Однажды недалеко от монастыря Герасим встретил льва с больной лапой, в которую вонзилась заноза. Старец, не страшась дикого зверя, вынул занозу, очистил рану от гноя и перевязал. Одним словом, вылечил. Лев в благодарность остался жить со старцем, питаясь вместе с ним хлебом и овощами. Герасим назвал его Иорданом. У монахов был единственный осел, на котором возили воду, и лев пас его около реки. Животные носили воду из Иордана, помогали в работе и охраняли жилье отшельников. Все это служило райским примером: так звери подчинялись человеку в раю. Однажды лев, наверное, уснул и проходившие с караваном купцы из Аравии увели осла. Старец решил, что лев осла съел. Целый год лев один выполнял все работы и нес тяжкий груз недоверия своего господина. Когда караван возвращался обратно, лев узнал осла и, схватив за узду, привел в обитель. Лев прожил со старцем пять лет. Когда преподобный Герасим скончался, зверь умер от тоски на его могиле.
Этот знаменитый лев спустя пятнадцать веков продолжил свою миссионерскую работу в моем семействе. Маленьким племянникам казалось совершенно невероятным, что страшный и кровожадный пустынный лев не разорвал старца, а служил ему, а потом тосковал о своем умершем хозяине так, что сама жизнь была ему не нужна. Как могла, я объясняла им почему: старец до такой степени очистил свою душу от страстей, что Бог вернул ему понимание сути вещей, как было у безгрешного Адама в раю. Благодатное знание самой сути вещей позволяло первому человеку давать имена животным и понимать их язык. Так и преподобный Герасим мог понимать зверей. Эта богословская тема, как ни странно, не казалась детям сложной. Какие чудесные разговоры мы вели…
Дети в ту пору еще не были крещены. На примере преподобного Герасима мне удалось объяснить, что перед тем, как начать становиться святым, непременно надо принять крещение. Это необходимое условие. И поскольку племянники тоже мечтали встретить где-нибудь льва и сделать его своим другом, то они решили, что им одна дорога – становиться святыми, а для начала креститься. Их чистая душа вполне была согласна с евангельским советом: «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный»[32]. Они стали просить мать, мою сестру, чтобы она отвела их в церковь и покрестила. Та – ни в какую. Дети просили объяснить, почему мама не хочет их крестить.
– Потому что! – ответила она. – Бога нет!
– А тетя говорит, что есть! – возражал Паша.
– Пусть покажет!
– А вот у святого Герасима был лев… – пыталась объяснить Таня.
– Это все сказки! – отрезала сестра и категорически закрыла тему.
Когда Паше исполнилось одиннадцать, Татке восемь, их, наконец, отпустили одних в Москву. Дети уже написали мне, что в Москве первым делом хотят креститься, потом погулять по Красной площади, сходить в кино и в палеонтологический музей, чтобы увидеть «настоящих динозавров». Радости моей не было конца. Но когда я встретила их на вокзале, первое, что они сказали мне:
– Теть, если ты нас покрестишь, мама сказала, что она больше никогда нас к тебе не пустит.
Я не ожидала, что у сестры духовная болезнь так запущена: торг, понятно, здесь был совершенно неуместен. Печально добрались мы до дома. Я все время молила Бога подсказать, что делать? И поняла…
Вечером уютненько расселись мы на диване, и стала я рассказывать моим горящим детской верой племянникам о том, для чего надо обязательно креститься. Во-первых, Бог даст ангела-хранителя. Во-вторых, крещение – это не обряд, а таинство, при котором человеку дается благодать Святого Духа, и именно эта благодать помогает ему возрастать духовно, укрепляться в любви к Богу и ближним. Принимая святое крещение, человек становится полноправным членом Церкви и может участвовать в других таинствах – причастии, исповеди, венчании. Дети внимательно слушали и соглашались.
– А мама сказала, что это сейчас мода такая! Да? – задал единственный вопрос Паша.
– Нет, – ответила я. – Крещение не дань моде. Крещение – духовное рождение человека для таинственной жизни с Богом.
– Это что же, второе рождение? – удивилась восьмилетняя Тата.
– Именно, – с радостью согласилась я. – Мама вас родила, чтобы вы жили на земле, а когда человек крестится, он рождается для жизни вечной. Чтобы уже никогда не умирать и на Небе быть всегда с Богом. Поняли? – я не могла не рассмеяться, увидев их одухотворенные, серьезные лица. – Хотите жить вечно?
