– Проглотит, например, – хмыкнул Олег. – Потом, правда, выплюнет, как совершенно несъедобную косточку. Но останемся ли мы к тому времени в прежнем своем виде? Или окончательно потеряем человеческую форму?… Гаврила, Матвей, Аркадий Викторович! Прошу вас быстро выкатить тележки с этой черной поляны. И самим отсюда уйти!
Те торопливо засобирались. Мы с Олегом тоже переступили черту, отделяющую белое от черного. И очень вовремя.
Обугленная поляна ожила и пришла в движение. Ее поверхность вздулась, выгнулась агатовым куполом. Воздух над ней затрепетал – даже через скафандры мы почувствовали резкое повышение температуры. Будто рядышком заработала огромная сталеплавильная печь. Славная поджарка получилась бы из нас, не отскочи мы вовремя!
Загудел раскаленный воздух, устремляясь в небо. А на его место хлынул более прохладный воздух со всей округи. Нас в спину подтолкнул сильный порыв ветра.
– Держись! – ухватил меня за руку Олег.
Глупышка – при его малом росте и еще более малой массе, его первого могло бы унести на эту странную жаровню!
А из почвы вверх будто лезло огромное обугленное яйцо. Что за птенчик мог вылупиться из такого яйца, об этом страшно было и подумать.
В довершение картины из вечно хмурого неба над головой прямо в центр черного полушария с чудовищным треском ударила ослепительная молния. Затем еще одна. И еще.
Мы уже не пятились. Мы удирали в разные стороны от этого внезапного катаклизма.
Внезапного, но не долгого. Оглянувшись на бегу, я увидела, что смоляной холм прекратил расти и даже кажется опадает. Да и ветер, бивший нам в лицо, начал стихать.
Мало-помалу и мы сбавили скорость. А потом и вовсе остановились, глядя назад. Маленькие фигурки, очень четко выделяющиеся на белизне по краям огромного прогоревшего пятна.
– Что это было? – дрожащим голосом поинтересовался Аркадий Викторович.
– Это у Гаврилы надо спросить, – пробормотал Матвей. – Он у нас все видел, везде побывал.
– Я такого не видал раньше! – замотал головой Гаврила, мелко крестясь.
А Олег уже пошел обратно, к пятну. Осторожно приблизился. Наклонился, заглядывая.
– Что там? – почему-то шепотом спросила я.
– По-моему там все тот же песок, – задумчиво сообщил Олег. Присел на корточки, взял щепоть. – Почти тот же. У него изменилась структура. Теперь он черный! – Он поднес ладонь к глазам, рассматривая, потом поднялся, отряхивая руки. – По-моему наш бедный песочек кто-то успешно съел и переварил. А остатки отрыгнул. Хотя я могу и ошибаться. То, что я сказал – это просто рабочая гипотеза. Одна из возможных.
Я подошла и встала рядом с ним.
Холма уже не было. Поверхность вновь стала ровной. Да и температура ее очень быстро снизилась почти до обычного уровня.
– А пустохлябь-то ничему не научилась, – Олег ткнул пальцем в песчаную кромку.
Белая простынь быстро, деловито наползала на черную поверхность, заново покрывая ее своим сахарным слоем.
– Новая порция еды сама приползла в жадный рот, – хмыкнул Олег.
Повернулся. Поискал глазами Аркадия Викторовича. Спросил:
– Как положение сторон света – восстановилось? Вы готовы вновь показывать путь?
Аркадий Викторович после небольшой заминки покрутил головой, определяясь, кивнул, ткнул ладонью в нужном направлении, и наш маленький караван тронулся дальше. Минуя быстро затягивающуюся черную проплешину.
***– Если мы возьмем немного правее, – сказал Гаврила, – то выйдем точнехонько на большую потайку.
Небо над белоснежной равниной неуклонно темнело, пора было подумать о ночлеге. Олег согласился свернуть.
– А нас там не попытаются опять в плен взять? – поинтересовалась я, вспоминая одну такую миленькую потайку, где меня уже пытались отходить батогами.
– Не-е, не! Там хорошие люди! – заверил Гаврила.
– Хочется надеяться… – вздохнула я. И попросила Олега. – Ты уж в случае чего не тяни до последнего, не жди когда нас в кандалы заковывать начнут. Сразу же демонстрируй врагам кузькину мать во всей красе! Договорились?
– Договорились, – серьезно кивнул он.
