– Но он ведь потерялся? – робко предположила внучка.
– Ксюша, мы – клан. Мы – не ты, я и твой папа, не дядя Амир. Мы – это заводы и самолеты, космические спутники, корабли и даже подводная лодка. Если бы мы захотели найти одного-единственного мальчишку в этой стране, нам хватило бы двух суток.
– Но я не понимаю…
– А вот если бы ты училась этот год… Эх, да что теперь говорить! – с досадой хлопнул он себя по коленке. – Ксюша… Мы сильны единством, клан силен единством. Есть твой папа, он во главе, и никто не смеет оспаривать это. Он достаточно умен, он сильнее всех, он образован и умеет работать. Но он не родился главой клана, понимаешь? У него были братья, сестры, имеющие такое же право стать главным, как и он сам. Часть из них была старше его, часть младше, но все они росли в дружеском соревновании, вместе обучаясь править и воевать. Когда пришел срок, достойный возглавил клан. Остальные стали ему помогать, принеся клятву верности. В природе это зовется естественным отбором – слабые и глупые не имеют права стоять во главе и вести стаю. Мы выживаем так уже тысячелетия.
– Мой брат проиграет? Ну и пусть! Зато он будет рядом со мной, рядом с мамой.
– Драгоценность моя, – грустно улыбнулся дед, – у твоего папы трое сыновей и вместе с тобой две дочери. Ты видела хоть одного из них? Ты видела других мам?
– Ну, меня ни к кому не пускают, – мило заворчала юная видящая.
– Другие мамы боятся тебя, боятся, что ты подскажешь конкурентам на княжеский трон что-то, что поможет им победить в будущем. Они боятся, потому что ты знаешь результат этой борьбы сейчас и можешь повлиять на него потом. Им страшно, что ты видишь их старость и смерть. Ты – их главный ужас. Поэтому они договорились тебя не посещать и с тобой не разговаривать.
– Ну и пусть; как будто очень хотелось!
– Ксюш, а теперь представь, что князь приносит в дом твоего брата и официально признает наследником. Представь ужас всех этих теть, за спинами которых, кстати, семьи наших союзников. Претендент с сестрой-оракулом. Они, их дети, обречены на поражение.
– Я могу не подсказывать братику, он им сам морды набьет!
– Проблема номер один – они не поверят, что ты не станешь помогать. Проблема номер два – наши союзники возмутятся за своих дочерей. Проблема номер три – разлад в семье и в клане из-за нечестной борьбы. То есть твоего брата скорее всего убьют. Вероятность – девяносто три процента. Организуют несчастный случай, на который мы, извини, закроем глаза, чтобы все не развалилось. Тебя не тронут, они не могут сделать что-либо во вред клану. Но для клана твой брат во главе… лидер, не обученный должным образом, выглядит угрозой. Им не придется идти через себя, против своей силы и чести, не придется нарушать клятвы, чтобы организовать его смерть.
– А если он откажется от борьбы?
– Нельзя отказаться от соревнования, которое не объявлено, но существует как традиция. Пойми, для нас внутриклановая грызня – огромная беда и разлад. Хуже войны. Поэтому мы не ищем его силами клана. Потому что для клана его не существует. Он – тайна гораздо серьезнее, чем я под личиной слуги. Но я и твой отец будем рады, если ты подскажешь, где твой брат. Тогда мы сможем тихо забрать мальчика к себе. Он не будет наследником, но будет рядом. Пожалуйста.
– Нет… – выдавила из себя Ксюша.
– Но почему?! Почему ты не можешь нас простить?
– Не я. Он вас не простит. Он… он сейчас никого не простит.
– А если с ним что-нибудь случится?!
– Деда, ты не бойся, – маленькая ладошка обняла старческую высохшую ладонь, – я за ним присмотрю.
Глава 16
День, который
– Мы не употребляем свой товар.
Слова разносились по выстуженному подвальному помещению, находя дорожку через шум механизмов к ушам и сердцу каждого работника. Вздрагивали плечи, суматошно стреляли в мою сторону взгляды, желающие увидеть, но не быть увиденными. Движения обретали несвойственную поспешность, головы сгибались от предчувствия близкой беды, представляя себя под низкой лампой в центре зала, вместо тех, кто был оторван от работы по моему слову.
