– Извините, – сказал Дронго, обращаясь к одному из сотрудников, оказавшихся на лестнице. – Как фамилия вашего директора?
– Кеппен. Рууд Кеппен, – пояснил сотрудник, улыбаясь. Он даже не спросил, зачем незнакомому человеку нужна фамилия директора. Здесь ценили свое время и время других. Если фамилия кого-то интересовала, значит, следовало ее назвать.
– Он сидит на четвертом этаже, – сообщил сотрудник по-английски.
Если бы она сидела в кабинете с кем-нибудь из сотрудников, ее было бы легче убедить выйти. Но если она сидит одна, нужно будет придумать что-то убедительное, чтобы она поверила ему и вышла в коридор. Хотя абсолютной гарантии все равно нет. Возможно, немецкая контрразведка следит за ней с согласия самой Габриэллы. Возможно, они поставили свои микрофоны и в коридоре. Возможно, у них есть свой осведомитель. Собственно, таких «возможно» очень много. Но он должен убедить женщину на несколько минут выйти из кабинета. Учитывая, что она родила детей после тридцати, идеальный вариант, когда она пулей вылетит из кабинета, передать просьбу срочно приехать в школу. Любая женщина на ее месте среагирует мгновенно. Но он не знает немецкого языка и, наверно, хорошо, что не знает. Прибегать к таким подлым приемам запрещено: она замкнется в себе и не захочет с ним разговаривать.
«Надеюсь, ее наблюдатели не знают итальянского языка», – подумал Дронго, подходя к ее кабинету. Дверь была открыта. Габриэлла сидела за столом и работала. На ней был бежевый костюм – двойка. Дронго подумал, что они чем-то похожи с Ларисой. Обе чуть выше среднего роста, мускулистые, атлетически сложенные. У Габриэллы был немного вытянутый нос, темные глаза и чувственной рот, напоминавший о том, что ее мать испанка. На щеке слева у нее была родинка, придававшая пикантность ее лицу. Увидев Дронго, она подняла голову и равнодушно скользнула по нему взглядом.
– Вам что-нибудь нужно? – спросила она по-немецки.
– Да, – ответил по-английски Дронго, – меня прислали из Рима. Я должен обговорить с вами детали нашего нового проекта. Мистер Кеппен сказал, чтобы я подошел к вам.
– Какие детали? – Она знала английский, очевидно, работа в отделе менеджмента заставила ее преуспеть в знании этого языка. – Он мне ничего не говорил. Извините мой английский, но я специализируюсь на латиноамериканском направлении.
– Вы знаете испанский или итальянский? – обрадовался Дронго.
– Знаю, – улыбнулась она, – входите. Снимите плащ. Герр Кеппен мне ничего не говорил, но если он вас прислал, значит, я к вашим услугам.
– Давайте говорить на итальянском, – предложил Дронго. Он снял плащ и повесил его рядом с плащом хозяйки кабинета. Потом прошел к столу. Она поднялась и протянула ему руку. Рукопожатие было сильным, мужским.
– Я вас слушаю, – сказала она приветливо улыбаясь. – Чем могу помочь?
– Вы Габриэлла Мельтцер? Я не ошибся?
– Нет, – снова улыбнулась она, – не ошиблись. Чем я могу помочь?
Он подвинул к себе лист бумаги. Достал ручку и написал несколько слов.
«Ваш кабинет прослушивается. Мне нужно с вами поговорить».
Она удивленно взглянула на него. Потом медленно произнесла:
– Не понимаю, о чем вы говорите. Кстати, вы еще не представились.
– У меня очень важное дело, – сказал он, глядя ей в глаза.
– Вы действительно пришли от герра Кеппена или это не так? – начала понимать женщина.
«Группа Хеелиха» – написал он крупными буквами. Она прочла и нахмурилась. Потом отчеканила:
– Уходите. Я не хочу с вами разговаривать.
– Мне нужно с вами поговорить, – сказал он, стараясь выглядеть убедительно. – Это очень важно.
– Я вызову охрану, – сказала она, поднимаясь. – Уходите. Мне не о чем с вами разговаривать.
«Погиб Нигбур» – написал он на листке бумаги. Она прочла и закусила губу. Но снова упрямо сказала:
– Уходите.
– Сейчас наблюдатели поймут, о чем мы говорим, – разозлился Дронго.
