– Ты поступила мудро, – ответил я скрепя сердце. – А теперь подавай на стол, а я осмотрюсь насчет пожарной лестницы. И вообще, займусь выходами на крышу, на чужие балконы, воздухопроводами и вентиляцией… Теперь, когда у нас еще и духи, наличие вентиляции жизненно важно.
Когда я вернулся, меня осыпало морозом. Стол уже накрыт, прекрасно, но за это время, пока я рассматривал пути к отступлению, она сняла мою изрядно помятую рубашку и сейчас любовно гладит ее огромным утюгом.
Тело ее нежное, лакомое, моя кровь моментально превратилась в жидкий гелий. Эта дурочка не знает, а я забыл предупредить, что маньяки, зомби, инопланетные чудовища убивают только голых или вот так одетых красоток, что голые, но все еще в туфлях на высоких каблуках, самое время появиться монстру, а ей, визжа и падая на каждом шагу, убегать мелкими шажками, грациозно покачивая сиськами и бедрами.
Она истолковала мой взгляд совсем по-женски, улыбнулась кокетливо, выгнулась. По ее телу прошла волна, поочередно выпячивая то грудь, то бедра, то оттопыривая ягодицы, затем приглашающее замерла в совсем уж эротичной позе.
– Будем экономить воду? – спросила она.
– Купайся одна, – прохрипел я. – На этой планете воды много…
– Какие вы расточительные, – произнесла она с укором.
Я нашел в себе силы вытащить пистолет и постараться погрузиться в состояние бдящести. Я стал слышать лучше, чуять лучше, видеть лучше, но все равно видел только, как она, поколебавшись, свернула рубашку и сложила в корзину для мытья деталей, после чего взяла ночную сорочку, в этой квартире одинокого мужчины и такое нашлось, отправилась через всю комнату в ванную. Споткнувшись о мой оценивающий бараний взгляд, застенчиво взвизгнула, зачем-то прикрыла суетливо растопыренными пальцами оголенные части тела и, красиво двигая голыми ягодицами, засеменила к полуоткрытой двери. Дверь так и не прикрыла, будто ждет маньяка, даже в зеркало смотрелась недолго, а сразу же под душ, разложила по всему краю ванны розовую губку для лица, красную для рук, оранжевую для плеч, желтую для груди, зеленую для живота, синюю для бедер, фиолетовую для голени, лиловую для ступни, а также сиреневую для пальцев. Отдельно пристроила на приставном стульчике всевозможные щипчики, ножички, пилочки, наждачки, напильнички и три вида пемзы для пяток.
Я любовался ее грациозными движениями, как намыливает лицо и волосы, получилась снежно-белая шапка, я смотрел на зажмуренные глаза и беспомощно шарящие по воздуху пальцы, подавил импульс сунуть вместо шампуня суперклей или сапожный крем, зато был вознагражден зрелищем, когда она наконец смыла это все великолепие. Потом намылила шампунем уже с двадцатью добавочными витаминами, выдерживала минут двадцать, смыла, снова намылила чем-то розовым, смыла, покрыла тело гелем, долго втирала, кожа нежно порозовела, стала как у недельного поросенка, так и вгрызся бы зубищами, вот так и становятся ганнибалами лекторами, снова смыла и намылила уже зеленоватой смесью, а после окончательной промывки долго занималась ногтями, кожей, отдельными микроскопическими прыщиками на теле.
Конечно, самое умное было бы просто бросить все и смываться: куда угодно и как угодно. Так, возможно, у меня останется какой-то шанс спастись. Монстры, как известно, нападают хоть вроде бы только на женщин, но все-таки попутно изничтожают всех мужчин, а женщины все-таки выживают, хоть порядком помятые, слегка поцарапанные, растрепанные и вопящие.
Увы, я все-таки дурак, остался, ведь я мужчина, а мужчины хоть и тыкают пальцами в женскую логику, но куда нелогичнее женщин, у которых мозги работают, как мощные процессоры с сотней килобайтов памяти.
В кресле уютно, я поглядывал одним глазом на нее, другим – на дверь, не мог понять, что это маньяки все размедлились, наконец торкесса выбралась из ванны, долго вытиралась, осматривалась, накладывала маски и снимала их, брызгала дезодорантами раковину, тщательно обтирала все металлические части, кафель протерла отдельно, а из ванной выплыла, укутанная от плеч до пола в длиннющее полотенце. Второе такое же огромной тиарой едва не задевает потолок, хвост падает на ровную прямую спину.
