Вот и сейчас — руины красиво подсвечены неверным дрожащим пламенем разведенных у стен костров. Некоторые горят странно, разноцветным искристым огнем с длинными трескучими выплесками — от таких стараюсь держаться подальше. В них жгут пластик, хотя о вреде подобного мы не устаем твердить, и в гуманитарных наборах есть топливные брикеты. Но живой огонь горючего пластика — часть местной культуры. Раньше на нем даже еду жарили, неудивительно, что они такие низенькие, часто болеют и мало живут…
Ничего, с этим мы тоже справимся.
Главное — начать.
9 сентября 206 года после ЕР
Как я был счастлив вчера, какие надежды питал…
Вчера у нас была впереди вечность. Сегодня эта вечность схлопнулась до жалких ста, ну, может быть — ста пятидесяти лет.
Данные об активизации планетарного ядра подтвердились, последние зимы неслучайно были такими теплыми. Дальше будет хуже. По предварительным прогнозам, не пройдет и ста лет, как температура в наиболее глубоких океанских впадинах превысит точку кипения воды. Антарктида продержится еще какое-то время, такое количество льда не растопить сразу даже всепланетарным чайником, но через двести лет вся вода нашей планеты перейдет в парообразное состояние.
Люди вымрут раньше…
Для предотвращения паники сегодняшнее заседание не транслировали в прямом эфире — редкий случай, мне бы сразу насторожиться, но я был слишком упоен вчерашним триумфом.
А все-таки жаль, что заседание не транслировалось — поведение представителей Совета могло бы послужить достойным примером. Не думаю, что кто-то из них был оповещен заранее и имел возможность подготовиться, но ошеломляющую новость мои коллеги встретили весьма достойно. Никакой паники или проявления бессмысленной агрессии, свойственной низшим формам. Никаких лишних слов. Два безукоризненно обоснованных и корректно поданных самоотвода — это уже потом, после доклада ведущего инженера, когда стали распределять места в «ковчегах». С самоотводами все присутствовавшие согласились так же немногословно — да и о чем тут спорить? Кто, как не сам человек, лучше всего способен оценить полезность своего персонального вклада в общее дело?
Перешли к обсуждению «ковчегов».
Проект, задуманный как научно-исследовательский, неожиданно обрел практическое значение. На сегодняшний день достроен лишь один из четырех кораблей. Тут я стал свидетелем отвратительнейшей сцены. Ответственный за кораблестроение коллега повел себя неподобающе, сначала подав необоснованный самоотвод, а потом, когда общественный референдум отказался его принять, окончательно потерял лицо. Он рыдал как плохо воспитанный ребенок и кричал, что никогда себе не простит и более не способен ничем руководить, если не предвидел подобного развития ситуации и не настоял на ускорении строительства. Медики увели бедолагу, но осадочек остался тяжелый.
Хорошо, что все это безобразие не видит Люсиль. Она со многими из моих коллег знакома и даже дружит — вот с этим, например, русским со странным именем Саныч. Как она сможет его уважать, если увидит таким — растрепанным, с выпученными глазами и растопыренным ртом? Я так и не понял, чего он хотел от меня, почему повысил голос? Почему вдруг убежал, махнув лопатообразной рукой.
Ко мне подошли после заседания, когда большинство разбежалось паковать вещи — экипажу и будущим пассажирам предлагалось переселиться в гостиницу рядом с доками.
Подошел тип в штатском, я его и раньше видел на заседаниях, все гадал, что за ведомство он представляет, слишком уж мундирно выглядел на нем даже самый цивильный пиджак. Он представился, я сказал, что очень приятно, и сразу же забыл его фамилию. Так и буду теперь его называть — тип в штатском.
Он сказал, что мне присвоено звание старшего лейтенанта и что в состав экипажа я включен на правах полноценного офицера, а не как остальные. Потому что я лучший в своей области, и штатский мне доверяет. По основной профессии я адаптационный психотренер, специализирующийся на катастрофах. Ценный кадр. Я молчал, и тип добавил, что пассажирский талон распространяется на всю мою семью.
— Можно глянуть весь список?
Штатский поморщился, но список дал. Я просмотрел его мельком, чтобы лишний раз убедиться. Меня интересовала лишь одна графа, одинаковая у всех. И теперь настала моя очередь морщиться.
В списке были одни лишь представители генетической элиты. Сплошные синие карты. Ладно бы красных или черных — таких я бы и сам забраковал, но ни одной желтой или белой, даже зеленой! Виват, евгеника…
Я отложил список и поднял на штатского взгляд — очень надеюсь, что взгляд этот был тяжелым.