«Ранен Бутцман» – снова написал он. Она прочла и молча покачала головой. Очевидно, она уже поверила, что ее кабинет действительно прослушивается. У него оставалось в запасе только несколько секунд. Нужно было решаться. Кажется, Шилковский очень тепло о ней отзывался. Если...
«Шилковский жив» – написал он. Габриэлла прочла, ее лицо дрогнуло. Она растерянно опустилась в кресло, взглянула на Дронго.
– Вы блефуете? – уточнила она.
Он покачал головой. Очевидно, наблюдатели уже поняли, что между неизвестным посетителем и женщиной происходит какой-то странный разговор. Неожиданно в кабинете резко зазвонил мобильный телефон Дронго. Глядя на растерявшуюся женщину, он достал аппарат. Звонил Андрей.
– Уходите, – услышал Дронго. – Они уже идут к вам.
– У меня мало времени, – сказал открытым текстом Дронго. – Через несколько секунд здесь будут чужие. И меня могут арестовать. Нам нужно срочно поговорить. Поверьте мне, это очень важно.
– Он остался жив? – спросила она.
– Да, идемте.
Он буквально схватил ее за руку, забрал с вешалки оба плаща, и они выбежали из кабинета. К лестнице пройти было невозможно. К лифтам – тоже. Преследователи могли появиться с любой стороны. Он увидел небольшую комнату в конце коридора, где находилась кухня, буквально поволок за собой женщину и втолкнул туда. Он успел закрыть дверь, когда двое из БМВ вбежали в коридор. Увидев пустой кабинет Габриэллы, один из преследователей громко выругался по-немецки. Дронго прижал палец к губам, показывая, чтобы она молчала. Женщина стояла рядом. От нее исходил сладковатый аромат парфюма. Дронго следил в приоткрытую дверь за незнакомцами. Один из них достал телефон и позвонил. Другой побежал по коридору, заглядывая в каждый кабинет. Если он дойдет сюда, нужно будет что-то предпринять. Неизвестный приближался. Через секунду он откроет и их дверь. Дронго схватил женщину и, чуть наклонив ее голову, начал целовать. Сухие губы сопротивлялись. Она не понимала, что нужно этому человеку. В этот момент дверь открылась. Неизвестный увидел только широкую спину Дронго, застывшего в поцелуе с женщиной.
– Извините, – сказал незнакомец, закрывая дверь.
В этот момент она улыбнулась, поняв, почему именно Дронго сделал это, и открыла рот. Поцелуй получился более долгим, чем он ожидал. Настоящим. Они стояли так еще несколько секунд. Потом смущенно отпрянули друг от друга.
– Извините, – сказал Дронго, – я не хотел, чтобы наш разговор прервали.
– Первый раз в жизни меня целуют и извиняются, – призналась Габриэлла. – Вы употребляете «Фаренгейт». Это мой любимый парфюм.
– Да, – кивнул Дронго, – а у вас, кажется, Гуччи. Но его ароматы бисексуальны. Вы не боитесь так открыто бросать вызов?
Она усмехнулась. Потом взглянула на Дронго.
– Что теперь мы будем делать?
– Нам нужно выйти отсюда и найти место, где можно спокойно поговорить, – сказал Дронго. – Вы не знаете, куда мы могли бы пойти? Боюсь, что нам лучше сейчас не выходить из здания. Пусть наши преследователи думают, что мы уже сбежали, и ищут нас по всему универмагу.
– На пятом этаже есть комната психолога, – сообщила Габриэлла. – Это моя подруга. Она сегодня в Кельне, и ключи от кабинета у меня. Если хотите, мы поднимемся туда.
– Идемте, – сразу согласился он.
Они вышли из комнаты и прошли к аварийной лестнице. Осторожно открыв дверь, вышли на лестницу и поднялись на пятый этаж. Здесь было тихо, людей не было видно. Габриэлла достала ключи и открыла дверь. Они вошли в комнату, и она заперла дверь. Здесь стоял стол и несколько стульев. Висели копии картин импрессионистов. В соседней комнате находилась кровать и несколько кресел, где сотрудники могли расслабиться под успокаивающую музыку. Габриэлла прошла к столу и села в кресло психолога.
– Садитесь, – указала она на соседнее кресло. Дронго положил плащи и сел напротив нее.
– Вы из Москвы, – сказала женщина. Она не спрашивала, это было утверждение.
– Да, – кивнул он.
– Шилковский на самом деле жив, или вы мне солгали?