– Да-а-а-а! – хором ответили мои дорогие дети.
– Но нас тогда к тебе больше не пустят, – вздохнул Паша.
– Ну что ж! Надо немного и пострадать. На даче мы же все равно будем встречаться! – улыбнулась я.
– Ур-р-р-р-а!
– А может, нам не говорить маме, что мы покрестились? – спросила Тата.
– Почему не говорить… – ответила я. – Вы же не будете стесняться, что дружите с Богом? Пусть стесняются те, кто с Ним не дружит.
– Точно! – подтвердил Паша.
Но Тата находилась еще в каких-то сомнениях. И я сказала:
– Таточка… дело в том, что до семи лет детей крестят по воле родителей. Захотели родители – покрестили младенца, не захотели – не покрестили, их воля. Но с семи лет младенец становится отроком, для него даже исповедь становится обязательной. Церковь так постановила, что с семи лет человек должен отвечать за свои поступки; в том числе и за то, хочет ли он сознательно, а не по воле родителей креститься. Верующий ребенок может сам решить, креститься ему или нет. Вы же верующие дети?
– Конечно! – воскликнула Тата. – Значит, я могу креститься без разрешения мамы?
– И ты, и Паша. Это ваш сознательный выбор.
– Ур-а-а-а! – был их общий вопль.
На следующее утро мы пошли в храм, и мои племянники приняли крещение. Наверное, это был один из самых счастливых дней в моей жизни: умирать буду – вспомню его.
После крещения мы поехали на Красную площадь. Восторгам детей не было конца: они видели то, про что только читали: лобное место, храм Василия Блаженного, памятник Минину и Пожарскому. Просторное здание ГУМа и мороженое в стаканчиках тоже поразили воображение провинциальных детей. Рассказ про Василия Блаженного заставил забыть даже про мороженое. Его жизнь изобиловала чудесами почти сказочными: зимой и летом ходил он босой и почти нагой по улицам Москвы. Странны были порой его поступки: то опрокинет лоток с калачами, то прольет кувшин с квасом, а потом обнаруживалось, что калачи были плохо испечены, квас негодный. Люди любили его и признавали в нем человека Божия. Он помогал бедным, всегда обличал неправду, предупреждал тех, кому грозила опасность… Не раз грозный царь Иван выслушивал укоры блаженного Василия, но не решался наказать юродивого. Похоронили Василия блаженного недалеко от Кремля. Гроб несли царь и бояре.
– Какая ты, теть, счастливая… – вздохнул Паша. – Захотела и приехала на Красную площадь, не то что мы… Теперь нас сюда и не пустят…
– А в Кремль вы хотите попасть? – отвлекла я детей от грустных мыслей.
Кто же не хочет попасть в Кремль! И пошли мы, взявшись за руки, сквозь Александровский сад к Кутафьей башне, за которой издалека виднелась самая высокая башня – Троицкая. Каково же было наше разочарование, когда, дойдя до Кутафьей, мы увидели милиционеров, пропускавших на территорию Кремля строго по каким-то билетам. Но никто не мог объяснить, где эти билеты брать. Тата чуть не плакала, Паша по-мужски ее успокаивал, мол, все равно уже устали, ноги болят…
Мы остановились недалеко от железных заграждений.
– А вот что вам скажу! – весело воскликнула я. – Мы обязательно войдем как-нибудь. Даже знаю как…
– На ковре-самолете, что ли? – усмехнулся Паша.
– Нет, на крыльях молитвы! – ответила я. – Не верите?
– А что, у молитвы есть крылья? – засмеялась Тата.
– Вот проверим сейчас, – загадочно произнесла я. – Действуем так. Вы ведь сегодня крестились? Значит, грехи вам все простились, вы сегодня просто святые дети, пока не успели сильно нагрешить. А святых Бог слушает самых первых. И потом, у вас же теперь есть ангелы-хранители. Они тоже молятся о вас. Еще кто у вас в друзьях? Герасим Иорданский, Василий Блаженный, Илья Муромец, Сергий Радонежский! Вот и молитесь им всем, чтобы помогли пройти в Кремль.
– Точно! – воскликнул Паша.
– Прямо здесь? – уточнила Тата.
– Прямо здесь и сейчас, – подтвердила я.
Дети сосредоточились: Тата зашевелила губами, Паша прикрыл глаза – не иначе огненный столб молитвы вознесся на небо.
Я не знала, что должно было произойти, и молилась только о том, чтобы вера детей не была посрамлена. Чудо должно было произойти – ради чистой веры этих детей.
