Но в пятницу снова весь день лил дождь.
4
В субботу наконец прибыла плотницкая бригада: пять молчаливых мужиков с топорами и ломами.
— Бригада «Ух!», — осклабился Серега Паровозников, подрядчик. — Пьет за десятерых — работает за двух! — И тут же пояснил: — Это я для смеху...
Артем вежливо улыбнулся на эту грубоватую шутку. Мужики не улыбались. Они хмуро смотрели на дом и помалкивали. Один из них, в замусоленном до блеска ватнике, снял топор с плеча и решительно засунул за пояс, как бы говоря этим: мол, не стоит и дела начинать. Другой плотник, в солдатских галифе и ситцевой рубашке, осторожно постучал ломом по срубу.
— Раскатаешь ево, а потом, чего доброго, и не собрать будя? — сказал он.
— Хибара гнилая, что и говорить, — согласился Серега.
— Овчинка выделки не стоит, — сказал плотник в галифе.
Еще двое решительно засунули топоры за широкие командирские пояса. Если одежонка у них была не ахти какая справная, то ремни у всех отличались добротностью.
— Я уже и вещи вынес, — забеспокоился Артем.
— Велика беда! — сказал мужик в галифе. — Вещички и занести недолго.
Самый хмурый из них — в замусоленном ватнике — сплюнул и буркнул:
— Пошли, мальцы! — И первым направился к калитке, висевшей на одной петле.
Вслед за ним затопали и остальные. Серега сокрушенно покачал головой и развел руками.
— Сотню надобно прибавить, хозяин, — сказал он.— За гнилость.
— За гнилость? — удивился Артем.
— Четыре венца все одно придется менять, — сказал Серега. — Так и быть, матерьял наш.
Мужики — они остановились за калиткой и чутко прислушивались к переговорам — загалдели, засморкались.
— Четыре! — подал голос один из них. — Все пять.
— Кто же за такую плату возьмется дом перебирать? — покачал головой Паровозников. — Ткни ломом — и рассыплется...
— Тем более, раз сам рассыплется — вам меньше работы, — сказал Артем. — Мы же, кажется, с вами обо всем договорились?
— К массам тоже надо прислушиваться, — ухмыльнулся Серега и кивнул на мужиков. — Это я для смеху...
— Ладно, — сдался Артем. — Прибавлю сотню, но чтобы больше — ша! Я вам дал чертеж, там все рассчитано, а вы мне...
— Через полтора месяца, хозяин, получишь ключи в ручку... — оживился Паровозников. — Как в Америке. Это я для смеху...
Серега Паровозников — квадратный мужик с короткой шеей, широким щетинистым лицом и маленькими хитрыми глазами. На верхней губе — синеватые точечки — след старого ранения. Ему что-то около пятидесяти. Одет, как и положено подрядчику, поприличнее других. Серый бумажный пиджак, зеленая рубашка, неизменные для этой местности солдатские галифе и кирзовые сапоги. На тронутой сединой голове кепчонка блином. К месту и не к месту он вставлял свое любимое
«Это я для смеху». Когда Паровозников смеется, видно, что у него не хватает трех передних зубов.
— Полтора месяца... — усомнился Артем. — Это действительно для смеху.
— Давай сразу договоримся, хозяин, — посуровев, сказал Серега. — Ты мне верь, как себе... Паровозников слов на ветер не кидает. Сказано через полтора — приходи день в день за ключами. Как в Америке — получишь в ручку. Живи себе на здоровьичко в новом доме и добрым словом поминай Серегу Паровозникова.. — Он повернулся и крикнул плотникам: — Эй, мужички! Кончай забастовку — дело улажено!
Хмурые загорелые лица плотников просветлели. Топоры, как по команде, выскочили из-за поясов и снова удобно устроились на плечах. Бригада «Ух!» так решительно и целеустремленно двинулась вперед, что Артем отступил, ожидая, что сию минуту ломы и топоры врежутся и врубятся в почерневшие бока старого дома. Но ничего подобного не произошло. Мужики сели в кружок на просохшем после дождя лугу и вытащили папиросы. Серега Паровозников, немного косолапя, подошел к Артему. Потер кулаком подбородок, так что щетина заскрипела, и сказал:
— По русскому обычаю, хозяин... ударили по рукам... Сам понимаешь!
— Обычай такой, — не очень уверенно возразил Артем, — сделал дело — гуляй смело.