– Вот и чудесно. Потому что потайка эта кажется мне все-таки вовсе не такой уж доброжелательной. А? Гляньте сами! Не изменяет мне зрение?
Увы, зрение мне не изменяло. Мы приближались к потайке, где среди чахлых зеленых кустиков, обозначающих границу жизни, стоял ни кто иной, как любитель батогов лыцар Борис Лексеич.
Утешало одно: для него наша новая встреча явилась столь же неприятным сюрпризом, как и для нас.
– Здорово, лыцар! – вежливо поприветствовала я его, появляясь из скафандра.
Он очень сильно вздрогнул. Так вздрогнул, будто покойника увидел. Или покойницу. И сбивчивые слова его свидетельствовали о том же ошеломленном состоянии:
– Княгиня? Князь? Как вы здесь?… Вы же в Киршаге быть должны! По указу царова величия!
– А мы там уже побывали! – весело ответила я за всех. Откровенный испуг Бориса Лексеича меня очень порадовал.
– Когда это вы успели? Ведь только недавно отправились!…
– А вот мы такие – все успеваем. Мы еще и не очень спешили! Чуть не целую неделю отдыхали в Киршаге!
– Неделю? – не поверил Борич Лексеич.
– Почти. Теперь идем дальше. Но опять-таки по государственным делам! А вот вы, лыцар, что делаете в столь дальних краях?
– Приглашен в гости. К Серафиму Смоляному, – хмуро ответил Борис Лексеич. – Здесь задержался на ночевку.
Видно было, что разговор ему в тягость, но не отвечать господам, отмеченным высоким доверием самого царова величия, он не смеет. Потому что подобное пренебрежение может быть расценено и как проявление неуважения к августейшей особе!
– Значит, соседями на сегодня будем! – жизнерадостно констатировала я.
А Гаврила между тем уже обнимался с хозяином потайки – мужчиной средних лет и средней же комплекции.
– Лыцар Клементий Оболев, – представил он его.
– Счастлив приветствовать! Много наслышан! И про вас, князь, и про вас, княгиня! Лыцар Борис немало сказывал занятного! И даже таинственного! Может, сподоблюсь и от вас также что услыхать… Но сначала, само собой, приглашаю гостей дорогих угоститься чем Бог послал! Гостей у нас сегодня много, но мы только радуемся. А то нынче что-то все меньше и меньше ходить в гости стали. Сидят все по своим потайкам, как сычи. Один лыцар Ларионов радовал нас с Феоктистой. Верите ли, князь, если б не он – мы до сих пор в царовом стане теснились бы. Оно, под Скарбницей-то потайка, конечно – всем потайкам потайка! Широкая, привольная. Но уж больно там многолюдно! Мы с Феоктистой славно так жили у себя под Дулебом – вы не представляете… Лесок был хороший, угодья, не говоря про грибы-ягоды. И не очень далече от дороги на Вышеград наши терема стояли… Только вот, не сбылось… Не получилось жизнь дожить в покое и благости…
– Ладно плакаться-то, Клементий… – прервала его полногрудая рослая женщина, ласково улыбаясь. – И сейчас неплохо мы устроены, – когда она говорила, широкий сарафан с открытыми по локоть рукавами, мягко покачивался на ней, усиливая общее впечатление дебелости и солидности. – Спасибо тебе, Гаврила! Подсказал тогда нам, что недалече от Киршага, почти что рядышком со страшенной горой Вулкан, такое хорошее местечко есть. Отыскал его, можно сказать, для нас! А и правда – чем плохо? Грех жаловаться – сами видите! – Она широко повела дородной рукой демонстрируя прелести овражка, который, собственно, и был оболевской потайкой.
Все в этом овражке было ничего: и зеленая травка-муравка, и кусты чего-то похожего на виноград и саманная хатка на склоне – для лыцаровой четы, и обмазанный глиной просторный сарай – для троих лиц мужского пола и двоих – женского.
– У нас даже антка есть своя! – похвастался Клементий. – Бабка Аглая! Меня еще выкормила! В сенях у нас живет. Плохая совсем – встает уже мало, но помирать не собирается! А вот она!
Из скрипучих дверей хатки выглянула старушечья голова, покрытая узорным платом до бровей. Карга-каргой, а заговорила хоть и шепеляво, но приветливо:
– Это Климентик-то мне, бабе-хрычевке, помирать не дает, заботится. А я свое дело знаю: молюсь денно и нощно за милость Божию, чтоб явил он нам ее, простил за грехи наши… Как почую, что вымолила Божие благословение страдалице-землице нашей, так и помирать можно!