Минут через пять из Кремля по Троицкому мосту к Кутафьей башне вышел хорошо одетый мужчина средних лет и из-за железных заграждений крикнул:
– Кому билеты? Есть лишние… – и потряс зеленоватыми бумажками над головой.
Паша подлетел к мужчине первым и выхватил их из его рук. Билетов было только два. Стоявшие около заграждений такие же, как мы, необилеченные туристы вдруг очнулись и кинулись к мужчине. Я успела подойти к благодетелю и спросить, сколько мы ему должны. Он улыбнулся, весело отмахнулся и пошел назад, к воротам Троицкой башни Кремля. Слезы брызнули из моих глаз: это было чудо!
– Тетечка, не плачь… – стала трясти меня за руку Тата.
– Не плачь, я переживу, – сказал Паша и совершил первый после крещения подвиг настоящей любви. – А вы идите! Я вас здесь, у милиционеров подожду…
Но тут один из них, видевший всю сцену, поманил нас пальцем и пропустил на два билета всех троих.
Я успокоилась только у Дворца Съездов. Вытерла слезы и стала рассказывать… Дети мои ходили по Кремлю, не зная усталости, заглядывали в разные укромные уголки, о чем-то возбужденно переговаривались меж собой. Красота кремлевских храмов удивила их: останавливались около каждого как вкопанные и долго стояли с задранными вверх головами, рассматривая какие-то детали. Они требовали новых и новых рассказов про колокольню Ивана Великого, про Царь-колокол и Царь-пушку, про царей… и последнюю революцию – «Великую Октябрьскую социалистическую». Я все время поправляла: не «революция», как их учили в школе, а «государственный переворот».
– Жалко только, что внутрь церкви не попали… – вздохнул Паша. – Почему в церковь надо по билетам ходить?
– Ну, это теперь музеи, – ответила я и полезла в карман за носовым платком.
Вместе с платком захватила я и наши билеты. Они выскочили из рук и упали на брусчатку. Паша поднял, повертел в руках и вдруг крикнул:
– Нашел! Здесь же написано, что билет «дает право входа» во все кремлевские соборы!
– Вот это да! – обрадовалась я. – Не забудьте перед входом перекреститься.
Накладывали на себя крестное знамение мои дети истово, так, как подобает, и с удовольствием. А меня вдруг посетила печальная мысль, надолго ли сохранится в них эта усердность, настоящесть, ревность в их атеистической семье? Господи, спаси и сохрани.
Сначала мы зашли в Архангельский собор, приложились к мощам святого отрока царевича Димитрия Угличского, последнего из рода Рюриковичей. О невинно убиенном младшем сыне Ивана Грозного мои дети тоже знали и были в восторге от того, что «попали в настоящую историю».
– Его хоть и убил Иван Грозный, но ведь он жив у Бога! – не по-детски богословствовал Паша. – Ведь жив?
– Конечно, жив! – без сомнения подтвердила Тата. – Вот дотронься до его гроба и считай, что до Неба дотронулся, где он теперь живет. Да, теть?
Я не верила своим ушам: откуда у них это духовное знание?
– Про Небо думаете правильно, – серьезно ответила я. – Только царевича Димитрия убил не Иван Грозный, некоторые считают, что произошло это по наказу Бориса Годунова.
– Да… Тяжела ты шапка Мономаха, – сочувственно вздохнул Паша.
Великую благодать получили мои крестники сегодня, и душа стала способной Божии глаголы слышать. И опять промелькнула испуганная мысль: надолго ли? Господи, спаси и сохрани от всякого зла!
Когда мы вышли из Архангельского собора, Паша через площадь побежал к Благовещенскому. За ним, прихрамывая, но стараясь не отстать, Тата, я заковыляла на своих уставших ногах. Тата догнала Пашу и стала показывать на купола:
– Подожди, надо посчитать… Какой красивый храмчик, как терем!
Мы остановились и дети стали считать, но не смогли: снизу не все купола были видны. Я умилялась и радовалась, что мои племянники чувствовали себя здесь, в сердце русской святыни – в Кремле среди церквей, словно в родной стихии… Восемьсот лет назад Москва зародилась на месте Кремля и выросла вокруг него, как выросла вокруг Москвы Россия.
