— Ладно, налей мне сэлли.
Ликоэль отошел от окна и, сунув руку в домашний «куб», извлек оттуда мгновенно запотевший стакан. Интенель приняла стакан, на пару мгновений задержав свои пальцы на руке мастера и с удовлетворением отметив, как те дрогнули при ее прикосновении. Несмотря на это, Ликоэль не рухнул к ее ногам и не зарылся лицом в ее колени, как это непременно произошло бы ранее, а сделал шаг назад и опустился в стоявшее напротив кресло.
Интенель некоторое время молчала, ожидая, что же он станет делать дальше, но мастер просто сидел и смотрел на нее, а на его губах играла легкая улыбка. Глаза же… глаза были необычными. Никогда еще она не видела у Ликоэля такого выражения глаз. В них было… о боги бездны, в них было нечто совершенно невероятное — боль, мудрость, любовь, холод и жар, сила и умение уступить, но не ранее и не более того, как он сам решит. А главное — в них было нечто, чему Интенель никак не могла подобрать определения и с чем никогда не сталкивалась. А называлось это — воля…
Спустя несколько минут Интенель едва заметно вздрогнула и поспешно отвела взгляд. О боги бездны, с ней такое впервые! Никогда еще в ее жизни не случалось такого, чтобы ее заворожили глаза мужчины. И вот ведь в чем ужас — похоже, ей это где-то там, глубоко внутри, понравилось!.. Нет, нет, никогда! Она — королева! И только она будет повелевать и устанавливать границы дозволенного! Поэтому Интенель подняла стакан с сэлли и, будто рассматривая его на просвет, заслонилась им от этого нового взгляда мастера.
— А… что это у тебя за странная вещь на голове? — скорее чтобы просто отвлечься, задать нейтральную тему для разговора, чем потому, что это ее действительно интересовало, спросила Интенель, когда продолжать заслоняться стаканом стало уже как-то глупо.
— Это руигат, — мягко ответил Ликоэль, поняв, что вопрос относится не к берету, а к кокарде.
— Руигат? — удивленно переспросила Интенель. Она никогда не слышала этого слова.
— Да, ископаемый хищник. Полконноэля мышц, жесткого меха и чудовищных клыков, усеявших челюсти с усилием сжатия до одиннадцати конноэлей. Любую кость перегрызает одним небрежным движением челюстей. Вершина пищевой пирамиды шестнадцатитысячелетней давности.
Интенель изумленно выслушала этот монолог, и ее передернуло.
— Ужас! Зачем ты мне это рассказал? У меня аж руки похолодели.
Мастер улыбнулся:
— Не волнуйся, этот ужас давно вымер. Не сам. Просто столкнулся с куда более страшным хищником.
— Не понимаю, кто может быть еще страшнее, — поежилась Интенель.
Улыбка Ликоэля стала немного грустной, а в его глазах появилось странное выражение. Наверное, самым верным определением его было бы словосочетание «горечь знания», но девушка даже не могла себе представить подобного словосочетания. А затем мастер тихо произнес:
— Человек…
И тут Интенель почувствовала, что ее охватило какое-то незнакомое чувство. Очень странное, она еще никогда его не испытывала. Ни разу в жизни. Но тут оно просто захватило ее… А она не привыкла ограничивать себя в проявлении эмоций и потому всегда и во всем была совершенно естественна (возможно, именно в этом, а не в безупречной фигуре, великолепных волосах и прекрасном лице и была основная доля ее невероятной привлекательности). Поэтому она поставила стакан на пол, рядом с креслом, рывком вскочила на ноги, стремительно подошла к Ликоэлю и… обхватив его голову руками, прижала ее к своей груди и прошептала:
— Бедный мой, что же с тобой произошло?..
Ликоэль замер, на несколько секунд окаменел в ее объятиях, а потом… Потом она поняла, что такое оказаться во власти урагана.
Мастер, обняв ее за плечи, начал подниматься из кресла. И спустя всего мгновение Интенель поняла, что ее ноги оторвались от пола. Она испуганно вскрикнула, но мастер будто и не услышал этот крик. Она попыталась оттолкнуть его, но ничего не получилось — Ликоэль держал крепко. Она гневно воскликнула:
— Немедленно отпусти меня!
