальник или чей-то подчиненный, чей-то зять, чей-то отец и, наконец, чей-то дедушка. В какой из этих «ролей» он наилучшим образом проявит себя? Предвидеть, каким дедушкой станет мальчик, невозможно. В день рождения близкие, уподобившись феям из сказки, пожелают ему чего угодно в жизни, но никто не скажет так: «Желаю тебе стать хорошим дедушкой!» А между тем возможность увидеть «детей детей своих», быть «патриархом» семьи с ветхозаветных времен считалась идеалом счастья.
В. И. Радушкевич, студент Московского университета
Виктор Иосифович Радушкевич (1878–1908)
Гилярий Клементьевич Радушкевич (1845–1900)
Нина Петровна Радушкевич (урожд. Петина)
Мой дедушка Леонид Викторович Радушкевич родился 7 декабря 1900 года в Москве. Отец его Виктор Иосифович Радушкевич (1878–1908), сын польского дворянина, сосланного в Сибирь за участие в восстании 1863 года. Рано осиротев, он заменил отца своим братьям и сестре, еще гимназистом зарабатывая деньги репетиторством, потом окончил Московский университет, уехал в Рязань, где стал основателем одной из лучших гимназий. У него был «богатый дядя» Гилярий Клементьевич Радушкевич, статский советник и врач города Вильно, с которым мой прадед имел переписку и от которого после его смерти осталось маленькое наследство в виде предметов быта и семейных реликвий, например хрустальная печать с фамильным гербом. Виктор Иосифович рано женился, но в 30-летнем возрасте умер от чахотки, оставив после себя троих маленьких детей и благодарную память в сердцах многих людей, знавших его. Его жена, Нина Петровна Петина (1881–1967), была образованной и яркой женщиной; ей суждено было прожить очень долгую и нелегкую жизнь, пережить двух мужей, похоронить троих из пяти детей и стать очевидицей многих трагических для России исторических событий. Леонид, мой дедушка, был старшим в семье, с детства имел склонность к образованию и искусству, хорошо учился в школе, позднее окончил физико-математический факультет Московского университета, всю жизнь занимался физикой, стал профессором, автором многочисленных научных работ и учебников. Юность моего деда, совпавшая с революцией и Гражданской войной, не была омрачена потерями и была интересной и вполне мирной: с литератур — ным кружком в Рязани, с домашними театральными постановками, с первыми научными опытами. Еще в Рязани он познакомился и вскоре женился на Надежде Ивановне Серапионовой, девушке очень красивой, обладавшей живым и сильным характером. Надежда Ивановна родом была из села Порецкое на Волге, из крепкой и здоровой деревенской семьи, в те годы она училась в Рязанском педагогическом институте. Поженившись, они стали жить в Москве, где у них родилось трое детей: Ира, Зоя (моя мама) и Володя, семья шла «в гору», поскольку дедушка стал военным и служил в Военно-химической академии; карьера его как ученого и военного неуклонно развивалась. Перед войной ему дали квартиру в новом доме на улице Госпитальный вал. Однако времена были страшные — Советская власть как танк проехала и по его семье. Первым пострадал его отчим, бывший штабс-капитан М. И. Щербаков, он был расстрелян за дружбу со священником (до революции он был старостой одной из рязанских церквей, водил туда своего пасынка, и тот даже пел в церковном хоре). Нина Петровна осталась одна c детьми. В 1937 году был сослан в лагерь и вскоре расстрелян ее второй сын, Виктор Викторович Радушкевич. Судьба Леонида Викторовича висела на волоске от гибели. Научная работа, которой он занимался, была секретной, поскольку относилась к области химической защиты. В партию он не вступал, на компромиссы не шел, высказывался часто прямо и недипломатично. Подчиняясь правилам той жизни, он, конечно, скрывал свое дворянское происхождение, однако не расстался с семейными реликвиями, составившими основу этих записок. В общем, было, как говорится, за что сажать. В доме каждую ночь кого-нибудь «уводили», и моя бабушка Надежда Ивановна, беременная третьим ребенком, в страхе припадала ухом к входной двери, чтобы убедиться, что идут не к ним. В шкафу, как и у многих тогда людей, лежал приготовленный узелок с вещами. То, что дедушка остался цел, — настоящее чудо, поскольку даже его значимость как ученого не смогла бы защитить его, так как существовали «шарашки» — лагеря, где трудились заключенные — научные работники. Итак, семья жила и даже благоденствовала: дети учились, летом отдыхали на даче, зимой ходили в театры. Леонид Викторович был замечательным отцом, он воспитывал своих детей, применяя самые верные для этого способы: собственный пример и свойственное ему по-детски восторженное отношение к литературе, театру, музыке. Это происходило ежедневно и обыденно. Он просто сидел за письменным столом и работал, но все домочадцы с благоговением к этому относились, а дети утихали на время. Или к нему приходили его коллеги и часами вели научные разговоры, по поводу которых нянька Анюта говорила так: «Опять весь день говорили: нергия-ток, нергия-ток…» (энергия, ток). Или летом на даче он брал дочку (мою маленькую маму) за руку и гулял часами, необыкновенно интересно рассказывая ей о природе, ловил ужика и объяснял, чем он отличается от гадюки, научил детей коллекционировать бабочек. Маленькая Зоя так привыкла к этому, что однажды, увидев на горизонте пасущееся стадо коров, закричала: «Папа, памай стадо!» Весной дедушка отправлялся с детьми в Измайловский лес, находил лужу и с самым серьезным к этому отношением вылавливал лягушачью икру, потом дома с энтузиазмом наблюдал превращение икринок в головастиков и лягушат. Каждое воскресенье всю свою жизнь Леонид Викторович ходил в Дом ученых играть в оркестре на кларнете, часто с ним в оркестровой яме сидела дочка, «впитывая» в себя музыкальный дух. Наконец, вечерами семья наслаждалась чтением вслух рассказов А. П. Чехова, где ярко проявлялся и артистический дедушкин талант.