– Жив. Он перенес несколько операций, был в очень тяжелом состоянии, но выжил.
– Слава Богу, – произнесла она с чувством. – Мы считали себя виноватыми в их смерти. Все произошло так неожиданно и так быстро. Мы думали, что Хеелиха и Шилковского убрали по приказу из Москвы.
– Я вас понимаю.
– У вас есть его адрес? Хотя нет, не нужно. Спустя столько лет.
Он молчал, ожидая, когда она выговорится.
– Первое время было так ужасно. Ни во что не хотелось верить, я никому не могла верить. – Она достала из сумки сигареты, потом посмотрела на запертую дверь и убрала пачку чисто подсознательно, как бывший профессионал. Она верно вычислила, что сигаретный дым могли почувствовать в коридоре и найти их в этом убежище.
– Хорошо, что вы мне сказали о Шилковском, – призналась женщина. – А насчет остальных тоже правда?
– Да. Нигбур погиб несколько дней назад в автомобильной катастрофе. А два дня назад в Тель-Авиве кто-то стрелял в вашего бывшего коллегу Оливера Бутцмана. Он чудом остался жив, хотя его положение еще достаточно сложное.
– Непонятно, – нахмурилась она, – кому понадобилось убивать Бутцмана. Он был прекрасным человеком.
– Вы хорошо знали Гайслера?
– Конечно, хорошо. Мы работали в одной группе. А почему вы спрашиваете?
– В Израиле считают, что именно он стрелял в Бутцмана.
– Карстен Гайслер стрелял в Бутцмана? – Она медленно покачала головой. – Никогда в жизни. Никогда. Либо вы блефуете, либо в Тель-Авиве произошла какая-то ошибка. Это абсолютно исключено.
– Почему?
– Он не станет стрелять в Бутцмана. Это невозможно.
– Тем не менее кто-то выстрелил в вашего бывшего коллегу. И у следователей есть все основания полагать, что это сделал Гайслер.
– Значит, они ошибаются. – Она снова взглянула на пачку сигарет. Но не притронулась к ним.
– Что значит ошибаются? Почему вы так в этом уверены?
– Гайслер обязан жизнью Бутцману. Он его спас в восемьдесят восьмом, в Марокко. Тогда в дом, где должна была состояться встреча, заложили взрывчатку. Бутцман успел в последний момент предупредить Гайслера. Он спас ему жизнь, и Карстен об этом всегда помнил.
– Значит, вы считаете, что он не мог выстрелить?
– Никогда, – твердо сказала она, – никогда. Нужно было знать Гайслера. Это неправда.
– В таком случае чем вы можете объяснить эти покушения?
– Не знаю. Я сама заметила, что за моим домом установили слежку. Я думала, что это обычная проверка. Здесь часто проверяют прибывших с Востока. Но потом заметила, как профессионально они меня «ведут», и поняла, что это специалисты из другого ведомства.
– Вы помните ноябрь восемьдесят девятого, когда вы вывозили документы из архивов?
– Конечно, помню. Тогда убили Хеелиха и Шилковского. Черт возьми, никак не могу привыкнуть, что он жив. Интересно было бы на него посмотреть.
– Он изменился.
– Мы все изменились.
– Вы сдали документы и возвращались все вместе. Правильно?
– Да. Но у нас спустилось колесо. Менарт решил его поменять, а полковник Хеелих не стал ждать. Он собирался ехать за ребятами и Шилковский попросил взять его с собой. Они поехали в машине полковника за оставшимися ребятами. В здании оставались Нигбур и Вайс. Как раз в этот момент толпа прорвала Берлинскую стену, и мы опасались погромов.
– Что было потом?
– Мы остались вчетвером. Я, Менарт, Гайслер и Бутцман. Как странно, что мы остались именно вчетвером. Потом Гайслер сказал, что напрасно мы отпустили Хеелиха. Нужно было ехать всем вместе. А Бутцман сказал, что напрасно мы сдали документы русским. Их можно было продать.
– Продать?
– Да, я точно помню, что он сказал «продать». Но потом сам засмеялся и добавил: «Кому они будут нужны, ведь скоро не будет ни нашего государства, ни нашей разведки». Только Менарт молчал. Он возился с колесом и ничего не говорил. Потом мы поехали дальше и забрали Нигбура с Вайсом. К этому времени выяснилось, что Хеелих и Шилковский еще не вернулись. Мы поехали обратно и увидели, что они убиты. Вернее, убитого Хеелиха и тяжело раненного Шилковского. Неужели он выжил? Мы были убеждены, что он умер.