Но этот захвативший ее смерч ни на секунду не прекратил своего движения. Интенель почувствовала, как ее развернуло в воздухе и плавно опустило на ковеоль, мягким ковром покрывавший пол в зале. Вслед за этим послышался треск раздираемой одежды, и от этого, столь необычного и даже запретного, как все, что хотя бы отдаленно напоминает насилие, действия, ее обдало жаром. И сразу после этого его губы почти нестерпимо обожгли ее где-то между лопатками. Она выгнулась, даже и не поняв зачем — то ли чтобы отстраниться, как требовал, заходясь визгом где-то на задворках сознания, ее перепуганный разум, то ли, как страстно желало ее естество, чтобы вывернуться из разорванный одежды и подставить этому одновременно ужасавшему и притягивавшему ее жару и другие, уже полыхавшие места своего трепещущего тела. Потому что глубинным инстинктом распаленной самки даже не догадывалась, а точно знала, что только так, жаром к жару, можно хоть немного остудить это пламя. А затем мастер… зарычал! И Интенель, чувствуя, что поднимающаяся в ней огненная волна смывает последние остатки рассудка, со сладкой истомой простонала:
— Руигат…
Потом Ликоэль долго лежал, боясь пошевелиться — после того как тело Интенель свело могучей судорогой, а из ее горла вырвался утробный, хриплый полукрик-полустон, продолжавшийся, казалось, целую вечность, она обмякла и замерла, обхватив его руками и ногами, прижавшись щекой к его ставшей за последний год куда более мускулистой груди. Он не хотел потревожить ее забытье. Потому что он уже почти успел забыть, как это немыслимо, невообразимо, нереально, когда она рядом…
Наконец Интенель пошевелилась и, подняв голову, уставилась на него каким-то новым, незнакомым ему взглядом. В нем было… Нет, боги бездны, этого просто не могло быть!.. В нем было нечто, что ему очень хотелось бы назвать, если и не любовью, то… какой-то странной привязанностью… Никогда! Никогда еще эта женщина не смотрела на него так. Как удовлетворенная самка — да; как полновластная хозяйка — да; как хозяйка раздраженная, недовольная или гневная — да, да, да. Но вот так…
— Кто ты? — тихо спросила Интенель.
И мастер понял, о чем она его спрашивает. Понял, потому что и сам знал, что он уже давно не тот, прошлый Ликоэль. Что тот чувственный, вдохновенный, слегка капризный телок ушел навсегда, а на его месте всего лишь за один год выросло нечто совершенно иное, и не столько даже страшное, хотя куда уж без этого-то, а намного более стойкое, прочное и сильное. Поэтому он мягко улыбнулся, осторожно притянул девушку к себе и властно, как будто он имел на ту, что лежала сейчас в его объятиях, некие неоспоримые права, поцеловал. А затем ответил:
— Руигат…
Глава 6
— Ты слышал? Через два дня Пламенная представляет Киоле шестой вариант постановки Избранных, — произнесла Ители, входя в комнату и падая на подушки, в живописном беспорядке разбросанные по полу.
Ямамото оторвался от стационарного домашнего «окна», за которым проводил большую часть времени, когда бывал дома, и повернулся к ней:
— Вот как? Надо слетать посмотреть.
Конечно, голоэкраны дают достаточно сильный эффект присутствия, но постановки, подобные тем, что готовили Избранные под руководством Пламенной, изначально были рассчитаны на то, что их станут смотреть не на голоэкранах, а в зале. Они воздействовали не на два органа чувств — зрение и слух, и даже не на три, а на все четыре или даже пять, поскольку утверждалось, что многие воздушные потоки, как и практически все цветные дымы, задействованные в представлении, имеют не только цвет и запах, но еще и обладают вкусом, и способны влиять на тактильные ощущения.
— Бесполезно, — махнула рукой Ители. — Я узнавала — все места заказаны еще двадцать дней назад.
Адмирал понимающе кивнул. Еще бы, в обществе таких-то любителей развлечений, какими были киольцы, просто глупо было рассчитывать на что-то иное. Но не всегда то, что объявлено, является таковым на самом деле.
— Ну, возможно, я смогу что-нибудь сделать, — пробормотал он, снова разворачиваясь к «окну».
Ители потянулась и, встав с подушек, подошла к нему, обняла сзади за шею.