– Прекрасно, – сказал я. Она вздрогнула, пугливо прикрылась, хотя оголенными оставались только плечи, хотела было пробежать мимо, но я бросил ей пистолет, который она чисто на рефлексах поймала, а простыня тем времен соскользнула на пол. – Прости, твоя очередь дежурить. Я весь чешусь.
Она вскинула тонкие брови, что от воды стали еще тоньше, ярче и чернее.
– И что?
– Пойду для разнообразия помоюсь.
– Так ты ж говорил, что чесаться лучше…
Я ответил бодро:
– А герои и после бани чешутся!
– А, прости…
Я с наслаждением стащил прилипающую от пота одежду и швырнул в угол. В сторону ванной шел голым, там посмотрел в зеркало на живот, брюхо еще не отвисает, как у половины моих одноклассников, но и квадратиков, как на атласе анатомии, нет. Переступил через край ванны, открыл воду одной рукой, другой с наслаждением почесывал вспотевшее причинное место.
Вода стекает приятными струями, я покосился на всевозможные губки и щипчики, со смаком перднул, вода пошла пузырями, словно на дне Тихого океана проснулся еще один вулкан и выбросил из земных недр газы. Вода некоторое время кипела и бурлила, все-таки у меня здоровый организм, даже жаль, что я не гомосек, такая задница задурно пропадает, наскоро помыл морду и подмышки без мыла, а с мылом только задницу, оставив на куске прилипшие волосы, странно кучерявые, словно от арапа Петра Великого, оказывается, там у меня волосы темнее. Поколебавшись, все же цапнул какой-то шампунь и вымыл волосы, а пока смывал пену, со смаком пописал в воду, под такое мытье всегда тянет пописать, даже если перед этим уже заполнил унитаз до краев.
Из ванны вылез, оставляя лужи на полу, да и хрен с ними, вода – полезно, олигархи увлажнители покупают, идиоты, занавески какие-то дурацкие, не задергиваются сами. Торкесса ждет в кресле, пистолет в правой руке. На лице мечтательное выражение, но сразу сменилось гримасой отвращения, когда увидела меня. Полотенце, которым я обмотался вокруг бедер, начало сползать. Я хотел было позволить ему рухнуть на пол, но, встретившись с ее взглядом, все понимает, зараза, придержал, как Орфей на картине.
– Подожди минутку, хорошо?
Минуты мне хватило, чтобы одеться в ту же одежду, что бросил в угол. Торкесса поднялась с царственным видом, передала мне пистолет.
Обеденный этикет, вероятно, придумали люди, не знавшие чувства голода. Еще, говорят, и танцы перед обедом устраивали! А их жены стихи читали, изячничали. Нормальному мужчине приятней видеть накрытый к обеду стол, чем слышать, как его жена говорит по-гречески. Или рассуждает о сбалансированной диете. Сбалансированная диета – это когда в каждой руке держишь по громадному куску мяса!.. Или хотя бы торта.
Торкесса быстро раскладывала по тарелкам, я развалился в кресле с пистолетами в руках, бдил, но и посматривал за ее ловкими движениями. Вот это настоящая работа для мужчины: бдить и охранять! Мы рождены для подвигов, а мелкую обыденную работу должны выполнять и докладывать женщины.
– Ты уверен, – спросила она, – что сюда кто-то явится?
– В жизни обманывают только три вещи, – сказал я, – часы, весы и женщины.
– Ты это к чему? Я, по-твоему, тебя обманываю?
– Ну, если ты женщина… Хотя я выразил в своем изящном силлогизме, что не обманываю я. Вот такой я замечательный.
– А тебе можно задать один откровенный вопрос?
– Можно, – ответил я, но предупредил: – По земным законам, ложь не считается ложью при ответе на вопрос, который спрашивающий не должен был задавать.
Она не поняла, округлила глаза:
– Это как?
– Кто много спрашивает, – объяснил я популярнее, – тому много брешут.
Она вздохнула:
– Моя невозмутимость иногда меня просто бесит! Почему я тебя не удавила по дороге голыми руками?
– Потому что без мудрого поводыря ты сгинешь, – объяснил я.
– А ты мудр?
– Еще как мудер!
– Как же ты ухитрился? – спросила она саркастически.
