В тот же вечер, отметив обретение паспорта легким ужином в плавучем ресторане «Чайка», пришвартованном к волжской набережной, Кононов попытался поселиться в гостинице – одной... другой... третьей... – и понял, что это серьезная проблема. «Нет, – отвечали ему, как известному мистеру Твистеру, – в гостинице мест...» В конце концов, уже около полуночи, ему удалось, сунув в паспорт десятку для администраторши, устроиться в чуть ли не пятидесятиместном помещении, полном казахов и армян, в Доме колхозника возле центрального рынка. Только на одну ночь! И тогда же Кононов решил, что нужно, не откладывая, отправляться в большое турне по Советскому Союзу. И, пока тепло, начать с Северо-Запада: Ленинград, потом Таллин, Рига, Вильнюс... Но перед этим обязательно заехать в Москву, где находился еще один указанный Сулимовым тайник – деньги на такое путешествие требовались немалые, а он не собирался ни в чем себе отказывать. Это был его приз, его вознаграждение за сохранение неприкосновенности прошлого и будущего...
Посвятив утро походу по магазинам, дабы приобрести разные необходимые вещи в дорогу, Кононов пообедал в кафе «Молочная» на углу «Правды» и Урицкого, а потом зашел во двор детства и устроился на скамейке под дубами, рядом с вознесенным на высокий постамент бюстом «всесоюзного старосты» Михаила Ивановича Калинина, земляка, имя которого носил не только город, но и университет. Наискосок от скамейки, в отдалении, сквозь кусты сирени проглядывала дверь подъезда, где он жил когда-то – в квартире номер пять на первом этаже. Впрочем, Андрей Николаевич Кононов жил там и сейчас – катал по комнате игрушечные грузовички и легковушки, таскал из кухонного буфета приготовленные на компот сухофрукты, разрисовывал цветными карандашами картинки в книге сказок «Чудесный колодец» и ронял на пол зеленый стеклянный абажур отцовской настольной лампы; помнилось Кононову, что в детстве он разбил аж два таких абажура – с интервалом буквально в два-три месяца, а то и меньше. («Маленькие детки – маленькие бедки...» – со вздохом говорила мама).
Просидев так около часу, он успел увидеть возвращающуюся с авоськой из «пироговского» (по имени бывшего, дореволюционного владельца) магазина соседку Анну Константиновну и угрюмого отставника Чернова из второго подъезда, в неизменной длиннополой шинели и неизменных, угрожающе цокающих по асфальту сапогах. А потом дверь за кустами сирени открылась – и на крыльцо, обрамленное мальвами и высокими бархатцами, которые все здесь называли «золотыми шарами», выкатился толстощекий пацаненок в коротких синих штанишках и синей футболке, с лопаткой и большим самосвалом в руках – о, Кононов отлично помнил эту чудо-машину с витрины «Детского мира», подарок отца на день рождения; да, было ему тогда всего три года, но все-таки он – помнил!
Кононов невольно подался вперед, вглядываясь в пацаненка, соскочившего с крыльца и устремившегося к песочнице, – у него перехватило дыхание и все окружающее стало вдруг нереальным, словно во сне. А вслед за пацаненком на крыльцо вышла молодая женщина в красном с черными узорами халате, она несла таз с бельем, и солнце золотилось в ее каштановых волосах... Кононов поспешно прикрыл лицо ладонью – и пальцы его стали мокрыми от неожиданных неудержимых слез...
И даже когда он ехал в вагоне электрички, все больше удаляясь от Калинина – «Лазурная»... «Черничная»... «Завидово»... «Московское море»... – то и дело хрипловато раздавалось в динамике, – перед глазами у него стояла одна и та же картина: трехлетний мальчуган у песочницы и женщина с родным, любимым лицом на крыльце, женщина, озаренная солнцем и его маленькими земными подобиями – «золотыми шарами» в палисаднике...