– Чудом, – кивнул Дронго. – А Бутцман мне не говорил, что вы сначала забрали Нигбура и Вайса, а потом поехали за Хеелихом.
– Может, он забыл. – Она тихо вздохнула. – Прошло столько лет, а я помню события той ночи во всех подробностях. Собственно, та ночь разделила мою жизнь на две части. В первой была Восточная Германия, служба, командировки, мои коллеги. Во второй – эта сытая, спокойная, равнодушная Западная Германия с ее устоявшимися правилами и привычками. Мне еще повезло, я встретила своего будущего мужа и переехала сюда. Потом родились дети. Первое время я здесь сходила с ума от тоски и скуки. В нашей прежней стране люди были гораздо приветливее, умели смеяться и плакать, не были такими равнодушными. А здесь – вежливость и политкорректность. Здесь никого не интересует, что у тебя в душе, какие у тебя проблемы в семье. Пришла, отработала и ушла. Вот такая у меня теперь жизнь. После моей прежней привыкнуть к этой было достаточно сложно. Но я смогла.
– Как вы думаете, кто-нибудь из ваших бывших коллег мог оказаться предателем? Мог сдать Хеелиха и Шилковского?
– Зачем? Документы мы уже отдали представителям КГБ. Зачем нужно было убивать наших товарищей? Мы были абсолютно убеждены, что это было сделано по приказу КГБ. Лично я в этом не сомневалась. Через два с половиной месяца мы узнали, что по приказу Горбачева в Баку были введены войска. По телевидению показывали убитых и раненых. Если ваше руководство могло решиться на такое в отношении собственного народа, разве для них имели какую-нибудь ценность жизни двух наших офицеров? И мы жили ожидая, когда очередь дойдет до нас.
– Вам было трудно, – сказал Дронго.
– Да, – вздохнула она. – Вы первый человек, которому я выговорилась за столько лет. Не знаю почему, но мне стало легче. Наверно, раньше такую функцию брали на себя исповедники. Как вы думаете?
– Наверно. Бальзак говорил, что юристы, врачи и священники не могут любить и уважать людей. Они знают слишком много их пороков.
– Вот именно. Пороках. У каждого из нас свое прошлое. В этой проклятой жизни все узнаешь.
– Мы хотим выяснить, кто мог сдать ваших товарищей.
– Не знаю. Если погиб Нигбур, если ранен Бутцман. Не знаю. Остались только Гайслер и Менарт. Но ни с одним из них вы поговорить не сможете.
– Что-нибудь случилось с Менартом?
– Нет. Но он ни с кем не хочет разговаривать. У него проблемы в семье. Жена ушла от него с сыном, которого он очень любит. Менарт замкнулся. Я несколько раз пробовала его пригласить к нам, вытащить из Веймара. Но все безрезультатно. Сейчас он, кажется, переехал в Зуль. Это небольшой городок в Тюрингии. Вы знаете, где находится Зуль?
– Я был там лет пятнадцать назад. У вас есть его адрес?
– Это маленький городок. Его дом чуть выше музея оружия. Вы знаете, где находится этот музей.
– Примерно представляю.
– Значит, знаете. Только это не Менарт. И не Гайслер. Среди наших ребят предателей быть не могло.
– Я могу только восхититься вашей самоотверженностью по отношению к бывшим коллегам, – пробормотал Дронго. – Кто еще мог знать о вашей работе в архивах «Штази»?
– Никто. Нам разрешили работать в архивах. Охрана пропускала нас, проверив документы. Хеелих, видимо, заранее согласовал список с Дамме, руководителем отдела, который отвечал за безопасность архивов. Пока мы работали, никого там не было.
– Ясно. Я сейчас подумал, что у вас могут быть неприятности после того, как я отсюда уеду.
– Может быть, – улыбнулась она. – Я уже отвыкла от неприятностей. Отвыкла от прежней жизни. Вы на несколько минут вернули мне ощущение полноты жизни. Я вам благодарна за это.
– Вы не слышали фамилию Барлах?
– Барлах? Нет, не слышала. У нас в группе не было такого сотрудника.
– Спасибо. Вы мне очень помогли, Габриэлла.
Она снова взглянула на пачку сигарет. Очевидно, ей нестерпимо хотелось курить.