– Приобрести жизненную мудрость, – объяснил я наставительно, – можно тремя путями: читать умные книги, наблюдать, как действуют мудрые люди, помочиться на оголенный провод под напряжением.
Она произнесла преисполненным сарказма голосом:
– Понимаю, понимаю, как приобретал мудрость ты…
– Как и Ницше, – ответил я, – чтобы не умереть от жажды, пил из всех стаканов. Ну, скоро?
Она оглядела стол довольно, но тут же сказала бурчаще:
– Если бы у меня было больше исходного материала, времени…
Я молча подсел к столу и начал жрать. Торкесса вздохнула, села напротив, но не ела, смотрела с укором. Я спохватился, раскупорил шампанское, по хвастливому обычаю извозчиков и конюхов стрельнул пробкой, пусть все видят, что у нас вино бла-а-агородных, а не привычная сивуха, вот смотрите все, разлил по бокалам, залив пеной половину стола.
– Ну, – сказал я, – поехали!
Она вскинула высокие дуги бровей:
– Куда?.. Сейчас?
– Темнота, – сказал я с чувством превосходства. – Вот так шпиенов и вылавливают. Пей и не крякай! Разумничалась. А теперь закусывай. Да не так. Закусывай – это означает: жри сразу после рюмки вина или водки. После коньяка тоже закусывают, а не едят.
Распили одну бутылку, хорошо пошло, мы за эту беготню иссохли, а сейчас так приятно, когда извобленное тело наливается влагой, можно даже сказать, живительной, и без всякой двусмысленности, даже без намеков, в самом деле живительная, везде заработало, потом вторую, а затем я раскупорил и третью. Все это время не следил, чтобы к мясу красное, а к рыбе белое: шампанское ко всему подходит, а правила пусть соблюдают закомплексованные. Настоящий мужчина должен быть несколько неряшлив… ну, вы меня понимаете, жрать должен с удовольствием, чтобы хозяйка осталась довольна.
– А почему не заказала ничего для себя одеться? – спросил я.
Она слегка потупила глазки, щеки коснулся нежный румянец.
– Разве мне плохо в твоей рубашке?
– Ну, гм…
– Мне так нравится, так нравится!.. Я посмотрела на себя в зеркало, это же просто чудо… Когда появлюсь в ней в своем звездном мире, там все с ума сойдут, на всех наших мирах захотят скопировать…
Я спросил с интересом:
– И получится?
– Нет, – ответила торкесса счастливо. – Им придется обращаться ко мне за разрешением, я сразу же объявлю о своем исключительном праве ходить в твоей рубашке!
ГЛАВА 5
По телевизору сообщили о побеге очередного маньяка, что зарезал пятерых молодых женщин, потом показали несколько катастроф по свету, снова вернулись к местной хронике, мы увидели пару исполинских пробок, одна, если честно, по нашей вине, в остальных не грешны, хоть какое-то облегчение на сегодня.
После ужина торкесса хотела вымыть посуду, я отмахнулся:
– Оставь…
– Здесь так принято? – удивилась она. Догадалась. – Явится горничная и все уберет?
– Нет, – сказал я практично. – Завтракать нам из нее вряд ли придется, а раз так, зачем стараться?
Она не поняла, снова приподняла брови, потом перевела взгляд на распахнутую дверь в спальню. Глаза заблестели, губы поползли в стороны.
– Как там… чудесно!
Я посмотрел довольно равнодушно:
– Че?.. Кровать как кровать.
Она покачала головой:
– Как просторно… как безумно просторно! Там достаточно места, чтобы даже впятером…
– Впятером? – переспросил я. – Они же ко мне не дотолпятся…
Она покачала головой:
– Дорогой, ты так мало знаешь про это древнее искусство… Ладно, я заменю тебе всех четверых.
Она начала очень медленно сбрасывать мою многострадальную рубашку, покачивая бедрами, поигрывая сиськами, высовывая язык и облизывая полные сочные губы. Я поглубже вдвинулся в кресло и пощупал рукоять пистолета.
– Ты забыла про правило… – сказал я угрюмо.
– Какое?
– Никогда не заниматься любовью, – сказал я раздельно, – если только что по жвачнику предупредили прямым текстом, что из тюрьмы сбежал маньяк-убийца! Да еще из болота, говорят, вышло чудовище…
Она фыркнула:
– Журналисты чего не придумают! Им нужны тиражи. Маньяки не бегут из тюрем, а в болотах вообще никто не живет!
