Осторожно выбрался обратно, с пистолетом на изготовку обошел квартиру, проверил и перепроверил все, заглянул под кровать, под столы и стулья, открыл дверцы всех шкафчиков, проинспектировал холодильник. Шампанское и обильная жратва так отяжелили, что ноги едва передвигаются, кое-как добрался до спальни, рухнул рядом с торкессой, не выпуская из рук пистолета.
Сон был тревожный, а среди ночи за дверью в прихожей раздался странный шорох. Я пробудился сразу, будто кто толкнул в бок, взял топор, хорошо сбалансированный, а как же иначе, вдоль стены прокрался в коридор. Под дверью скреблось, сопело, царапалось, затем раздался тяжелый стон. Мне почудился голос минотавра, но какой-то странный, нечеловеческий, замогильный чуточку. Кожу осыпало морозом, пальцы ослабели, топор едва не выскользнул на голые ступни.
Не дыша, я двинулся к двери, обходя телефон по широкой дуге. Глупо поднимать трубку, чтобы позвать на помощь, телефон наверняка уже не работает, это понятно, а едва я скажу в него пару раз: «Але, але», подую в мембрану и начну опускать ее обратно, на лице в это время должно быть крайне обреченное выражение, как сзади тут же набросится монстр. Скорее всего, огромный и мохнатый, но может оказаться и с содранной кожей полутруп, за которым остаются на полу следы из слизи. Нет, потеки, потеки, длинные жирные потеки…
– А вот хрен вам, – сказал я шепотом, – кто предупрежден, тот вооружен.
Снова лег рядом с обнаженной торкессой, в одной руке пистолет, в другой – топор. Она тут же повернулась, закинула, не просыпаясь, на меня руку и ногу, вдобавок положила на грудь голову. Мои веки тут же потяжелели, сознание тут же померкло, будто кто-то щелкнул выключателем.
Солнечный свет выжигает глаза, когда я поднял веки, поморщился и тут же зажмурился как можно сильнее: шторы почему-то раздвинуты, узкий луч бьет в лицо, как боевой лазер. Торкесса все еще на мне, но почти сразу же завозилась, задвигалась, приоткрыла затуманенные сном глаза. Вскрикнула и в божественном испуге натянула одеяло до подбородка. Ее прекрасно уложенные волосы красиво и очень соблазнительно рассыпались по подушке, макияж свежайший, губы подкрашены настолько умело, что я предпочел считать их татуажем. Думаю, ее губная помада никогда не сотрется и не размажется, даже если ее хозяйка будет целоваться с крокодилом или сожрет сильно перченного кита.
– Доброе утро, – сказал я жизнерадостно и с великим облегчением. Ощупал себя, проверяя на предмет внедренных в мое тело яичек паразитов, что вырастут и сожрут меня изнутри, а потом окуклятся и разлетятся. – Как спалось?
Она сказала стыдливо:
– Я так крепко спала… Ты мною овладел, да?
– Вот ты какие сны видела, – сказал я. – Давай колись…
– Тебя мои сексуальные фантазии не интересуют, – ответила она тихо. – Очень уж убогенькие… всего лишь служить твоим фантазиям.
– Действительно убогие, – ответил я. – Потому что у меня, как у всякого нормального, самые простейшие.
Я поднялся, натягивал брюки, из прихожей раздался звонок. Торкессу, как назло, нелегкая вынесла в коридор, я не успел гаркнуть, чтобы не открывала, как уже отодвинула засов, даже не посмотрев в глазок, дура чертова.
К счастью, за дверью всего лишь посыльный, возможно, настоящий, хоть и маловероятно, но даже если монстр, то все же играет посыльного, а не самого себя, уже легче: в руках пакет, перевязанный легкомысленной красной ленточкой.
– Распишитесь, – сказал он. – Вот здесь и вот здесь. Вам посылка от троюродной бабушки.
Я вскрикнул:
– Лилея! У нас здесь нет никакой троюродной бабушки!
– Но пакет вот он, – возразил посыльный с мягким укором. – Нехорошо отказываться от подарков, когда их от чистого сердца пожилые люди… желаю здравствовать, мое почтение.
Он отступил и даже сам закрыл дверь, а торкесса осталась с посылкой в руках.
– Я даже не расписалась, – пролепетала она.
