Осторожно выйдя наружу, Вейл оглядел ближайшие улицы. Самая широкая вела вниз по длинному склону, меж пустых складов, и вдоль ее середины бежал ручеек маслянистой воды. Другие разветвлялись, образуя целый лабиринт переходов между кварталами. Мейстер решил воспользоваться этими узкими проулками — там он будет менее заметен, хотя и не сумеет прогреть застуженную спину под тусклым солнцем.
Вейл шагнул вперед, но снова услышал машинное ворчание, теперь ближе, и у него отнялись ноги. Резко повернув голову, мейстер увидел то, чего боялся со дня бегства из Ворлакса.
Монстр стоял в двадцати метрах от беглеца, наблюдая за ним. Враг был огромным, куда более массивным, чем представлял себе Вейл. На его фиолетово-золотистой броне консервативного типа II виднелась стандартная символика Третьего легиона. Ее покрывала содранная кожа, натянутая на керамит. Из ранца, питающего доспех, нерегулярно исходил тот самый механический звук. На воине не было шлема, и мейстер разглядел болезненно-бледное лицо.
Чудовище не двигалось. Оно просто смотрело на Вейла и хищно улыбалось. Под взглядом его беспримесно черных глаз мейстеру хотелось закричать и не останавливаться, пока глотка не лопнет от воплей.
Вейл думал, что смертельно устал, но каким-то образом сумел побежать. Он неловко заскочил в ближайший проулок и сквозь бешеный стук сердца услышал, как великан пустился в погоню. Легионер грузно и с ленцой, но широко шагал по пыли, гортанно шипя через сомкнутые челюсти.
Мейстер лихорадочно озирался в поисках выхода, любой щели, куда он мог бы протиснуться. Его окружали лишь голые рокритовые стены, кое-где разбитые взрывами, почти везде обугленные в давних пожарах. Он пробегал мимо выбитых окон, заглядывая в брошенные жилотсеки. Вейлу казалось, что из центра города доносятся новые удары и треск очередей.
«Их еще больше, — с горечью подумал беглец. — Клянусь Патерновой,[13] их стало еще больше…»
Он добрался до конца проулка, откуда влево поворачивала дорожка между двумя разбомбленными, кренящимися жилбашнями. Монстр уже дышал Вейлу в спину. Черпая силы в страхе, беглец припустил за угол и едва не врезался в дальнюю стену. Оступившись, он упал и ободрал колено.
Латная перчатка опустилась ему на плечо, прижав к пыльной земле. Даже через рясу это касание показалось уколом ядовитого жала, и мейстер вскрикнул.
Враг подтащил его к себе, грубо поднял с земли и развернул. Беглец увидел перед собой изуродованное лицо легионера, где еще сохранились следы человеческого облика. На шее создания, впрочем, подрагивали странные прозрачные опухоли, а его глаза казались провалами в пустоту. Дыхание твари было омерзительно сладким, и Вейла едва не стошнило.
— Другие помогали тебе, — произнесло чудовище, сильнее сжав латную перчатку. — С чего бы? Кто ты такой?
Мейстер готов был ответить. Голос существа пронзил его насквозь, сокрущил волю к сопротивлению.
— Я…
Больше Вейл ничего не успел сказать. Мир вдруг взорвался каскадом жесткого золотистого света, и беглеца подбросило в воздух. Рухнув в пыль, он понял, что сломал ключицу. Охваченный приступом дурноты, мейстер не мог отчетливо разглядеть, что происходит, и видел только размытые пятна, движущиеся в ослепительном сиянии. Ему почудилось, что через сверкающую завесу шагнул второй монстр, столь же огромный, но облаченный в бело-костяную броню. Создания бились между собой, вздымая клубы пыли.
Вейл хотел отползти подальше, но невыносимая боль возле шеи не позволила, и он свернулся в дрожащий клубок. Чуть позже первое чудовище отлетело на другую сторону улицы — в разбитом доспехе, опутанное ярчайшими золотистыми разрядами. Другое существо шагнуло к нему, занося для смертельного удара тяжелый посох, украшенный полосками кожи и черепом наверху. Древко оружия пробило кисты на горле упавшего врага и прикололо его к земле. Монстр еще сжимал кулаки в бессильной ярости, изрыгая ругань на неизвестном языке, но вскоре жизнь вытекла из него пенящимся потоком крови и какой-то прозрачной жидкости.