– Это предупреждение, – сказал я серьезно. – От друга, который пока не хочет себя выдавать. Я тоже не думаю, что к нам ворвутся маньяки или болотные твари. Ворвется что-то похуже. Такое, о котором нельзя сказать по телеканалам.
Она фыркнула:
– Если передумаешь, я жду тебя с открытыми ногами.
– Иди-иди, – сказал я. – Пока посижу здесь, помыслю.
Она фыркнула, ушла, усиленно двигая ягодицами. Я стиснул челюсти и всего себя, вдавился в кресло, не выпуская пистолета. Дверь в спальню осталась распахнутой настежь, я видел, как торкесса повертелась-повертелась, все-таки знойная, несмотря на снежнокоролевскость, но заснула, а я снял тапочки, чтоб уж совсем бесшумно, на цыпочках пошел по комнате, по другой, третьей, заново проверяя и перепроверяя окна, двери, щеколды. К счастью, в квартире нет не только собак или кошек, но даже хомячков, рыбок в аквариуме или канарейки в клетке. Иначе пришлось бы не выпускать их тоже из виду, следить за отклонениями, они только в обычном состоянии безобидные и предсказуемые, но сейчас нам два туза выпало, или, как бы сказал астролог, не та звезда светит.
Пистолет в порядке, обойма полна, патрон в стволе, но я на всякий случай, поглядев в глазок, на цыпочках прокрался на лестничную площадку, там большой пожарный щит с баграми, огнетушителем и топором, я все оставил на месте, спер только топор. Когда дойдет до решающего боя, свет погаснет, телефон замолчит, в стволе перекосит патрон, а вот старый надежный топор не подведет!
В спальне на пол наискось падает бледный лунный свет, везде полночная тишина. Слышно, как далеко-далеко пробили часы, то ли Спасской, то ли бигбеновской, и в этот момент что-то тихонько ударилось в окно с той стороны. Сердце замерло, я застыл, долго прислушивался, потом взял карманный фонарик, на цыпочках пересек комнату, стараясь держаться под стеной в тени, подкрался к двери. Гробовая тишина, под дверь протиснулся слабый свет от полной луны, ни стука копыт, ни царапанья, ни-че-го.
Я сбросил щеколду, отодвинул засов, тихонько приоткрыл дверь. Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка, а яркая бледная луна смотрит пугающе загадочно, на светлый круг медленно и грозно наползает край черной тучи. Дверь тихо захлопнулась за моей спиной, едва я отнял пальцы, хотя раньше она такое вроде бы не проделывала.
Очень медленно я прошелся по лестничной площадке. Будь мы в особняке, это значило бы, что я спустился с крыльца, тусклый свет фонарика выхватывает только ближайшие кусты, над головой сонно каркнул ворон, под ногами шуршат подземные звери, а за деревьями жутко и тоскливо воет волк-оборотень, но я на двадцатом этаже, так что прошелся мимо кабинок лифта, выглянул в окно и даже заглянул в трубу мусоросброса. Хотя умом понимаю, что нет большей дурости выходить вот так среди ночи в полнолуние, держа в руке слабенький фонарик, когда надо бы скорострельную ракетную установку и чтоб заряды автоматически сменялись в диапазоне от серебряных пуль до бронебойных снарядов, самонаводящихся и тоже серебряных, однако нечто более сильное, чем инстинкт самосохранения, не давало мне вернуться взад. Я знал, чья это великая и несокрушимая воля, и потому медленно прошел к двери, что ведет на крышу, заглянул, всматриваясь в ступеньки и вслушиваясь в малейшие шорохи.
Страшное напряжение отпустило, я ощутил, что могу возвращаться. Это значило одно из трех: либо опасность миновала, либо нечто уже успело за моей спиной проникнуть в квартиру.
Я задержал дыхание и ринулся обратно. Дверь долго не открывалась, я взмок от усилий, наконец ворвался в прихожую, ожидая увидеть забрызганные кровью стены, красные лужи на полу, проскочил в спальню…
Торкесса разметалась в божественном сне, разогретая, вся в выпуклостях на нужных местах, а также во впуклостях, тоже там, где следует. Лунный свет скользил по ее лицу. Я со страхом ждал, что вот начнет преображаться, вытянется в волчью морду, но, видимо, на их Бетельгейзе оборотни не водятся. Или на них должна действовать своя национальная луна, а под чужой гимн не шевельнем и пальцем.