– Еще бы, – сказал я саркастически. – Теперь быстро поставь эту посылку… только очень осторожно!.. а мы хватаем вещички, а то и вовсе не теряем на них время, и… бежим, бежим, бежим! Возможно, успеем. По крайней мере, какой-то ничтожный шанс еще остается.
Торкесса поворачивалась, держа посылку на вытянутых руках. Лицо стало обиженное.
– В кои-то веки у меня появилась бабушка, – сказала она, – а ты говоришь такое! Нет-нет, мы обязательно должны посмотреть…
Я не успел раскрыть рот, как она дернула за кончик ленточки. Я прыгнул, пытаясь на лету остановить ее, однако торкесса ловко увернулась. Узелок распался, я плюхнулся на диван, а посылка раскрылась, как цветок. В руках торкессы осталась толстенная книга, переплет коричневый, древний, торец жестковатый, страницы по краям истлели, но чувствуется, что это не то пергамент, не то папирус, а то даже и велень.
– Не открывай! – вскрикнул я.
Торкесса, не слушая, тут же открыла, ахнула в восторге. Я вскочил, попытался выдернуть книгу из ее рук, но пальцы мои ослабели. Я сразу ощутил, что это пергамент, но не простой пергамент, что из шкуры молодого теленка, а самый высший сорт пергамента: он из человечьей кожи, а все буквы там не киноварью, как может показаться дураку-инопланетянину, а человеческой кровью, нам это видно сразу даже через толстый латунный переплет, мы знающие, опытные, все просекающие сразу, в таком мире живем, где чикатило на чикатиле, а у НТВ так и вовсе свой телеканал.
– Ты чего? – спросила она.
Я сказал с чувством:
– Если откроешь и прочтешь вслух хоть слово, убью тут же. Нет, как только начнешь открывать…
Она поколебалась, явно жаждет открыть и хотя бы посмотреть на шрифт, но посмотрела в мое лицо, обиженно вздохнула и протянула фолиант мне:
– Бери, жадина!
Я отпрыгнул, выставил перед собой ладони:
– Не-е-ет! Положь на полку. Может быть, ты уже обречена. А я, словом, может быть, еще смогу тебя как-то и каким-то боком спасти. Или хотя бы часть.
– А часть зачем? – спросила она с подозрением.
– Потом клонирую, – объяснил я и добавил мстительно: – С некоторыми исправлениями.
Она с недоумением посмотрела на одно бедро, на другое, взглянула в зеркало, одновременно приподнимая грудь и проводя ладонями по узкой талии.
– А что ты хотел бы исправить?
– С фигурой все в порядке, – сообщил я. – А вот с причудами…
Она фыркнула:
– Тогда купи себе резиновую женщину. У них не бывает причуд.
– Не скажи, – возразил я. – Одному моему знакомому даже резиновая отказала.
– Дорогой, – произнесла она томно, не отрывая взгляда от своего изображения в зеркале, – я тебе ни в чем не откажу. Только позволь… я позабочусь о тебе. Я исполню все твои сексуальные фантазии…
Резко и тревожно прозвенел звонок в прихожей. Мы оба вздрогнули так, что застучали кости, а в моей руке появился пистолет, будто его выдернуло силовым шнуром. После паузы звонок повторился. Я проговорил шепотом:
– Подойди и посмотри в глазок. Если там один… кто бы ни был, можешь впустить. А я пока побуду здесь, за шторой. Если что, старайся не оказаться на линии выстрела.
– Хорошо, дорогой…
Она пошла к двери, кутаясь в мою рубашку, будущий писк, даже сверхписк звездной моды, я шмыгнул на кухню, оттуда с сильно бьющимся сердцем наблюдал, как эта красивая дура снова даже не наклонилась к глазку, щелкнула задвижка, а дверь, конечно же, распахнулась во всю ширь, врывайтесь, братки, коммандос, силы спешного реагирования, звездные рейнджеры, легионеры космоса, долгопрудневцы, любера…
Ничего этого не случилось, я рассмотрел по ту сторону порога адвоката, их узнаешь сразу, у них все адвокатское: от профессиональной улыбки до начищенных черных, как у официантов, ботинок. В руке портфель, тоже адвокатский, хотя в таком можно спрятать и гранатомет с ящиком боеприпасов, улыбнулся еще шире, заметил ее провокационно распахивающуюся рубашку, я услышал его адвокатский голос:
– Имею ли я честь разговаривать с Лилеей?
– Это я, – ответила торкесса почему-то очень польщенным голосом. – Заходите.