— Да, дорогой, ты стал гораздо лучшим поисковиком, чем я. Не понимаю, почему ты не хочешь принять участие в испытании. Я думаю, ты сразу смог бы сдать экзамен на первый уровень… а на второй — уж абсолютно точно. А это заметно подняло бы долю Общественной благодарности, которую ты получал бы за консультации в Сети и за эту твою странную работу у Цветного, которая отнимает у тебя столько времени.
Адмирал лишь привычно улыбнулся в ответ. Ители тоже улыбнулась и, на мгновение прижавшись к его коротко стриженной макушке щекой, выпрямилась и отправилась на кухню.
Он снова никак не ответил на высказанное ею предложение, но это ее уже давно не обижало. Он просто такой… какой есть. И его не переделать. Правда, это понимание далось ей не сразу — первые несколько месяцев она пыталась обижаться, даже уезжала, бросив все и дав себе слово, что больше никогда не переступит порога его жилища. Но проходил день, другой, третий… Однажды она даже продержалась целых десять дней, а потом все равно переступила этот злосчастный порог. Ители несколько раз пыталась разобраться, почему всегда возвращается. Ведь Исороку ни разу не делал попыток ее удержать или вернуть. Он не бросался перед ней на колени, не обещал трагическим голосом, что, если она уйдет, он тоже уйдет, но к богам, не тянул умоляюще руки, не звонил на ее личный терминал, и его трагическая фигура не маячила неподалеку от той компании, в которой она веселилась. Он не делал ничего из того, что делали другие мужчины, когда она уходила от них. Но от тех она уходила спокойно, даже посмеиваясь. А от него… К нему она от чего-то все время возвращалась. Когда кроткая, когда сердитая, когда возбужденная. И он всегда принимал ее так, будто она не наговорила ему злых слов при расставании или как минимум не заявила твердо, что больше никогда не вернется в этот дом… Нет, он встречал ее спокойно и с улыбкой. И всегда давал ей то, в чем она нуждалась в тот момент больше всего — успокоение, нежность или страсть. А потом возвращался к своим делам. Если честно, именно это и бесило ее в нем больше всего. То, что его дела всегда были для него более важными, чем она. Ну почему, почему не она?! Она же готова отдать ему всю себя — почему же он не готов? Это нечестно, несправедливо, неправильно!.. Бесило, но, как с удивлением позже поняла Ители, то же самое и привлекало ее в Исороку, именно этим он очень сильно отличался от большинства мужчин, с которыми она раньше встречалась. Он, о… он знал, зачем живет на этом свете. Потому и сам был нужен этому свету, этому миру. А человек только тогда и получает право именоваться человеком, когда обременяет себя определенным долгом и становится знатью,то есть личностью, значимойдля мироздания. Тот же, кто живет для себя, не напрягаясь и не заморачиваясь, кто считает, что никому и ничего не должен, а ценен сам по себе, самим фактом своего рождения и существования, то есть всеми силами старается избегать любых обременений и не принимать никакого долга, часто еще с пафосом провозглашая, что это и есть истинная свобода, — тот значит для мира не больше, чем пучок травы или, скажем, коровья лепешка. Полезное ж удобрение…
Нет, ничего такого для себя Ители не сформулировала, она вообще не слишком утруждала себя формулировками, но вот если бы кто-то, как раз-таки владеющий талантом точных определений, попытался описать те во многом инстинктивные ощущения, которые заставляли ее, несмотря на все обиды, снова и снова возвращаться к Ямамото Исороку, он сказал бы, что Ители неосознанно чувствовала необходимость своего возлюбленного для мироздания. И именно это инстинктивное даже не понимание, а ощущение того, что ее Исороку принадлежит не только ей, но чему-то большему, сначала и заставляло Ители яростно бороться за свое влияние на него. Женщины ведь такие собственницы… А затем, когда она не столько поняла, сколько почувствовала, что Исороку принадлежит такому, с чем просто бессмысленно бороться — ну, как бессмысленно пытаться разогнать руками туман или собрать в ладони все капли хлещущего ливня, — это в конце концов позволило ей успокоиться. Она согласилась делить возлюбленного с мирозданием и даже стала подсознательно гордиться тем, что такой мужчина принадлежит не только этому самому мирозданию, но еще и ей. И в свою очередь приняла на себя долг приглядывать за тем, чтобы мироздание его не замучило. И ей сразу стало как-то… необычайно покойно, что ли. Может, потому, что и она наконец нашла свой долг, исполняя который, тоже становилась нужна мирозданию…