Бродить по так и не ставшей для него «своим» городом Москве у него не было ни желания, ни настроения. Выйдя из электрички, он тут же, на Ленинградском вокзале, выстояв приличную очередь, взял таки билет на ночной экспресс до северной столицы, а потом нырнул в метро, проехал по кольцевой и, сделав пересадку на «Таганской», добрался до Вешняков. Где-то там, в районе улицы Молдагуловой, по данным Сулимова, находилась еще одна заначка, до которой следственные органы должны были добраться только в октябре семьдесят первого. Но в этой новой реальности, в очередной раз измененной Кононовым, добраться до заначки им было не суждено.
Тайник находился возле обширного парка, на какой-то заброшенной еще с хрущевского, наверное, периода очередной «стройке коммунизма» – и, как оказалось, денег там вполне хватало на более чем безбедную жизнь в течение года, а то и двух. Спрятав деньги в сумку – вторую, с вещами, он оставил в камере хранения на Ленинградском вокзале, – Кононов выбрался из недостроенных руин и, чувствуя себя Крезом (приятное, черт побери, это было чувство!), раскошелился на с трудом пойманное такси. До отправления поезда оставалась еще уйма времени и он решил съездить в Замоскворечье. Просто посмотреть...
Молчаливый водила, то ли нутром, то ли особым двадцатым чувством, присущим работникам сферы советского сервиса, почуявший, что клиент при деньгах и с оплатой и чаевыми проблем не будет, безропотно петлял туда-сюда по замоскворецким улочкам и переулкам, а Кононов вертел головой во все стороны, пытаясь отыскать тот невзрачный дворик. И отыскал таки. И, попросив таксиста подождать, беспрепятственно вошел в незапертый подъезд. И прокатился на лифте – сначала вверх, а потом вниз. То есть до первого этажа – и только. Потому что еще ниже лифт опускаться не собирался. И вообще это был другой лифт, не из две тысячи восьмого, а старый и обшарпанный, как и подъезд. Отправив его наверх, Кононов заглянул сквозь сетчатое ограждение и увидел дно шахты с амортизаторами – или как там называются эти штуки, – набросанными окурками и растерзанными «фуражками» от горячительных напитков. Дно не было похоже на крышку люка, под которой скрывалось бы продолжение шахты. Седьмой отдел в семьдесят первом году пока еще не нуждался в засекреченных подземных обителях... А может, и отдела такого тогда не было.
Ночью он сел в поезд – вагончик тронулся, перрон остался – и пустился колесить по советским градам и весям, дав себе твердое слово не сушить мозги проблемами и размышлениями, а расслабиться и получить удовольствие – то есть, в данном случае, просто наслаждаться путешествием по просторам родной страны. Разве мог он когда-нибудь мечтать о такой увлекательнейшей поездке?!
Правда, уже наутро, в Ленинграде, он убедился, что никому в стране победившего социализма нет дела до отечественных туристов-одиночек – в смысле, где и как такому одиночке устроиться на ночлег. Вместо того, чтобы любоваться шедеврами Эрмитажа и Русского музея, вместо того, чтобы бродить среди надгробных памятников Александро-Невской лавры и фонтанов Петергофа, вместо знакомства с экспозицией Казанского собора, превращенного в музей истории религии и атеизма, вместо посещения Марсова поля и легендарного крейсера «Аврора», Кононов весь первый день своего пребывания в «Петра твореньи» потратил на мотание по гостиницам. «Балтийская» на Невском и «Заря» на Курской... «Киевская» на Днепропетровской и «Ленинградская» на Майорова... «Московская» на Московском и «Нева» на Чайковского... «Россия» на площади Чернышевского и «Северная» на площади Восстания... «Турист» на Севостьянова и «Южная» на Расстанной...
Повторялась все та же, сочиненная Самуилом Маршаком, история с мистером Твистером – сезон организованного туризма был в полном разгаре, а Кононов, увы, организованным туристом не был.
Отчаявшись найти пристанище хоть где-нибудь, он разузнал адрес управления гостиниц и ломанулся туда – на частную квартиру ему не хотелось, он желал чувствовать себя абсолютно независимым от прихотей какой-нибудь хозяйки. И там, сжалившись, наконец, над ним, судьба свела его с бывалым человеком, раскрывшим ему секреты «гостиничной» тактики. Не нужно, высунув язык, бегать по Ленинграду от одной гостиницы к другой, объяснил ему бывалый человек из Кировограда, уже не в первый раз приехавший в Питер.