— Мы же не курятник будем ставить — дом! — обиделся Серега. — Паршивый мопед покупают — спрыскивают, а это же хоромина!
— Я идти должен? — сдался Артем.
— Это мы не позволим... — сказал Серега. — Ты хозяин, твое дело давать указания, платить звонкую монету, а уж за горючим мы сами... Это я для смеху. — Он обернулся к мужикам: — Гришка, пулей к Матрене!
С травы поднялся здоровенный мужик с буйной нечесаной головой и мутноватыми глазами. Вытряхнув из вещмешка мелкий плотницкий инструмент, подошел к крыльцу, где происходил весь этот разговор. С нескрываемым интересом смотрел, как Артем отсчитывает Сереге деньги.
— Это что ж, на брата и по полбанке не выйдет? — спросил он, получив червонец.
Серега подумал и протянул еще пятерку.
— На закуску рупь, — сказал он. — Две банки килек и хлеба полбуханки.
Гришка, повеселев, засунул деньги в карман гимнастерки и, помахивая вещмешком, зашагал в магазин.
— За водкой такого здорового? —- усмехнулся Артем.
— Ты в наши порядки не вникай, — сурово сказал Серега. — У рабочего человека время в обрез... Ну, пошлю я Лешку, вон того в куфайке... Придет в магазин, а к прилавку не пробиться. Надо в очереди стоять. Бабы за крупой, и все такое... А Григорий пробьется. Он у нас завсегда берет без очереди. Его уже знают и никаких препятствий не чинят...
— Это дело, я смотрю, у вас хорошо поставлено, — сказал Артем.
— Где бы мне такую шикарную бороду купить, а? — осклабился Паровозников. — Аль по наследству, от деда покойника? Это я для смеху...
Мужики на лугу стали посмеиваться. Борода — это вечная, нестареющая тема для пустого, никчемного разговора. Каждый третий обязательно выскажется по поводу бороды. Артему все это давно надоело, он даже злиться перестал: отмалчивался или уходил. В городе еще ничего, там много бородатых, а вот здесь...
— Хороший дом построишь, так и быть, подарю тебе свою бороду, — сказал Артем. — Тем более что у тебя в жизни такая не вырастет... — и добавил: — Это я для смеху...
5
Печальное зрелище — видеть, как разбирают старый дом. Длинные доски, облепленные, будто шелухой, сгнившей дранкой, шлепались в огород, на весь поселок скрипели и трещали стропила, выворачиваемые из своих гнезд, шатался и разъезжался по швам потолок. Когда остатки крыши рухнули на землю, в воздух поднялся столб коричневого праха.
Дом трещал, стонал, кряхтел. Нелепо торчала из сруба обнаженная красная кирпичная труба. Просыпая песок и опилки на пол, плотники выворачивали потолочины.
— Не знаю как строить, а разрушать вы мастера, — сказал Артем.
— Дворец тебе отгрохаем, Артем Иваныч, — откликнулся Паровозников.
За воротами в полной готовности стоял «Москвич». Здесь больше делать нечего, а в Ленинграде ждут дела: в мастерской стоит незаконченная картина для клуба строителей, в издательстве «Искусство» должен решиться вопрос об издании северного альбома — итог поездки в Хибинские горы.
Еще раз взглянув на то, что осталось от старого дедовского дома, Артем сел за руль. Было начало одиннадцатого. Если все благополучно, то к семи вечера будет в Ленинграде. Солнце стояло над крышей вокзала, из-за леса медленно наползали большие пышные облака. Флегматичные смеховские куры не спеша переходили дорогу перед самыми колесами. Артему даже приходилось сигналить, чтобы поторопить их. И снова были выбоины, ямы, ухабы. Но уже проверено на практике: если едешь по плохой дороге вторично, она не кажется такой безнадежной.
У дома с голубыми наличниками Артем остановился: навстречу с белым эмалированным бидоном шла Таня. Шла, как всегда, чуть покачиваясь и высоко держа голову. Артем с удовольствием смотрел на нее.
— До свидания, — сказал он, когда она поравнялась. Девушка остановилась и взяла бидон в другую руку.