Сегодня виновников было много. В безжизненном свете ламп дугой выстроились шестеро работников, безликие в своих одинаковых белоснежных халатах и шапочках с перчатками, силой выставив вперед высокого, крепкого парня. Кто-то должен был ответить за недостачу. Кто-то чужой, недавно принятый, оттого виновный больше остальной бригады.
Он тормошил рукав халата, комкая исцарапанными пальцами белоснежную ткань. Его глаза искали виновника всех бед, высматривая врага на полу, на глади стен, на потолке, в квадратах закрытых простыней окошек.
– Сергей, ты ведь знаешь правила?
Тот закивал и тут же отрицательно замотал головой:
– Но это не я!
Его попытку обернуться к бывшим друзьям я пресек, зацепив за плечо, и резко дернул на себя.
– Глаза воспалены, кожа холодная, дыхание… Покажи язык.
Сергей упрямо уставился в пол, не желая подчиняться.
– Сколько ты закинул внутрь? – Я полуобернулся к Вадику, до того неслышно стоявшему в охранении вместе с Семеном.
– Не хватает двух упаковок, – мазнув взглядом по бумажке, озвучил он.
– Что бывает с теми, кто употребляет так много? – вновь обратился к Сергею, встряхнув его за халат. – Что было с Петей, скажи мне?
– Он попал в больницу, – шмыгнул парень, обреченно понурив плечи.
– Верно. А почему он попал в больницу второй раз? – вкрадчиво уточнил, придвигаясь чуть ближе.
– С лестницы упал…
– Неверно, – цокнул я, досадуя. – Причина в том, что он создал нам проблемы. Из-за него было расследование, цех вынужден был остановиться на месяц, мы потеряли много денег… Теперь ты понимаешь последствия своего проступка?
– Я больше не буду, – понурился он.
– Разумеется, – зубасто улыбнулся я ему, – ты уволен.
– Но я…
– Вышвырните его.
– А моя плата?!
– Какая плата? – удивился в ответ, округлив глаза. – Ты нам должен за две упаковки недостачи. Срок – неделя.
– Нечестно! – донеслось уже из-за двери вместе с хеканьем Семена и гулким ударом, после которого всякие звуки прекратились.
Хм. Слишком тихо. Я обернулся в зал, с удивлением отметив застывших статуями ребят.
– За работу! – рявкнул так, что задрожали мелкие детали где-то на стеллаже, а в углу по горе желтоватого порошка прокатилась небольшая осыпь.
Вроде очнулись.
– Идем, – махнул рукой Вадику и сам первый вышел за дверь подпольного цеха по производству мороженого.
– Все по плану, – встретил нас на подъеме лестницы Семен, – я проследил. Он пойдет жаловаться на несправедливость к своим друзьям.
– Сейф ему показали?
– Мельком, как ты приказал. Якобы перекладывали пачки с деньгами.
– Отлично, – чуть расслабился, отметив исполненным еще один пункт плана. – Для второго шага все готово?
– Да, босс, ребята нашептали нужные слова. Нас уже ищут, – хмыкнул довольно Вадик.
– Не понимаю, они совсем безмозглые? – пробухтел Семен, до конца не веривший, что все получится.
– Всем нужен виновник своих бед, – пожал я плечами и поправил красную бабочку на рубашке, – так что давайте позволим себя найти.
Наша группа неспешно зашагала по коридорам – широким, светлым, благодаря щедрости неведомого спонсора, украсившего каждый поворот веселым рисунком, на который даже у последнего мерзавца не поднимался фломастер. В пролете мелькнула испуганная мордашка одного из подручных Моряка, тут же исчезнувшая под быстрый топот новых, но таких громких ботинок.
– Минута-две, – прикинул Вадик, приваливаясь к стене возле тупичка с аварийным выходом, кое-как освещавшим площадку два на три метра желтым светом букв.
Я остался чуть дальше, под светом, лившимся из окна – будто бы один, и не стоят в тени два друга, настоящих друга, а не тех, кто превратился за последние три года в Сиплого и Моряка. Все-таки дружбы на деньгах не бывает.
– Ты продал нам некачественный товар.
Я стоял возле окна, заложив руки за спину, когда обвинение все-таки прозвучало. Надо же, я думал, они так и будут переминаться с ноги на ногу, не решаясь произнести слово. Чуть повернувшись, отметил троих рослых ребят, напоказ выставивших полосатые майки в разрезе расстегнутых на три пуговицы рубашек. Сильные, агрессивные, привыкшие делать, а не думать. То что надо.