Нужно просто узнать в гостиничном управлении, где сегодня наибольшая вероятность поселения. А потом топать в эту гостиницу – в которой тоже, естественно, нет мест – и ждать до упора. До упора! Хоть и сутки. И место обязательно найдется. А сегодня, сказал бывалый человек, все уже узнавший, таким «наиболее вероятным» местом является гостиница «Ладога» на улице Шаумяна, 26, куда лично он прямо сейчас и направляется.
Кононов прокатил бывалого человека с Украины на такси до улицы Шаумяна – и, как оказалось, не напрасно. Солнце еще не успело закатиться за крыши, как Кононов обрел столь желаннее временное жилище...
Потом были другие города, много других городов – и Кононов овладел искусством действовать напористо и уверенно, не скупясь на «подмазку» дежурных администраторш.
За лето он побывал в Таллине и Пскове, Риге и Лиепае, Юрмале и Вильнюсе, Минске и Бресте. Ближе к осени посетил Тбилиси, потом Ереван и Баку. Зимой бродил по Ашхабаду, Душанбе и Ташкенту, а из Средней Азии хотел податься на Дальний Восток, но вместо этого отправился в прямо противоположную сторону, в Ижевск – на родину отца. После Волгограда и Ростова-на-Дону навестил и родные края мамы – провинциальный Курск. Потом добрался и до Симферополя, и до Ялты, и до Кишинева с Одессой. А из Киева намеревался двинуть в Харьков, а оттуда – в Карпаты...
Были у него и всякие знакомства, много чего было... Такая жизнь перелетной птицы и затягивала и утомляла. Бесконечные гостиницы... Улицы, улицы, улицы... Постоянное ощущение временности своего пребывания в очередном городе, чувство отстраненности, непричастности к происходящему. Вокзалы... Вагоны поездов... Все это, в конце концов, стало угнетать – сколько же можно жить походной жизнью! – и тем не менее он, не признаваясь в этом самому себе, намеренно оттягивал и оттягивал свое возвращение на волжские берега, в Калинин.
И однажды он все-таки честно сказал себе: да, Андрей, ты просто боишься возвращаться, потому что не знаешь, чем тебе заниматься в Калинине и как вообще жить. Устраиваться на работу? Кем? И какой смысл работать, если денег и так – навалом?..
Но он знал, что нужно вернуться: снять квартиру, уладить дела с пропиской и попытаться сблизиться с собственной семьей, стать там своим – хорошим другом для отца и мамы, завоевать расположение маленького Андрея – самого себя... Найти, наконец, настоящую, подлинную собственную половину – ведь ему уже сорок один...
В общем, к осени Кононов был твердо намерен навсегда вернуться в Калинин – он был по горло сыт своим грандиозным турне. Нужно было налаживать жизнь в этом времени, потому что никакой другой жизни ни в каких других временах не предвиделось...
Конечно же, он не удержался от того, чтобы еще раз не проверить машину времени – еще прошлым летом. Попытка, как он и предполагал, закончилась безрезультатно. Нет, машина времени не отключилась, не исчезла, она беспрепятственно выдавала информацию, успешно справляясь с ролью записной книжки-органайзера – но не более. Контакт, который Кононов ощутил в тверском универмаге в две тысячи восьмом году и благодаря которому очутился в калининском универмаге в тысяча девятьсот семьдесят первом, не возникал. Можно было считать, что никакой машины времени не существует...
...Солнце переместилось по небу и все-таки изловчилось заглянуть под навес столика, за которым сидел Кононов. Он откинулся на спинку плетеного кресла, пряча лицо в тень, сделал последний глоток уже нагревшегося пива. Сегодня он намеревался побывать в Киево-Печерской лавре, но пиво и жара привели его в полусонное состояние и он подумал, что лучше вернуться в гостиницу – благо остановка двенадцатого троллейбуса совсем рядом, на другой стороне Крещатика, – вздремнуть часок, а уж потом принять душ и отправляться в лавру. Кононов огляделся, отыскивая официанта, и вдруг почувствовал, как ожила в его сознании машина времени. Он замер, всем телом навалившись на собственную руку, лежащую на подлокотнике кресла, и внутри у него то ли прозвучали, то ли еще каким-то образом проявились слова. Это были не его слова.