– Да ты всех переживешь, Аглая! – хохотнул Клементий. – Еще на мой погребальный костер взойти успеешь!
– Ой, тьфу на тебя, Клементик, тьфу, чтоб ты здоровенький был да не скорбный телом! – всполошилась бабка. – И слов таких не говори, и думок таких не думай!…
– А стол мы накроем прямо тут, – распорядилась Феоктиста, и махнула мужикам, чтоб несли. – По летней-то поре чего в хате париться?
Я незаметно толкнула локтем Олега, указывая на спиров лыцаровой четы Оболевых. Они явно тянулись своими щупальцами-ложноножками друг к другу, так и норовя соприкоснуться, когда Клементий и Феоктиста оказывались рядышком.
– Да, – кивнул Олег. – Я заметил. Еще одной паре повезло.
– А детей у Оболевых нет? – спросила я вполголоса у Гаврилы.
Он погрустнел.
– Были, – пояснил тоже вполголоса. – Вроде даже пятеро или шестеро. Но только как все это у нас случилось, – он указал глазами на кромку песка, редкими солончаковыми языками свешивающимися по склону овражка, – так они все и померли… Сам-то Клементий в царовом ополчении как раз в то время был. Как и я. Там мы с ним и сдружились. А Феоктиста с детьми в поместье оставалась. И все до единого, само собой, впали в кручень карачунную. Но только если Феоктиста как сидела на лавке в горнице, так сидеть и осталась, то детишек кручень, видать, не сразу взяла. Расползлись они, попрятались кто куда. Малые еще были. Клементий, как стало ясно куда все пошло, так бросил ополчение, кинулся в именьице свое. Супружницу нашел, насильно поил, мокрыми простынями обкладывал, чтоб песок пустохляби соки из нее меньше высасывал… Тем и спас. И даже довезти до царова стана смог живой. А детишек нашел поздно. Только когда те уж совсем сухие стали. Он их тоже приволок под Скарбицу – да что! Никто не очухался… Ну да ладно. Какие их годы, Оболевых-то! Еще родят себе наследничков для гривны своей, для Горзии…
– А по-моему, уже дело к этому идет! – хмыкнула я.
– Думаете обрюхатил лыцар благоверную свою? – развеселился Гаврила, присматриваясь к хозяйке, энергично раздающей указания направо и налево. – Да не-е. Навряд… Это она у Феоктиста просто гладкая такая, полнотелая…
– Ох, не просто… Смотри, Олег – не зря ведь ее целая толпа худосочных спиров сопровождает по пятам? Ждут! Надеются, что кому-то из них новое человеческое тельце достанется! В пожизненное пользование… А, Олег? Как считаешь – неспроста они пляски свои вокруг Оболевой затеяли?
– Похоже, – улыбнулся Олег. – Предвкушают!
Гаврила послушал наш уверенный разговор и не выдержал. На правах старого знакомого и даже друга семьи громко, через всю лощину, поинтересовался:
– Когда дитенка ждете, Феоктиста?
Та чинно повернулась, зарделась, поправила платок и сообщила:
– Аглая гадала – на Крещенье получается. Она у нас приметливая. И по ее приметам выходит – вроде как девку ждать…
– Ну ничего, – добродушно подбодрил Гаврила. – Девка дорогу покажет, а за ней и парень выйдет. Дело-то хорошее!
– А их тут не затопит при первом же дожде? – поинтересовалась я в пространство. – Живут в овраге все-таки. Пойдет вода – смоет, потопит. Или просто вынесет за пределы потайки – там их кручень карачунная и подкараулит!
– Так дождей же не бывает, княгиня! – удивился моей дремучести Семен. – Как пустохлябь вышла из берегов – будто ножом отрезало! Ни капли с неба не упало. По-первоначалу многие ждали дождя. Думали – пойдет, посмывает песок, жизнь прежняя и возвернется! Да только не дождались! Нету дождей больше у нас…
– Что, совсем ни разу? – удивилась я. – Так не бывает! Должен существовать круговорот воды в природе!
– Ваша правда, княгиня, – поддержал меня Гаврила. – Видел я дожди даже и после всего этого!
– Где это? – язвительно прищурился Семен.