– Вот как? – нейтрально ответил я.
– Стоматолог сказал, что наши зубы испортились из-за сладкого. Ты продал его нам! – привел довод Колька, угрожающе наклонив голову вперед. – Из-за тебя мы страдали!
– И что вы хотите от меня? – искренне полюбопытствовал в ответ.
– Компен… ком… компенсации! – выговорил центровой тройки.
– И сколько вы хотите?
– Два импа! – выпалил он, видимо сам не веря, что такую огромную кучу денег можно получить.
– За каждый зуб? – деловито уточнил я, доставая чековую книжку, некогда бывшую блокнотом.
– Да! – переглянулись трое и кивнули, балдея от перспектив.
– И у кого сколько? – постучал я вытащенной ручкой по бумажке.
– Вот у меня – передний и два коренных, – показал Колька, отодвигая губу, – у Севы три, у Вити один.
– У меня два! – возмутился Витя, старательно показывая пальцем на залеченные зубы.
– Хм, ладно, – кивнул я, выписывая чек Кольке. – Вот, за твои три зуба. Сева, твой чек, Витя, пожалуйста. Все довольны?
– Ага, – ошарашенно мотнули они головами, всматриваясь в мою размашистую подпись.
– Теперь я хотел бы получить свои зубы.
– Ч-что?
– Ну я же за них заплатил, верно? – недоуменно пожал я плечами. – Они больные, испорченные моим товаром, я все правильно говорю? Вы назначили им цену и получили деньги. Так что давайте не будем тратить мое время. Зубы на полку, – похлопал я рукой по подоконнику.
– Мы так не договаривались!
– Виталик, Семен, – скомандовал я, и тут же из темноты тупичка выступили мои друзья, несколькими ударами сложив неприятеля на пол. – Семен, вот этот должен мне три зуба. Оформи, будь добр.
– Не сомневайся, босс, – пробухтел он, доставая заранее подготовленные ржавые плоскогубцы из-за пояса.
– Нет, не надо! – вопили с пола, но друг придавил клиента коленом, разжал пасть и вставил металл ему в рот.
Вопль сменился диким криком с подвыванием, а на свет теплого летнего солнышка появился окровавленный полуотломанный клык.
С глухим звуком зуб ударился о бетон пола, тут же приковав к себе взгляды всех троих.
– Не до конца, – досадливо посетовал я.
– Сейчас исправлю, босс.
– Не надо, прошу!
– Но я же за них заплатил, – укорил я его. – Не дергайся, будь добр.
– Сделка отменяется, – просипел Колька, вывернув голову в сторону и выплевывая кровь изо рта.
– Ну… Раз так, я могу продать вам зубы обратно, – сообщил я благожелательно, присел рядом и потрепал его по щеке.
В его глазах было столько надежды, будто я способен вернуть ему улыбку, искаженную некрасивой щербиной.
– Разумеется, дороже, – тут же поправился, – скажем, за десять импов каждый. Срок – завтра. Проценты будут идти каждый день, пока мой товар у вас во рту. Первый взнос вы можете сделать прямо сейчас, – я кивнул на чеки, которые они все еще держали в руках. – Нет вопросов? Замечательно. Остаток долга – шестьдесят четыре импа.
Теперь в его глазах не было надежды, только ярость и желание убить.
– Проваливай.
Я оттер кровь с пальцев о его брюки и взглядом попросил своих друзей проводить наших клиентов пинками. Вновь отошел к окну, чуть размялся, потянувшись руками, и обернулся к ребятам.
– Какой же сволочью приходится быть.
– Они изуродовали Олега, – напомнил Семен, оттирая плоскогубцы платком.
– Потому и приходится, – нахмурился, признавая его правоту.
– Ты мог найти хотя бы не такие ржавые, а? – попенял Вадик товарищу, скептически осматривая красно-желтые разводы на металле.
– Это не я, – кинул на меня он взгляд.
– Я вам не зубная фея, чтобы платить два импа за зуб, – с легким раздражением пояснил в ответ. – Эдак половина интерната встанет в очередь с челюстью в руке! Важен не зуб, а страх и боль от процесса. Они должны знать, что зуб можно вырывать долго и очень болезненно!
– Тише-тише, – сочувственно похлопал меня Вадик, успокаивая. – Мы знаем, тебе нелегко. Скоро все закончится, верно?
