Три версты с гаком - Вильям Козлов 12 стр.

— Моя харя не годится для портретов... С таким мур­лом только сидеть в сортире и кричать «Занято!».

— Наговариваешь, Гаврилыч, на себя, — с сожале­нием сказал Артем. Не очень-то охотно смеховцы пози­руют ему.

— А за это дело мало руки-ноги переломать, — кив­нул Гаврилыч на сруб. — Я полагаю так: ежели нету та­ланту к такому-то делу — не берись. Не можешь с то­пором — иди с лопатой землю копай... Но зачем же над деревом-то изгаляться?

— Я их в три шеи прогнал, — сказал Артем.

— Я полагаю так, — продолжал Гаврилыч. — Ежели человек взялся дом строить, а дом это не корыто, он сто­ит в ряду, и всем его видно. Идут люди по улице и гля­дят. А дом на них глядит и сам за себя говорит... Че­ловек помрет, а хороший дом стоять будет.

— Возьмешься, Гаврилыч? О цене договоримся...

— Мне деньги ни к чему, — огорошил плотник. — Какой от них, денег-то, прок? И потом они в моих кар­манах не держатся. Вроде бы и дырок нет, а куда-то проваливаются... У меня заведен свой порядок: кажин-ный вечер выставляй мне бутылку. После работы, конеш-но. А там, что лишнего наработаю, женка прибежит по­лучит. Только вряд ли ей много достанется... А ты заведи книжечку и все записывай.

— Условия у тебя того... — протянул Артем. — За­путаемся мы с тобой в этой арифметике.

— Ты что, неграмотный?

— Записывать-то я буду, но расценки на сделанную работу ты сам составляй.

— Мне главное, чтобы вечером была бутылка.

— Будет, — сказал Артем.

— Вообще-то не взялся бы я за это дело, — сказал Гаврилыч. — Дом гнилой, пиломатериалов мало, доста­вать надо будет... Кое-как делать не люблю, так что при­дется как следует повозиться.

— Я буду тебе помогать, — сказал Артем.

— Обещал, понимаешь, я твоему деду дом на ноги поставить. Кабы не его проклятая хвороба, в этом году и начали бы... Ведь я и не знал, что он помер. Вот вчера заявился, говорят — Андрей Иваныч богу душу отдал. В леспромхозе-то я с зимы вкалывал. Лес валил, сучья рубил, трелевал. Все как есть профессии прошел.

— Я смотрю, дед мой обо всем позаботился...

— Андрей Иваныча я сильно уважал, — сказал Гав-рилыч.

— Когда же начнем?

— Сейчас, — сказал Гаврилыч. — Ты иди за бутылкой, а я за топором. 

5

С приходом Гаврилыча работа закипела. Они разобрали сруб. Плотник заменил гнилые венцы новыми, все бревна тщательно подогнал одно к другому, пронумеровал, и они стали собирать дом.

Дни стояли погожие, Артем работал с охотой. С полуслова схватывал все указания плотника. Эд приходил вместе с хозяином, с час дремал в тени под кустом, потом подходил к нему и пристально смотрел в глаза, чуть наклонив набок похожую на топор голову.

— Ну иди, леший с тобой, — говорил Гаврилыч, и пес радостно мчался к калитке, которую научился ловко отворять черным лоснящимся носом.

Артем обратил внимание, что фокстерьер немного хромал на одну ногу и, приходя в возбуждение, дрожал ляжками, будто ему было холодно. Он как-то спросил Гаврилыча: что с собакой и откуда она у него?

И Гаврилыч рассказал такую историю. Года три назад он был на заработках в Макарове и, возвращаясь по обочине шоссе домой, увидел, как у «Москвича» с ленинградским номером на большой скорости отвалилось переднее колесо. Процарапав на асфальте глубокую борозду, машина пошла кувыркаться, разбрызгивая вокруг кусочки растрескавшегося стекла... Когда он подбежал к разбитой, лежащей в кювете кверху колесами машине, два пассажира и водитель были недвижимы. Тут стали останавливаться другие машины. Общими усилиями перевернули «Москвич». Двое были мертвы, а один чуть жив. Когда их стали вытаскивать, увидели на полу собаку. У нее оказались перебитыми обе передние лапы.