Она пропустила его в комнату, все это время я сидел как на иголках: в любую секунду в комнату могут ворваться те, кто сейчас затаился этажом ниже и этажом выше. Однако дверь за адвокатом захлопнулась, там защелка автоматическая, торкесса не додумалась бы закрыть, адвокат прошел в комнату, портфель занял место на столе. Белые руки запорхали, словно творит заклинания, щелкнули замки, в пальцах адвоката появился лист бумаги.
Он согнал дежурную улыбку и сказал с приличествующими случаю скорбью и торжественностью:
– Ваша троюродная тетя Агнесса, уходя в мир иной, оставила вам в наследство небольшой домик. Бумаги о вступлении в наследство можете подписать сейчас, а вступить… когда захотите, естественно.
Торкесса сказала тихим голосом:
– Тетя Агнесса?.. Я ее не помню…
– Это неважно, – ответил адвокат. – Она ли о вас вспомнила, или же кто-то из родни напомнил, но в вашем распоряжении, скажу честно, неплохой домик. Ему бы небольшой косметический ремонт, и можно принимать туристов. Это неплохой заработок! А можно и без всякого ремонта… Подпишите вот здесь… и здесь… Спасибо, все в порядке! Разрешите откланяться, столько дел, столько дел.
Мне показалось, что он бросил многозначительный взгляд в сторону кухни, словно видел мой палец на курке пистолета. Торкесса проводила его до двери, я услышал щелчок щеколды, спрятал пистолет и вышел в комнату. Бумага о вступлении в наследство лежит посреди стола, торкесса вернулась, ухватила в обе руки.
– Ты что-нибудь понимаешь?
Я потянул носом:
– Должен был остаться запах серы, но… видимо, он пользуется дезодорантом «Хуго Босс». Однако задержался бы на дольше, чую. Ты в таком наряде, и еще все время распахивается…
– Это твоя рубашка, а не какой-то там наряд, – возразила она. – И я ее придерживала! Обеими руками!
– Кроме тех случаев, – напомнил я, – когда брала бумагу. И когда подписывала. Там есть пуговицы, уже забыла? Впрочем, это неважно. Важнее то, что нас, похоже, засекли…
Она в самом деле запахнула рубашку и застегнула на пару пуговиц, спросила испуганно:
– И что теперь?
Я угрюмо промолчал, она вздохнула, я сказал расстроенно:
– Одевайся. Раз уж приняла наследство, придется ехать. Иначе заподозрят… Та-а-ак, ни фига себе! Домик-то не в Урюпинске, а в каком-то Уэлльсе или Вэллсе. Это на Оловянных островах, именуемых еще Альбионом, а также иногда Британией? Далековато, однако. Впрочем, при нынешней глобализации это все одно, что в Урюпинск. А ехать придется, никто в здравом уме не откажется от халявы и не передаст в сиротский фонд.
Она просияла, подняла телефонную трубку, я поспешно нажал на рычажок:
– Офонарела?
– Я только заказать билеты, – пролепетала она. – А ты что подумал?
– Ничего, – пробурчал я. – Я вообще не думаю. Я поступаю! По-мужски. А билеты купим в аэропорту. С рук. Так надежнее. Никто и хлебалом не успеет щелкнуть, как мы уже фью-фью – и в воздухе. Если украинское ПВО спит, то еще и долетим… если, конечно, террористы бомбу не подложат прямо в самолет.
Она побледнела:
– В каком страшном мире живете!
– Зато прекрасном, – отрезал я. – Лучшем из миров! Иначе чего вы у нас тут ошиваетесь?
– Ну…
Из кухни раздался странный шум. Торкесса дернулась в ту сторону проверить, я ощутил, как меня осыпало морозом, резко перехватил ее за руку:
– Стой! Туда нельзя.
– Почему? – удивилась она. – Пусти, мне больно.
– Вообще руку сломаю, – пригрозил я. – Это стиральная машина!
Она прислушалась, сказала с недоумением:
– Да, похоже… Пойду выключу.
– Стой, дура! – рявкнул я. – Ты что, не понимаешь, что значит, когда бытовые приборы вот так сами по себе? В самом деле не знаешь?
Из дальней комнаты послышалась музыка. Я осторожно приоткрыл дверь, через щель видно заработавший жвачник. На экране сперва плясали полуголые демократы, потом появилось огромное лицо с кустистыми бровями, глаза засветились дьявольским огнем. Мне показалось, что неизвестный зорко осматривает комнату. Я осторожно притворил дверь, пока враг не посмотрел в эту сторону, отступил и сказал тихо:
– А вот теперь рвем когти!