И вот, наконец, мы вошли внутрь невеликого пространства Благовещенского собора. Я думала, что детям здесь не понравится, потому что он казался без освещения мрачноватым, что не оценят они древней русской старины. Но, наблюдая за ними, видела, что они с интересом рассматривали и иконостас, и росписи, покрывавшие все стены, поразил их каменный пол затейливого рисунка, будто составленный из кусочков полудрагоценной яшмы… В росписях храма нашли мы «портреты» московских князей, царей и византийских императоров, а в настенной росписи на паперти – изображения древнегреческих языческих мудрецов, живших до Рождества Христова: Аристотеля, Плутарха, Платона, Сократа со свитками в руках, на которых были написаны философские изречения, близкие к истинам христианского учения.
В общем, дети еще были полны сил, а я совершенно сдулась за пятичасовую прогулку. Пришлось даже поторапливать моих паломничков к выходу. И опять они пристали ко мне с расспросами. Успела еще по дороге к выходу рассказать о том, что Благовещенский собор был домовой церковью московских правителей. Здесь они крестились, исповедовались и причащались. Белоснежный храм с девятью куполами был расписан Феофаном Греком, преподобным Андреем Рублевым и Прохором с Городца. С именами знаменитых наших древних иконописцев крестники мои столкнулись впервые и потребовали показать им дома альбомы икон. Когда мы сели в такси, Паша вдруг сказал:
– Теть! Ну я не понимаю… Если они Бога не любили, зачем они такую красоту уничтожали?
– Кто? – не поняла я.
– Ну эти… большевики.
– Дурак ты, Пашка! – воскликнула Тата. – Бога не любили, вот Его дома и уничтожали. Правильно, теть?
– Какие вы у меня умненькие, – я сгребла их обоих в охапку на заднем сиденье. – Только не обзывайся, Тата…
Эту поездку в Москву мои крестники с радостью вспоминали на протяжении последующих десяти лет, она была им словно путеводная звезда юности.
Их мать, моя сестра, выполнила обещание и больше не отпускала их ко мне в Москву. Наши встречи и задушевные беседы продолжались летом на родительской даче в Березове. Более всего из-за них я напрягалась из последних душевных сил, стараясь писать свои книги так, чтобы к лету быть свободной для общения с ними. Но и награда за эти усилия стоила того. Подрастающие Паша и Тата вполне трезво глядели на жизнь и старались в свою меру жить по заповедям Божиим. Они радовали меня своими успехами в учебе, добрым отношением к людям, любовью к чтению, проявляющимися творческими способностями. Они никогда не бездельничали. Паша сам научился играть на гитаре, Тата была заводилой на КВНах. Когда они не понимали, как правильно поступить, спрашивали не у матери, у меня…
Сестра ревновала, что дети так привязаны ко мне, и мало-помалу, но последовательно стала вбивать клин в нашу дружбу. То на дачу их не отпустит, то ненужное дело придумает, чтобы я «не забивала им головы своим Богом», то поганое слово про веру скажет. Более всего навредила она нашим добросердечным отношениям тем, что старалась сама и приучала сына и дочку жить так, будто меня не существует. Не радоваться моим писательским успехам, не доверять моим словам. Не рваться к общению со мной – «неизвестно вообще, что она там за птица в этой Москве, фанатичка какая-то…»
Вода камень точит. Сначала мои племянники стали редко появляться на нашей даче в Березове. Понятно: молодо-зелено, появились всякие разные интересы, но именно в юности необходимо предостеречь от необдуманных поступков. Я старалась почаще приезжать в город, где жили мои родители и племянники. Искала с ними встречи, расспрашивала о делах. Татка, окончив школу, возмечтала после своих КВНов о себе, что она – артистка, и решила поступать на актерский. Но я-то видела артистов и знала изнутри их жизнь. Чтобы стать хорошим и известным артистом, а не прозябать в провинциальном театре под властью какого-нибудь не очень умного режиссера, надо иметь талантище и волю. Этого у Татки не было. Сколько сил стоило мне отговорить ее от безумной мечты… Все наше семейство шипело, зачем «перечеркиваю будущее» девочки, я же, не обращая внимания на возводимые напраслины, на даче, забыв о своих любимых грибах и ягодах, ходила в лес, чтобы молиться: читала акафисты, стояла на коленях перед какой-нибудь елкой и упрашивала Владыку мира управить жизненный путь моей крестницы… И Он управил: накануне экзаменов в театральный Тата объявила, что ей больше не хочется быть артисткой. Документы успели перебросить в педагогический, и она с легкостью одолела вступительные экзамены: у Таты действительно был талант общения с детьми.