Артем ждал, что она улыбнется, но Таня молча смотрела на него. Глаза ее ничего не выражали. Так она могла смотреть на дом, забор, дерево. После той встречи у колодца Артем увидел ее впервые. Он ждал, что она снова придет за водой и они поговорят немного, но вместо Тани воду из колодца черпала ее сестра. Она тоже была высокой и статной, только волосы у нее не черные, а русые, и она гораздо старше своей сестры. И голос ее совсем непохож на приятный мелодичный Танин.
— Уезжаете? Совсем? — спросила Таня. Черные брови ее чуть приподнялись.
— Совсем, — зачем-то соврал Артем.
— Передавайте привет Ленинграду.
И, звякнув дужкой бидона, зашагала дальше. Артем положил руку на руль, но скорость не включил. Отворив дверцу, крикнул вслед:
— Что вам привезти из Ленинграда? Таня обернулась:
— Аничков мост... Или Исаакий!
Артем видел в зеркало, как она оступилась и чуть не выронила бидон. Поставив его на обочину, нагнулась и стала мыть боты в луже.
Заглядевшись, Артем забыл про дорогу и дал полный газ.
«Москвич» подпрыгнул и передними колесами бухнулся в глубокую лужу. Артем выругался, дал задний ход и осторожно повел машину почти вплотную с забором.
Поскорее бы оставить позади эти проклятые три версты с гаком! А там шоссе, простор. Втыкай прямую передачу и жми на всю катушку!
Глава шестая
1
Артем любил Ленинград. Когда десять лет назад приехал поступать в художественный институт имени Репина, он вместе со студентами до ночи бродил по улицам, площадям, набережным, не переставая удивляться и восхищаться этим городом. Вздымающиеся мосты на Неве, белые ночи, Невский проспект, Дворцовая площадь, Петропавловская крепость... Юношеская пылкая влюбленность в Ленинград со временем прошла — ведь город бывал и хмур, и туманен, и бесконечно дождлив. Очень часто днем приходилось включать электричество, чтобы можно было работать. Во все четыре времени года
Ленинград разный. И больше всего он нравится Артему осенью. Влюбленность прошла, осталась любовь.
В июне в Ленинграде было жарко и душно. Из-за каменных зданий и дворцов не видно солнца, но все небо над городом — громадное раскаленное солнце. И от него никуда не спрячешься: ни в парке, ни на набережной, ни в кафе с зимним названием «Север». Напряглись взмыленные кони на Аничковом мосту, стоят в парадной форме на своих гранитных постаментах суровые и мужественные Барклай де Толли и фельдмаршал Кутузов у Казанского собора. Ослепительно сияет позолоченный купол Исаакия. А по Невскому из-за жары ленивее, чем обычно, течет пестрый поток людей. И вместе с ними от Московского вокзала к Дворцовой площади идет Артем.
У толпы свой ритм, и если ты попытаешься идти быстрее, то ничего из этого не выйдет.
Артем и не пытался нарушать железный закон, он шел, как все. И хотя жара навалилась на плечи, прилепила к спине белую рубашку, жгла ступни в легких сандалетах, у него было хорошее настроение: завтра утром он уезжает в Смехово! Туда, где нет этих прекрасных гранитных дворцов, набережных и площадей, этих великолепных гастрономов с подвешенными в витринах окороками и колбасами, но зато есть сосновый бор, маленькая речка Березайка, в которой можно в любое время выкупаться, где есть поля с рожью и васильками, и главное — где нет толпы, которая в течение одного часа способна вымотать самого здорового человека.
А пока Артем шел по Невскому и разглядывал девушек. Пусть приезжие поминутно крутят головами и раскрывают рты от восхищения, он, Артем, все это сто раз видел...
Ничего не скажешь, красивых девушек на Невском хоть отбавляй! У Артема было хорошее настроение, и он улыбался им. И девушки улыбались. Может быть, и не ему, а кому-нибудь другому, но все равно было приятно. Артему нравились их короткие юбки и платья. Он вспомнил Таню из Смехова. У нее тоже укороченная юбка, и ее стройные ноги только выигрывают от этого.
Артем нырнул в полусумрак подземного перехода. Солнце и жара отступили. Из туннеля тянуло прохладой. На стенах афиши, афиши, афиши... Они кричали о концерте знаменитой югославской певицы, о новом спектакле Большого драматического, куда все равно билетов не достать, о гастролях иногородних театров...
2
Алексей открыл дверь и расплылся в улыбке.
— Я уже думал, тебя вместе с дедом похоронили на сельском погосте... Какого черта ты там застрял?