Войдя на кухню, Ители включила свет и огляделась. Кухня… Еще недавно ей и в голову не могло прийти, что в доме необходимо помещение для приготовления еды. Зачем? Есть же «куб», который можно вызвать в любую точку этого мира. Ну, почти… Но Исороку любил, чтобы пища была, как он это называл, честной. И вкусной. Ители долго не понимала, что он имеет в виду, поэтому в один, совершенно точно прекрасный вечер Исороку отодвинул все свои дела, закрылся на кухне вместе с ней и показал, что, например, ломтик огурца, извлеченный из «куба», не исходит соком, как только что отрезанный; что кусочек жареной рыбы, добытый оттуда же, не может остыть и слегка заветрить снаружи, но остаться горячим и сочным внутри; и как сильно отличается вкус риса для суси… И Ители, к собственному изумлению, прониклась всеми этими тонкостями. А может, дело было в том, что тот вечер он посвятил только и исключительно ей…
Ители счастливо вздохнула. Она не сомневалась, что ее Исороку непременно отыщет для них возможность попасть на представление Избранных. А значит, был повод устроить маленький праздник и приготовить нечто особенное. Например, красный рис с окасирацуки. Набрав на панели «куба» заказ, включавший только сырые продукты, Ители достала из нижнего шкафчика нож, толстую разделочную доску и несколько чашек. Извлекла из «куба» продукты и взялась за дело. Руки работали автоматически, а голова была занята совершенно другим… О боги, как разительно изменилась ее жизнь всего за один год! Скажи ей кто еще год назад, что она так долго проживет в одном месте и с одним человеком, — она бы рассмеялась. Быть привязанной к одному постоянному партнеру? Какая чушь! Она всегда была немного легкомысленной и никогда не могла усидеть на месте. Тем более что все необходимое для той работы, которой она время от времени занималась, легко найти в любой точке Киолы. Ну, за исключением Острова. Но она и не стремилась на Остров — все, кто жил там, казались ей немного ненормальными. Или не немного. И вот на тебе! Она живет, пусть и не на Острове, но уж совершенно точно с ненормальным. Причем не просто живет, но еще и радуется жизни. И, вот ведь глупости какие, чуть-чуть нервничает, когда ее Исороку уезжает куда-то надолго, даже если он едет в иуэлу к Алому Бенолю, у которого работает в каком-то большом проекте…
Ители поставила на плиту кастрюльку с рисом и тихонько вздохнула. Исороку никогда не просил ее о том, чтобы она ему готовила. Это произошло как-то само собой. Поскольку он дни напролет был занят проектом Беноля, а ей было скучно просто сидеть рядом и смотреть, как он работает, но и уходить из дома тоже не хотелось, она как-то так постепенно принялась следить за тем, чтобы Исороку вовремя поел. И именно то, что ему нравилось. Нет, он безропотно съедал все, что она ему приносила. И даже если бы она принесла ему завернутый в тряпки камень, он принял бы его с привычной улыбкой. Но Ители уже научилась различать его улыбки. Они ведь только казались одинаковыми, а на самом деле были совершенно разными — спокойная, огорченная, довольная, отстраненная, радостная, восхищенная. Последняя нравилась ей больше всего. Она и готовить научилась во многом потому, что, когда приносила ему что-нибудь из его любимых кушаний, он всегда одаривал ее восхищенной улыбкой.
С ужином Ители закончила через час. Проверив напоследок рукой температуру бутылочки с сакэ, она уставила чашками и блюдами с едой легкий поднос и понесла ужин в комнату. Их дом, который Исороку построил на ту долю Общественной благодарности, которую заработал как консультант-поисковик Сети, был небольшим, всего четыре комнаты, если считать с кухней, и располагался на самой окраине поселения. Так что до комнаты Исороку она добралась быстро. Расставив все на низком, как он любил, столике, Ители тихонько присела и принялась ждать, когда Исороку наконец отвлечется и заметит, что она уже приготовила ему поесть. Впрочем, она знала, что ждать придется недолго. Он всегда замечал, когда она что-то делала для него — и всякий раз находил такие слова благодарности, что ей хотелось делать это снова и снова…