90

Собаку положили на обочину, и она оттуда, вытягивая морду, следила, как грузят в машину трупы и раненого. Когда машина тронулась, собака завыла и на брюхе поползла вслед за ней... Кто-то предложил прикончить ее, чтобы не мучилась, но ни у кого не поднялась рука. Машины уехали. Инспекторы ГАИ измерили борозду на шоссе, записали показания Гаврилыча и, остановив самосвал, кое-как прицепили к нему покалеченный «Москвич» и отогнали его к посту.

Собака так и осталась на обочине. Она глядела умными, понимающими глазами на Гаврилыча и плакала. Он видел, как текли по смешной бородатой морде собачьи слезы. И тогда он осторожно взял пса на руки и три версты с гаком тащил до своего дома. И вот выходил без ветеринара. Наложил на сломанные лапы лубки, крепко перевязал бинтами, кормил с ложки...

Во время этого рассказа Эд внимательно смотрел на Гаврилыча и даже кивал топорообразной головой, будто подтверждая каждое его слово. И в собачьих глазах светилось такое понимание, что даже как-то неловко было.

— Уже четвертый год, как стряслась эта авария, а на шоссе с ним лучше не ходи, — сказал Гаврилыч. — Подбежит к тому месту, нюхает, нюхает, а потом сядет, морду к небу — и завоет, аж мурашки по коже...

— Куда же он все время отлучается? — поинтересовался Артем. На него эта история с собакой произвела впечатление.

— У него все село — приятели, — усмехнулся Гаврилыч. — Ребятишки так и ходят за ним следом. Эд да Эд, а взрослые что дети. Кто кость приготовит, кто конфетину... Каждый норовит домой зазвать да угостить, погладить... У нас ведь интересных таких собак отродясь не было. Вот люди и интересуются...

— Настоящая породистая собака не должна из чужих рук брать и позволять себя гладить, — заметил Артем.

— Кто тут чужие-то? — сказал Гаврилыч. — Все свои. А погладит кто — велика беда! Собака ласку любит, чего ж я лишать буду ее такого удовольствия?

Шли дни. Дом постепенно принимал свои очертания. Поднялись стропила, в оконные проемы вставили рамы. Начали подгонять пол.

Это днем. А вечером он переодевался и бежал к Тане. Они шли по тропинке к Березайке, спускались с насыпи на луг, иногда присаживались под огромной сосной и, глядя на закат, разговаривали.

Она сидела совсем близко, касаясь его плечом,

Артем только что прочитал в «Иностранной литера­туре» роман. Он стал небрежно критиковать его. Таня молча слушала. А потом, когда закончил, убедительно опровергла все его доводы.

Артем даже растерялся. Он не ожидал, что сельская учительница уже успела прочитать только что появив­шийся в печати роман.

Оказалось, что Таня читала не меньше, а, пожалуй, больше его. И еще она умела слушать и никогда не перебивала, даже если Артем толковал о вещах, ей известных.

Она все больше и больше нравилась Артему.

Он еще не успевал остыть от разговора, Таня круто сворачивала к низенькому дому, прятавшемуся среди яблонь и вишен, останавливалась на крыльце и протяги­вала маленькую узкую ладонь.

— Спокойной ночи, — ровным голосом говорила она.

Артем задерживал руку, проникновенно смотрел в глаза. Таня молчала, но лицо ее становилось холодным, а поза напряженной. Она осторожно, но настойчиво высво­бождала руку. И Артем, горько усмехаясь, отпускал теп­лую ладонь. Таня облегченно вздыхала и, достав из-под крыльца прут, ловко через щель в двери поднимала крю­чок и исчезала в темных сенях. Стучать после десяти ве­чера ее хозяйке-старухе бесполезно.

Ни за что не про­снется и не слезет с русской печи, где она спала и зимой и летом.

Щелкал крючок, скрипели ступеньки под ее ногами, отворялась еще одна дверь, в избу, и все умолкало.

Возвращаясь со свидания, Артем злился на себя, об­зывал размазней, идиотом... Потом долго ворочался на своей раскладушке, тяжко вздыхал, доставал сигареты, закуривал и понемногу успокаивался.

Как только настелят с Гаврилычем полы, махнет на недельку на озеро! Пока будет рыбу ловить да писать пейзажи, плотник переберет все рамы, наспех сляпанные молодчиками Сереги Паровозникова.

Пуская дым в потолок, Артем вспомнил сегодняшнюю встречу с Володей — так звали Таниного ухажера. Во­лодя поспешно перешел улицу и сделал вид, что не заметил Артема. После той драки он больше не попадался на глаза.