– Видел я это, – продолжал Гаврила, глядя только на меня – будто Семена и не существовало рядом. – Шли дожди. И сильные. Только шли они над Морем-Окияном. А на землю, на песок этот белый – ни разу, ни капли! Что да, то да!…
– А-а, так то над Окияном! – презрительно сплюнул Семен, но сам быстренько отодвинулся. Чтобы не попасть ненароком под гаврилову зуботычину.
Но ее не последовало. Гаврила был озабочен совсем другим вопросом. Он склонился к олегову ухи и тихонько, просительно пробормотал:
– Князь-батюшка, а может мы, того, поучаствуем в застолье своими припасами? – и кивнул на тележки с пищевыми плитками, замотанными в тряпки жирославовой одежды.
– Похвастать хочешь перед Оболевыми? – улыбнулась я. – А, и правда, Олег! Давай угостим хлебосольных хозяев!
– И этих, сереньких плиточек возьмем, – пряча глаза, почти прошептал Гаврила. – Пьяных тех. Хоть парочку… Надо ж отметить…
– Парочку? – Олег был явно удивлен скромности запросов Гаврилы. – А хватит? Столько мужчин!
– Так ведь – только попробовать! Не думайте чего такого! – горячо замотал Гаврила своей черной бородкой. – Мы по кусочку по маленькому откусим – и только!…
– Олег, только я тебя умоляю, – буркнула я. – Сам-то не напивайся.
– Я не буду пить, – он внимательно посмотрел на меня своими карими серьезными глазами. – Мы ведь уже обсуждали эту тему. Опьянение не решает проблем.
– Ох, не решает! – подтвердила я. – Но, видишь, народу все равно нравится!
Олег перевел взгляд на Гаврилу:
– Доставайте. Три серые плитки. И по паре разных других на каждого присутствующего.
– Князь, – всполошился Гаврила. – Да я не к тому, чтоб пиры закатывать! Так, чуток побаловать… А для этого и по одной плитке хватит!
И все-таки пир удался. К нашим плиткам, которые были встречены весьма настороженно, добавились всякие съестные припасы четырехлетней выдержки из окружающих барских усадеб. Вкус у припасов был нормальный, а когда на стол явились бутыли с местным вином, да пошли в ход наши неказистые серые плиточки – тут уж веселье забило ключом!
Вокруг вынесенного на воздух стола поставлены были лавки, на столбики привесили тихо потрескивающие факелы – и ночной мрак расступился под напором людского праздника.
– Княгиня, – подсел ко мне в разгар пирушки лыцар Борис. – Не серчайте на меня за прежнее. Я ведь не враг вам. Я только царову волю тогда выполнял…
– Так это именно цар вас надоумил мне пять батогов выписать? – поразилась я. – Ну, самодержец! Ну до всего у него руки доходят! Даже до батогов по нежному девичьему телу!
– Вот вы насмешничаете, княгиня, – обиделся Борис, – а с вашей сестрой, с девкой то ись, иначе и нельзя! По-другому разве ж девка может понять?
– Нет, не может! – подтвердила я. – Да и парень – он ведь тоже не может! Сами посудите – пока я вам, Борис Лексеич, вот этой рученькой своей княжеской, по харе по прыщавой вашей не заеду как следует – вы ж ни в жизнь ничего не поймете! И не отвяжетесь от меня! Поэтому придется заехать, уж не взыщите, лыцар!
Борис резво вскочил, отвесил глубокий поклон, во время которого прошипел сквозь зубы:
– Ох, княгиня!… Высоко летаете да низко падать придется! Пожалеете еще, что так неласково со мной обошлись!…
И отошел, сел на лавку с другого края стола.
– Этот молодой человек приставал к вам, дитя мое? – строго спросил Аркадий Викторович, который внимательно прислушивался к нашей беседе.
– Вы невероятно догадливы! – похвалила я Аркадия Викторовича. – А уж как внимательны! Просто окружили меня своими заботами – никто не страшен! Никакой хам и нахал – даже и не подходи!…
Аркадий Викторович принял мою ядовитую иронию за чистую монету. Счастливо выпрямился, надул щеки.
– Вы правы, прекрасная Елена! С хамами и нахалами у меня разговор короткий!
– Уж совсем короткий! – с жаром поддержала я его мысль. – Ну такой короткий, что прямо незаметный!
– Да? – озадачился Аркадий Викторович. – А это хорошо или плохо?