Беглец чувствовал, что теряет сознание. Боль не давала ему шевельнуться. Сердце неудержимо колотилось о ребра, словно птица в клетке. Ощутив чью-то руку на плече, Вейл попытался отдернуться, но даже это оказалось ему не по силам. Подняв глаза, мейстер увидел человеческое лицо, наполовину скрытое за респиратором, и оторопел. Над ним стояла пожилая женщина с седыми волосами, собранными в безжалостно тугой пучок, и тонкими, хрупкими чертами. Вейл понял, что не замечал ее, отвлеченный боем столь ужасных созданий. Поднявшись, он разглядел на груди незнакомки аквилу, приколотую к серо-зеленому мундиру генерала Армии.
Женщина выглядела обеспокоенной.
— Где Ашелье? — спросила она, пытаясь поддержать мейстера. — Где он?
Вейл рассмеялся бы, не чувствуй он себя настолько скверно.
«Кто же знает? Кто знает, куда делся этот ублюдок? Будь я в курсе, думаешь, остался бы в этой адской дыре?»
Но он ничего не сказал — не смог — и обмяк на руках генерала. Дурнота накрыла беглеца, словно асбестовое полотно, и его сознание медленно угасло.
На секунду мейстер решил, что умирает. Если так, возможно, это было к лучшему. Разве из их трудов уцелело что-нибудь, ради чего стоило жить?
Затем мир погрузился во тьму, боль исчезла, и Вейл уплыл в благословенное забвение.
Глава седьмая
В тренировочном отсеке горели церемониальные свечи. Жаровни, слабо курящиеся в нишах, источали аромат священных масел. Шибан, держа на отлете гуань дао с выключенным полем, смотрел на свое тело, освобожденное от брони.
Между пластинами мышц поблескивали металлические имплантаты, внедренные в плоть у краев черного панциря. Их до сих пор окружали толстые рубцы. Белая туника хана открывала взгляду всю его аугметику — икры и предплечья удалены, бедра пронизаны поршнями и скобами, шея превращена в переплетение клапанов. Далеко внизу тряслись и грохотали двигатели, несущие «Калжан» по вечно беспокойному эфиру.
В полумраке висели каллиграфически расписанные стяги, которые рассказывали о сражениях братства. Ритуальные названия миров отмечали ранние славные триумфы — их кульминацией стал Чондакс, за которым последовал кризис на Просперо. После них все чаще встречались метки поражений или пирровых побед, в дальнейшем оказавшихся бесплодными. Для зрителя они как будто складывались в картину медленного вырождения некогда гордого и буйного народа. Раньше знамена создавали с почти бесконечным старанием, но теперь на тщательную работу не хватало времени, так что линии росписи были проведены торопливо и с помарками.
Легион во всем поступал как и прежде, но уже с равнодушием. В дыму курильниц не обитали духи, в холодном воздухе не звучали песни.
Шибан снова взмахнул гуань дао, воспроизводя приемы, которые использовал в бою с чемпионом Третьего легиона. Он проделал это уже десяток раз, стараясь найти допущенную ошибку. Пока что хан ничего не отыскал. Враг просто оказался лучше него — быстрее, сильнее, порывистее.
Здесь нечему было учиться, оставалось лишь признать собственную слабость.
Конечно, Шибан догадывался, как отнесся бы к этому Есугэй. Грозовой пророк неодобрительно взглянул бы на него, и хан тут же вернулся бы на тренировочную площадку, чтобы снова и снова пытаться исправить изъян. Цинь Са не уступил бы так легко, и Джубал, и Джемулан — если бы дожили до нынешних дней.
Когда-то Шибан мечтал сравниться в деяниях с такими героями, стать одним из величайших бойцов орду. Над Просперо он утратил надежду и получил взамен Оковы. Такова война, такова судьба, и во мгле, окружившей хана, для него не осталось желанных трофеев.
Гуань дао закружилась во мраке, рассекая воздух. Шибан пошел в атаку, по памяти сражаясь с врагом, что уже не стоял перед ним. Хан и раньше проделывал такое — годы тому назад, на Чогорисе, где по несколько часов подряд бился с неприятелями из летописей. Тогда взмахи его клинка были свободными и точными, как и взмахи каллиграфической кисточки. Тогда он еще дерзал писать стихи, следуя древним обычаям.