– Как скажешь… но ведь это очень больно?
Я мотнул головой, судорожно вспоминая все правила поведения в таких ситуациях. Надо быть готовым к тому, что обязательно споткнусь на ровном месте и брякнусь в комнате или в прихожей, а торкесса упадет не меньше трех-пяти раз, так подчеркивается женственность и беззащитность. Впрочем, по этой шкале торкесса упадет раз восемьсот, не меньше. Еще надо помнить, что как бы стремительно я ни летел к выходу, но ковыляющий монстр все равно как-то догонит.
– Тихо, – прошипел я.
– У тебя есть план?
– Что бы мы сейчас ни задумали, случится обязательно другое…
Она поперхнулась и уставилась на меня расширенными глазами. Я прямо с кресла перекатился через голову, держа пистолеты на вытянутых руках. Через мгновение донесся шорох от двери, словно некто пытается открыть ключом. Через минуту щель между дверью и косяком начала увеличиваться. Я показал торкессе знаками, что орудуют либо по старинке ломиком, либо пользуются такой хитрой машинкой с навороченным процессором: вставляешь в щель, а там она по заданной программе пыжится, отжимает дверь, пока язычок замка не выскользнет из паза.
ГЛАВА 6
Торкесса спряталась за шторкой с автоматом в руках, я встал в соседней комнате за дверью. Щелкнул замок, дверь распахнулась. В комнату с топотом ворвались двое, дверь тут же захлопнулась. Момент рискованный, но я толчком распахнул свою дверь и встал в дверном проеме с двумя пистолетами в руках.
– Стоять!.. Даже не дышать!
Как я и надеялся, они устремились было в ту комнату, где через дверной проем виден комп, видеоаппаратура. От окрика обомлели, застыли с поднятыми руками. На пол с грохотом посыпались связки ключей, фомка, набор отмычек. Один выронил даже брезентовую сумку, с такими ездят все челноки.
– А теперь медленно повернитесь, – скомандовал я. – очень медленно… Очень!
Торкесса вышла с автоматом в руках. Лицо безжалостное, в глазах стальной блеск прирожденного убийцы, какой бывает только женщина, ведь мы, мужчины, всегда более сентиментальные и чувствительные, нас легко разжалобить, а то и удачной шуткой купить жизнь, в то время как женщины шуток не понимают, а увидеть женщину с оружием в руках – это пострашнее, чем узреть ее за рулем КамАЗа на скорости в сто семьдесят в час.
Один из грабителей взмолился:
– Пощадите!.. Я же не знал, что здесь кто-то!
Второй мелко-мелко трясся. Я спросил сурово:
– А почему именно эта квартира?
Первый сказал жалким голосом:
– Нам ее заказали. Просто заказали!.. Правда, странный такой заказ…
– В чем странный?
Первый заторопился, видя, что я заинтересовался:
– Один сказал, что в этой квартире золото и бриллианты! И пачки баксов. А когда я спросил, какова его доля за наводку, он засмеялся и сказал, что ничего не надо. В этой квартире богатый хахаль его жены, вот и хочет просто отомстить… Я заподозрил неладное, но мой напарник настоял.
Я сказал наставительно:
– Жадность не одного фраера сгубила.
– Жадность – это не порок, а необходимость, – буркнул напарник, впервые раскрывая рот. – Пролетариат не выбирает…
Торкесса подала голос:
– Заказчик просто проверяет нас. Уверена, что на обоих «жучки».
Я подошел к одному, ощупал, затем к другому, снял и бросил на стол двух жучков: майского и божью коровку. Майский упал на спину и вяло шевелил лапами, а божья коровка резво побежала по столу, выпростала из-под ярко-красного с крапинками панциря тонкие крылышки, завибрировала ими и уже начала было взлетать, как я с маху прихлопнул ее ладонью. Она отчаянно брыкалась, поднимала мою руку, как домкратом, тогда я дважды припечатал ее рукоятью пистолета.
Со второго удара коровка замерла, брюшко лопнуло, посыпались кристаллы микросхем. Хрущ понял, что мы не зеленые, ценность любой жизни во Вселенной до нас не доходит, застыл, глядя на меня умоляюще всеми фасетками глаз.