«К черту Володю!» — пробормотал Артем и, потушив сигарету, лег на живот, обхватил руками подушку. Обыч­но в такой позе он засыпал.

Глава девятая

1

Солнце стоит в зените. Ничего вокруг не отбрасывает тени. Припекает голову и плечи. В ярко-синем небе мед­ленно плывут облака. Пышные, причудливые. Они то сближаются, касаясь друг друга закругленными краями, то снова расходятся. Артем с детства любил смотреть, как разгуливают по небу облака. Иногда они гигантским рас­крытым веером наползают из-за лесов, иногда плотными рядами двигаются над самой землей, отбрасывая тени, иногда сворачиваются и подолгу стоят на одном месте. Потом разворачиваются и, бледнея, тают.

Артем лежал в резиновой лодке и смотрел на небо. Рыба что-то не клевала. Удочку он положил поперек лод­ки. Неожиданно из-за облаков показался тощий бледный месяц. Он совсем был ненужным на этом синем солнеч­ном небе. Месяц словно напоминал, что день не вечен, когда-нибудь кончится, и тогда придет его час. Невзрач­ный, блеклый, он нальется ядреной желтизной, распра­вит острые рога, перевернется и поплывет по Млечному Пути, затмевая самые яркие звезды.

Озеро было большое и вытянутое, с красивыми лесис­тыми островами. Лес постепенно подступал к берегам: сначала могучие сосны и ели, потом березы и осины, бу­зина и орешник, и, наконец, залезали в воду плакучие ивы. У берегов еще топорщился, скрипел прошлогодний перезимовавший камыш. Густая зеленая поросль дружно атаковала его со всех сторон. Кое-где появились круглые блестящие листья кувшинок. Это, так сказать, первые лас­точки. Целая армия кувшинок еще пряталась под водой. Если перегнуться через борт лодки и посмотреть в спо­койную воду, то можно увидеть тянувшиеся со дна к солнцу длинные красноватые стебли со свернувшимися в трубки листьями.

У прибрежного леса множество различных оттенков: от нежно-зеленого на горизонте до ярко-коричневого вблизи. Один из островов напоминал шапку Мономаха. На полукруглом пригорке внизу, будто соболевал опушка, рос невысокий бархатный кустарник, немного выше — березовая роща, а на горе — сосновый бор. И увенчива­ла эту остроконечную шапку огромная сосна с зарубце­вавшимся продольным шрамом от молнии.

Второй день Артем и Таня на острове. Машину оста­вили на берегу под вековой елью, а сами на резиновой лодке перебрались на дикий необитаемый остров. Артем натянул оранжевую палатку, неподалеку соорудил для себя из тонких жердей шалаш, покрыл куском толстого брезента, а сверху накидал зеленых веток. Девушка мол­ча помогала ему. Когда лагерь был разбит, она взяла учебник, надувной матрас и ушла в глубь острова.

Артем наладил снасти и выехал на рыбалку. В пер­вый день он поймал полтора десятка окуней и малень­кую щуку. Как раз на уху. Таня приподняла садок с тре­пещущей рыбой и спросила:

— Ее нужно потрошить? Живую?

— Ладно, подождем, пока уснет...

Артем захватил с собой картошку, лук, перец, лавро­вый лист. Как только котелок закипел, он стал бросать туда специи. Таня, видя, что он не нуждается в ее помо­щи, присела у костра и стала смотреть на огонь. Пока Артем священнодействовал у котелка, они не обмолвились и двумя словами. Попробовав в последний раз сварив­шуюся уху, он снял котелок с рогатки. Остудив немного, чтобы уха стала душистее, Артем пригласил к «столу» де­вушку. Она уселась на ватник напротив, подогнув под себя ноги. Взяла деревянную ложку, зачерпнула из ко­телка и попробовала. Артем ждал, что она скажет. Ему очень хотелось, чтобы уха понравилась.

 — Очень вкусно, — сказала Таня, придвигаясь по­ближе к котелку.

Артем улыбнулся и достал из вещмешка бутылку вод­ки, пластмассовые стаканчики. Таня отрицательно пока­чала головой.

— Я не люблю водку, — сказала она.

— Под уху-то? Одну рюмку?

— Я не понимаю, почему люди могут выпивать в лю­бое время... Ну ладно, в праздник, а сейчас?

— Сейчас тоже праздник, — сказал Артем.

Она пить не стала. Опрокинув один-единственный ста­канчик, он закупорил бутылку и спрятал в мешок.