– Погоню решили устроить, говноеды? Ну что ж, давай, бегай. Только где ты будешь меня искать?
8
В вагоне-ресторане висела пелена табачного дыма, хотя оконные рамы были приспущены, и белые занавески трепыхались на ветру, мчась вместе с поездом на северо-восток, к Москве. Народ за столиками безбожно курил, имитируя паровозы, народ пил водку, наливая из пузатых графинчиков, народ закусывал винегретами, салатами из капусты и прочим, и партии отдельных уже не совсем трезвых голосов накладывались на тупой однообразный речитатив колес, образуя какой-то не весьма мелодичный звуковой конгломерат. За окнами, сливаясь в сплошную темную стену, уносился назад лес, и первые звезды уже высыпали на вечернее небо, наливающееся все более густой и глубокой синевой. Трудно было представить, что там, возле этих далеких чистых звезд, на неведомых планетах, тоже снуют туда-сюда обшарпанные, с заплеванными тамбурами и грязными туалетами поезда тамошних министерств путей сообщения, и тамошние пассажиры тоже пьют водку в раскачивающихся вагонах-ресторанах да еще и полируют ее теплым «Жигулевским», потребляемым, как правило, прямо из горлА...
Кононов сидел у окна и как бы тоже пил пиво; во всяком случае, бутылка перед ним стояла, однако за проведенные здесь полчаса он сделал из нее всего несколько глотков. Пива ему не хотелось, но ведь не будешь сидеть в ресторане просто так! А сидеть все-таки гораздо лучше, чем маяться в прокуренном тамбуре. Потому что ни билета, ни, соответственно, места в вагоне поезда «Киев – Москва» у него не было, а сумка его стояла в купе проводницы; другую, с деньгами, он носил с собой. К проводницам, как и к администраторшам гостиниц – это Кононов уяснил уже давно, – нужно было подступаться по известной схеме: ты им – «картиночки» с вождем революции, а они тебе – обещание места. Практически всегда – гарантированное. Место намечалось только после полуночи, поэтому Кононов сразу же занял очередь в вагон-ресторан и, дождавшись его открытия, разжился пока другим местом – за столиком, с видом на украинские пейзажи. Хорошо бы, если бы оно было отгорожено от соседей – но это уже выглядело такой архиутопией, о какой не фантазировал даже знаменитый «кремлевский мечтатель», ввергнувший Россию во мглу. Кононову поневоле приходилось терпеть шумное соседство сугубо мужской компании – судя по разговорам, это были направляющиеся в командировку сослуживцы. Они старались за предельно короткий промежуток времени выпить все то, что не удалось выпить дома в силу неблагоприятной для подобного занятия семейной обстановки. Графинчик перед ними стоял, и салаты с винегретами тоже, только наливали они, в основном, не из графинчика, а из принесенной с собой бутылки, да не одной, наливали украдкой, чтобы не заметила официантка – цены на спиртное в вагоне-ресторане были, конечно же, куда кусачее, чем в магазине. Да и не водку они втихаря наливали, а уж совсем не бьющий по карману самогон...
Впрочем, Кононову эта хмелеющая все больше и больше и обсуждающая какие-то свои производственные проблемы компания не очень-то и мешала, потому что ему было чем занять голову.
«Только где ты будешь меня искать?» – после этих слов, прозвучавших в его сознании на летней площадке киевского ресторана «Метро», он на какое-то время буквально впал в ступорозное состояние. Он не мог пошевелиться, но способности к мыслительным процессам не утратил и почти сразу сообразил, что это не шизофрения, не известный по анекдотам «внутренний голос» – он ощущал, что встроенная в него машина времени теперь работает (так она работала тогда, перед перемещением в прошлое – словно в голове включили утюг, но утюг этот не раскаляется, а просто приятно греет); более того, он ощущал, видел неким внутренним зрением, что где-то работает аналогичная машина – она представлялась ему огоньком в ночи, – и с ее помощью осуществляется мысленная связь, какое-то подобие телепатии, что-то в этом роде... – не все ли равно как назвать, дело-то не в терминах...