После Чондакса хан не начертал ни строчки. Как и все былые поэты легиона, насколько он знал. Им просто стало не до красивых слов.
«Тахсир», называли его теперь, «Обновитель».
Расположение Кагана к нему возросло, и братство Бури увеличилось, приняв новобранцев из отрядов опозоренных ханов. Шибан вознесся до советника примарха и вместе с Джубалом, Гинаком, Огом, Есугэем и Цинь Са входил в курултай, который планировал удары по вечно ползущему вперед фронту наступления Хоруса. В более опасных операциях участвовали только осужденные воины, сагьяр мазан, очищавшиеся смертью.
Глефа наклонялась, клевала, отлетала назад. С каждым ее движением Шибан менял стойку, сохраняя баланс. Сдвигая опорную ногу, он почувствовал, как одна из механических передач в лодыжке застопорилась — лишь на микросекунду, почти неуловимо, но все же ощутимо.
Хан остановился, высчитывая, насколько уязвим он из-за подобных крошечных задержек.
«В панцире дредноута я по крайней мере стал бы сильнее, — подумал Шибан. — Будь прокляты наши суеверия!»
Понемногу он расслабился. Пламя в жаровнях угасало, но знамена еще колыхались.
Тут уже ничего не поделаешь. Мечник, одолевший хана, наверняка погиб в катастрофическом взрыве конвоя. Разумеется, это не особо радовало Шибана, который предпочел бы убить врага своими руками, в духе степей.
Опустив острие глефы, хан отвернулся от центра дуэльного круга. В тенях, непроницаемых для свечей, он заметил силуэт терпеливо ждавшего наблюдателя.
Раньше Джучи никогда не остался бы в стороне. Раньше он позвал бы Шибана, чтобы разделить с ним наслаждение искусной игрой клинков.
— Ты пришел с вестями, — утвердительно произнес хан, чуть затрудненно дыша; он направился к палисандровой подставке для гуань дао.
— Говорящие со звездами завершили наблюдения, — с поклоном ответил Джучи. — Каган приказывает нам отойти во внутренний круг.
Кивнув, Шибан убрал глефу в настенный ларец с войлочной подкладкой и крепко затянул кожаные ремешки.
— Что другие налеты?
— Три конвоя захвачены и уведены в варп. На одном перевозили личный состав, так что в наших экипажах прибавится новичков.
— А остальные?
Легионер помолчал.
— Хэйюй в плену. Сянь Камаг не отвечает. У нас большие потери, хан.
Шибан зашагал к выходу из тренировочного отсека, и Джучи последовал за ним.
— Такова война, — сказал командир.
— Да, но… — Боевой брат неуверенно взглянул на него. — Подобное уже давно происходит, хан. И «Амучин» погиб.
— Мы исполнили приказ. Убили множество предателей.
— И потеряли многих товарищей.
Выход из зала прикрывали занавеси. Коридор снаружи озаряли люмены, мягкий свет струился за порог, на полу лежала бумага, испещренная строчками выведенных тушью символов.
— Мы уже не сражаемся с ксеносами, — ответил Шибан. — Наши противники так же опасны в бою, как и мы.
— Мой хан, позволь сказать. — Не желая отступать, Джучи остановился у порога. Командир помедлил, затем наклонил голову. — На Просперо, больше четырех лет назад, мы поклялись прорваться на Терру. Многое отдали ради этого, но до сих пор остаемся здесь, в пустоте. Истекаем кровью на клинках непобедимого врага.
Шибан слушал с нетерпением. Пока что Джучи не сказал ничего нового.
— Мы пробуем обманы внутри уловок, — продолжал легионер. — Наводим предателей на ложный след в надежде, что получим небольшой перевес, но они уже выучили наши трюки. Они прибыли к конвою очень быстро, а не через долгие часы после атаки. Направили совсем мало кораблей и воинов, но этого хватило для боя с нами. Сколько их крейсеров мы оттянули от Калия? Смог ли Цинь Са отвоевать Врата? Это уже известно?
— Пока неизвестно.
— Изменники превосходят нас числом. У них четыре легиона против одного. Значит, мы должны убивать четырех врагов за каждого потерянного нами воина, и даже этого будет недостаточно.
— Мы замедлили их наступление, — произнес Шибан.
— Да, поначалу. Тут я согласен. — Смуглое лицо Джучи с ритуальным шрамом на щеке блестело от волнения в пламени свечей. — Но веришь ли ты в это сейчас, хан? Скажи мне честно, и тогда я тоже поверю.