И хотя уха была отменной, ночь теплой и звездной и добродушно потрескивал костер, а у берега всплескивала крупная рыба, перекликались ночные птицы, хорошего разговора не получилось. Таня изредка вскидывала на него темные с блеском глаза, и взгляд ее был насторожен­ный. Это связывало Артема, он даже отодвинулся от нее подальше. Поужинав, Таня взяла котелок, ложки и спус­тилась к воде. И долго не возвращалась: по-видимому, дожидалась, пока Артем уляжется. Он стоял под деревом и курил. Костер потух, и синеватый дым, поднимаясь вверх, запутывался в ветвях. Она вернулась, пожелала спокойной ночи и забралась в палатку, закрыв ее с той стороны на «молнию».

Артем усмехнулся, докурил сигарету и тоже отпра­вился в шалаш. Утром он встал на зорьке— Таня еще крепко спала — и уплыл под другой остров, где с вечера поставил жерлицы. На двух сидели щуки. Одна с кило­грамм, вторая около двух. Борьба с зубастыми хищница­ми доставила ему удовольствие. Побросав их в лодку, он поплыл к камышам половить на удочку. Часы остались в шалаше, и он не знал, сколько времени. Судя по солн­цу, часов десять-одиннадцать. В садке с дюжину подле­щиков, штук пять приличных окуней. Когда солнце под­нялось над островом, рыба перестала брать. Захотелось есть. Интересно, догадалась Таня сварить похлебку из картофеля и мясных консервов? Он положил все припасы рядом с котелком.

...Вдруг удочка поползла с лодки в воду. Артем по­думал, что отвязался якорь и лодку понесло, но ничего подобного не случилось. Поплавка не было видно, а удоч­ка упорно уходила в воду. Ухватив за конец, Артем под­сек и почувствовал приятную тяжесть. По всем приме­там это был...

— Лещ! — свистящим шепотом произнес он.

Двигая прогнувшимся удилищем, осторожно стал под­водить тяжелую рыбину к лодке. Из глубины показался черный плавник и изумленная треугольная голова с вы­тянутыми в трубку желтыми губами. Красавец лещ с зо­лотистыми боками спокойно и зачарованно шел прямо в руки.

— Ну, иди, иди, милый, дорогой... — стонал Артем, шаря за спиной подсачек.

Нужно дать рыбине глотнуть воздуха, тогда будет со­всем смирной... Артем стал подсовывать подсачек, и тут лещ, втянув губы-трубочку, мощно ударил хвостом, так что брызги взметнулись выше лодки. Тоненькая леска, жалобно тренькнув, лопнула. И лещ, еще раз взболтнув темную воду, сердито ушел в глубину. У Артема было такое ощущение, будто его обокрали. Швырнув в лодку удочку со свившейся в блестящую пружинку леской и мокрый подсачек, он ухватил себя за бороду и сильно дернул, а потом принялся обзывать себя всякими нехоро­шими словами. Этого ему показалось мало. Вскочив на ноги, плюхнулся в воду и, сразу остыв, поплыл вокруг лодки, качающейся на поднятой им волне.

2

Подгребая к своему острову, Артем увидел, как на плесе охотится окунь. Вода так и кипела, бурлила, во все стороны брызгали серебристые мальки. Судя по всему, жировал крупный окунь. Осторожно двигая веслами, он подплыл поближе и без всплеска опустил якорь. Глуби­на метров семь. Насадив самого крупного червя, забросил удочку. Но окунь не брал.

Неожиданно лодка вздрогнула, накренилась, и Артем чуть было не бултыхнулся в воду.

— Я напугала тебя? — увидел он у кормы смеющееся Танино лицо. Она в первый раз назвала его на «ты».

— Я решил, ко мне вернулся чудо-лещ, которого я упустил, — улыбнулся он.

Держась одной рукой за лодку, она приподняла садок из металлической сетки, привязанный капроновым шну­ром к резиновой уключине, и воскликнула:

— Это ты поймал?

— Мне русалка помогала, — сказал Артем. — Это разве рыба? Ты бы посмотрела, какой у меня лещ из-под самого носа ушел!

— Ну и хорошо, что ушел... Можно, я и этих вы­пущу?

— Выпускай, — сказал он, глядя на нее.

— И тебе совсем не жалко?

— Нет.

Она раскрыла под водой садок и перевернула. Живые окуни и подлещики, не веря в такое счастье, растерянно плавали рядом. И вдруг как по команде бросились врас-