— Ну, у тебя и шуточки, — поморщился Артем.
— Тут такие дела творятся, а ты как в воду канул... Хотя бы адрес оставил. Слышал, зимой в Москве откроется российская выставка?
— Читал.
— Ты, конечно, выставишь своего оленевода и портрет Черкасова? Я твою фамилию в списках видел...
— Меня это не интересует, — сказал Артем.
— Не интересует? — опешил Алексей. — Что ты мелешь?..
— Я не дам на выставку ни одной своей картины...
— Погоди, погоди... — сказал Алексей. — Что это мы стоим в прихожей? Пошли в мастерскую... Тут без поллитры, я гляжу, не разберешься...
Алексей получил квартиру и мастерскую лет пять назад. Огромное, во всю стену, окно мастерской выходило на Московский проспект. Через дорогу точно такой же дом и двухэтажные окна во всю стену. Там тоже живут художники.
В мастерской у Алексея порядок. В аквариумах плавают красивые рыбы, на одной стене, как на выставке, развешаны картины. В углу мольберт задернут холстом. В прошлом году Алексей начал большое новое полотно, но так и не закончил: за накрытым простенькой скатертью столом сидят фронтовики без лиц. Найти настоящие характеры Алексею пока не удалось, «Вот закончу оформление Дворца и засяду за свою картину...» — говорил он своим приятелям. Закончив одну работу, он находил другую, а картина так сиротливо и стояла в углу.
«Ну, теперь все! — решительно заявлял Алексей. — К черту халтуру — сажусь за своих фронтовиков!» И опять не садился... А когда Артем стал подсмеиваться над ним, он взял и закрыл картину холстом, И на вопрос: «Как картина?» — кратко отвечал: «Двигается».
Алексей наскоро соорудил на кухне ужин, достал из холодильника начатую «Столичную», помидоры, которые мгновенно покрылись испариной. Налил по рюмке и, чокнувшись, буркнул:
— С возвращеньем, бродяга!
Закусывая, испытующе смотрел на Артема, а тот отправлял в рот яичницу с колбасой, холодные помидоры, от которых начинало ломить зубы, и молчал.
— Что молчишь-то? — спросил Алексей. — Рассказывай, что это на тебя нашло?
— Первый раз в этом году ем свежие помидоры... — сказал Артем. — Болгарские?
— Ладно, все это ерунда... На меня тоже, бывает, накатывает. Главное, что ты вовремя приехал, я уж не на шутку стал волноваться... Тут, понимаешь, из Минска приехали какие-то тузы, побывали на Охте во Дворце культуры и... в общем, им очень понравилось, и они
с ходу предложили подписать контракт... Держись за стул — сейчас упадешь! В полтора раза больше, чем мы здесь получили... Вот тут я и заметался: тебя нет, а они требуют немедленного ответа. Хоть другого в напарники бери...
— Теперь ты держись за стул, — сказал Артем. — Во-первых, я завтра уезжаю в Смехово, а во-вторых, больше я никогда не буду заниматься оформительскими работами.
Алексей вскочил со стула и забегал по тесной кухне. От волнения у него даже лицо покраснело.
— Нет, этот человек определенно с ума сошел! — кричал он. — Отказываться от такого подряда... Да скажи я кому-нибудь — любой руками и ногами ухватится...
— Возьми и скажи, — ввернул Артем, но Алексей и ухом не повел.
— Тебя кто-то околдовал в этом… как его? Хихикалово! Разве нормальный человек будет такую чепуху молоть?..
Случалось и раньше, Алексей бросался в наступление и убеждал Артема. Бегая по кухне и задевая маленькие белые табуретки, Алексей не умолкал ни на секунду, ухитрялся налить в рюмки, чокнуться, выпить и даже закусить.
Выждав, пока он не иссяк, Артем сказал:
— Не трать, старик, зазря порох... Деньги у меня сейчас есть — кланяюсь тебе за это, и я решил пожить в деревне и попытаться написать что-либо стоящее... Если я еще на это способен... И поверь, я говорю серьезно.
Алексей сразу успокоился, перестал мотаться из угла в угол. Сел напротив и, задумчиво посмотрев на приятеля, сказал:
— А я уже заключил с ними договор... И за тебя, скотина, расписался...
— Перепишешь.
— Ты меня без ножа зарезал! Ведь я с другими художниками никогда на пару не работал... Кого мне взять?