Шибан тяжело вздохнул. Его мнение, которого чогориец твердо придерживался на всем длинном кровавом пути, не имело значения. Стратегию легиона определил Каган, и только он мог изменить ее. Даже когда Орды несли жестокие потери, отступали, истекали кровью до последней капли, воины не нарушали повелений Джагатая. Только не снова.
— Чего ты хочешь от меня, брат? — спросил хан.
— Каган прислушивается к тебе.
— Правда? — фыркнул Шибан.
— Скажи ему…
— Сказать ему что?! — рявкнул хан, на которого навалилась давно сдерживаемая усталость. После конвоя «Мемноса» воин упорно тренировался несколько часов. Спал он в последний раз трое суток назад. Уже раздраженный, теперь Шибан просто вспылил. — Мы бойцы! Каган бросает нас в пасть чудовища, но мы веселимся. Мы сломлены, но смеемся, зная это. Нам не дают ни отдыха, ни передышки, но наши души очищаются. Вот и все. Все на этом! Или ты хочешь, чтобы я подыскал тебе безопасный уголок?
Джучи вспыхнул. Его пальцы чуть вздрогнули — мышечная память отозвалась мгновенному порыву схватиться за оружие.
— Ты знаешь, что мне нужно иное.
Хан отвернулся, уже сожалея о сказанном. Братство не страдало от нехватки отваги, только от усталости, накопившейся в непрерывном отступлении, которое понемногу ослабляло бойцов. Порой и в раздумьях самого Шибана звучали подобные сомнения, хотя он всякий раз осуждал себя за неверие.
«Прежде мы еще могли выбраться, но слишком задержались. Враг окружает нас, хватает за пятки. Все, что осталось, — взращивать в себе ненависть».
— Соберется курултай, — сказал Шибан. — Потери будут подсчитаны. В назначенный час Каган примет решение.
Джучи поклонился, но не успокоился.
— Я знаю, и все же… — досадливо произнес он. — Есть те, кто…
Хан сурово посмотрел на него:
— Говори, брат. Никаких тайн между нами.
— Мне сказали, что потери невосполнимые. Так доложили говорящие со звездами. Нам не удержать даже ядро своей территории. Ходят слухи о… переменах.
Шибан внимательно поглядел на заместителя. У Джучи всегда было честное лицо. На Чондаксе, когда Белые Шрамы в последний раз сражались свободно, оно казалось ясным, будто небеса, и смешливым — воин всегда любил повеселиться.
— Клятвопреступники, хан… — Джучи искоса поглядел на него. — Их призовут обратно.
Командир стиснул его руку в механическом кулаке.
— Сагьяр мазан заплатили смертью за свои преступления, — сказал он, понизив голос. — Каждый из них.
— Не каждый.
— Откуда ты знаешь?
— Легион собирает всех, кто еще может носить оружие, — ответил Джучи. — Всех до последнего.
Шибан выдавил улыбку, больше похожую на гримасу.
— Ты неверно услышал, брат. Эфир неспокоен. Когда ярится буря, говорящие со звездами видят дурные сны.
Джучи неопределенно посмотрел на него.
— И все же ходят такие разговоры.
— Тогда вот что скажу тебе я, твой хан, — встретил Шибан его взгляд. — Думаешь, я не слышал этой базарной болтовни? Неужели ты можешь поверить хоть на один удар сердца, что я приму обратно тех, кто забыл о верности? Такому не бывать. Лучше умереть в одиночку, чем рядом с сагьяр мазан!
Легионер опустил глаза, и хан разжал руку.
— Но, в общем, ты правильно сделал, что поговорил со мной, — сказал Шибан, решив немного подбодрить Джучи. — Знай, брат, что я не враг тебе, как и всем, кто остался под стягом мингана и сохранил верность, когда по нашему флоту расползлась ложь. И никогда не буду врагом. Мы с тобой однажды принесли клятву — здесь, на этом корабле. Помнишь? Она остается в силе.
Воин кивнул.
— Но клятвопреступники были изгнаны, — продолжил хан. — После такого не возвращаются.
Сказав это, Шибан ощутил новый приступ боли, тупой прострел от какого-то устройства механикумов, которое поддерживало в нем жизнь. Напоминание о том, что забрала у него измена — проворство, радость, будущее.