Я прикрыл глаза, откидывая злые мысли. Вокруг были друзья, хорошие и добрые, и их совсем не надо было пугать мной-другим.
– Извини. По третьей стадии есть вопросы? Нет? Тогда я – на крышу.
Не следует пока что показываться на глаза своим должникам. Ребята горячие, могут попытаться все решить силой, вернувшись с подкреплением. А задумка вовсе не в массовой драке. Задумка в том, чтобы жадность и страх объединились ради крупного приза.
В холодке затененного участка крыши, упираясь в еле заметные выступы на шероховатой поверхности, я внимательно присматривался к сегодняшнему дню.
Нависали над головой перистые облака, жарило полуденным солнцем, поднимались вертикально вверх дымки над крошечными сельскими домиками вдали, лениво и вовсе не страшно грозила дождем темная линия на горизонте. Душно до звона в ушах, тело желало движения в надежде на порыв ветра, но солнце нещадно загоняло в тень, прожигая ноги даже сквозь подошву сандалий. И это здесь, на крыше, под редкими порывами ветра, нет-нет, но приносящими свежесть и прохладу.
А каково им там, в бетонной коробке интерната? Разумеется, им плохо. Но скоро станет еще хуже – Семен перекрывает вентиляционные каналы, обращая комнаты в пекло. Благодаря усилиям Вадика кран с холодной водой скоро захрипит и заплюется ржавчиной, а в столовой уже со вчерашнего дня готовы продавать только ледяную газировку, от которой потеет майка и хочется пить еще больше.
Но я все еще не уверен – достаточно ли плох этот день? Или, быть может, сделать его еще немного хуже, чтобы мысли и желания моих врагов гарантированно обратились поступками?
Моя жизнь насчитывает почти пять тысяч дней. Хороших и плохих, интересных и скучных – как и большинство из нас, я не выбирал большую их часть, принимая от жизни утром и отдавая каждую ночь обратно, с благодарностью или упреком. Пока, разменяв третью с половиной тысячу, не осознал, что дни можно создавать самому. Для себя и других. А еще чуть позже я начал их продавать.
Это казалось не так уж и сложно – тогда, три года назад. Старший класс ушел в город, им на смену должен был прийти бывший восьмой, уже предвкушавший обретение власти по праву самых сильных и взрослых в интернате. Старшие ушли, но я-то остался – а вместе со мной и вся паутина подчинения и страха, унаследованная от тех, с кем я вел дела.
Я помню разочарование на лицах, когда в огромной спальне девятого класса, едва-едва заселенного, полного ароматом свежих простыней, звучал мой скучный голос – о том, что они выросли, но ничего не изменилось. Когда они не поверили и посмели возражать, я создал свои первые двадцать четыре часа.
Ночь с разбитым окном, стылая, завывающая ветром, холодная. Утро с громким криком воспитателей, упрямым молчанием и злостью. Горелые завтраки, обеды и ужины. Вечер с белым шумом сломанной антенны вместо мультфильма, отсыревшее белье и две полоски на другом окне, крестом отметившие пока еще целое стекло. Намек был принят, возражений более не последовало.
Тогда я создал хороший день, с вкусной едой, футболом на физкультуре, отремонтированным окном и теплым, выглаженным бельем. И назначил ему цену.
Многие не могли купить день целиком, тогда я продавал часы и минуты, забирая плату работой и вещами. Постепенно все богатства нашего маленького мира заняли пространство под кроватью, забили тумбу и угол, а под дверями всегда стояла пара бегунков, готовых исполнить любое поручение.
Был ли я счастлив, сдвигая ногой стопку с раскрасками, выбирая нужный оттенок из двух сотен разнообразных фломастеров? Нет. Но, создавая новый день, загадывая, каким он будет, я радовался даже больше, чем мои клиенты. Я придумывал им приключения, пряча листок с ответами на экзамен, до которого оставался час, под стельку ботинка поварихи. Я сгорал от любопытства, выберется ли Лайка из кабинета директора незамеченной, и искренне сожалел, что не участвовал в ее десанте через окно. Я устраивал ребятам представление, отсылая в театры и цирки письма, подписанные сотней нескладных подписей, – и актеры приезжали, создавая нам всем праздник. Так что дело вовсе не в оплате, хоть и отказаться я от нее не мог. И это стало первой проблемой из череды многих.