— У меня есть одно условие. И оно не обсуждается…
22 сентября 206 года
Моим условием было присутствие на ковчеге быдла — в количестве достаточном для создания полноценного социума.
Конечно же, обсуждать пришлось.
Даже голос сорвал.
С десятого числа впервые выдались свободные полчаса — меня выставили из зала на том основании, что даже своим молчанием я влияю на коллег и не даю им высказываться откровенно. Спешу записать хоть что-то, пока в зале решается моя судьба.
Официальные СМИ молчат — прослушиваю новостную выжимку ежедневно. Но какие-то слухи уже просочились, Саныч ходил в город и говорит, что в продуктовых магазинах не протолкнуться, метут все подряд — верная примета. Какой-то чрезмерно активный, но не слишком умный энтузиаст пригнал экскаваторы и затеял рядом с кампусом рыть убежище. Смешно. Нынче не та катастрофа, которую можно пересидеть под землей, и тот, кто зароется глубже прочих, просто умрет немножечко раньше.
«Ковчеги» — единственный шанс.
Очень много нерешенных дел, а времени нет… что же они там так долго, зря я, что ли, голос сорвал, мне не надо единогласного, мне чуть более половины вполне… Они же умные люди, должны понимать, в разнообразии наш единственный шанс, евгенисты неправы в самой сути, деление на касты — тупик…
За две недели ни разу не был дома, спал урывками, на диванчике. Люсиль видел пару раз на планерках. Но подойти не удавалось — только обменяться улыбками издалека.
Земля горит под ногами…
Очень верное выражение. Понимаю, что физически ощущаться еще не должно — но чувствую, как прижигает пятки сквозь тонкие подошвы ботинок. Даже здесь, в прохладном коридоре у зала заседаний, где до земли шесть этажей…
Кажется, выходят.
Сворачиваюсь.
Надеюсь, вечером допишу…
31 сентября 206 года
Сентябрь кончился три минуты назад, но я развернул клавиатуру раньше, так что пусть будет все-таки сентябрь, только тридцать первое.
Хороший день для подведения итогов.
Тем более, есть чем похвастаться.
Я добился достаточного генетического разноцветья на борту. Четыре десятка зеленых и двадцать восемь желтых, пришлось остальным потесниться, а некоторым так и вообще сдать билет и дожидаться следующего рейса. Никогда не забуду их лиц…
Нет, они вели себя в высшей степени достойно — никто не унизился до личностных просьб или выражения персонализированного негатива в чей-либо адрес. Большая часть вызвалась добровольцами — сразу, как только Совет согласился с моими условиями и стало ясно, что планы придется менять. Но все равно — ужасно было видеть их улыбки и прощальные кивки, и даже осознание собственной правоты не спасало. Это так отвратительно — портить кому-то жизнь и доставлять лишние хлопоты, пусть даже и во имя великой цели.
Зато теперь с нами будет Саныч. Никогда бы не подумал, что у него желтая карта, такой здоровяк, а вот поди ж ты… Понятно, чего он тогда так разволновался.
И конечно, быдло.
Правда, исключительно белокарточные, тут я и сам не возражал — равноправие равноправием, но у нас просто физически не будет возможности создать на борту полноценный стационар по поддержанию жизни в хрониках. Я осмотрел наш медблок и понял, для чего часть криокамер оставлена пустыми. Самые тяжелые случаи куда проще заморозить и долечивать уже после того, как сумеем развернуть полноценный госпиталь.
Восьмой день ночую в своей будущей каюте. Вдали от Люсиль и детей. Так лучше. Завтра (вернее, уже сегодня) вряд ли будет время что-либо записать, послезавтра намечен старт, потому постараюсь коротко.
Стыдно признаться, но кое-кто из моих коллег повел себя не слишком достойно. Подозреваю, что они сами не очень-то понимали, что делают и каким низменным инстинктам дают волю, когда поддались на провокацию типа в штатском, — а в том, что это была именно его провокация, я не сомневаюсь, слишком топорно сработано. Как раз в духе.
Меня пытались поймать на слабо — так это, кажется, называлось у примитивных народов. Грязный прием. Но грязь не липнет к таким чистым душам, как Люсиль, и, смею надеяться, я сам.
Мне было предложено выбирать между быдлом и семьей — на том основании, что система жизнеобеспечения не резиновая, и лишних мощностей взять неоткуда. Каюсь, в своем стремлении воспринимать быдлован как обычных людей, просто выглядящих и говорящих немного иначе, я зашел слишком далеко и совершенно не подумал о том, что стандартные гибернационные коконы для них не годятся. И поэтому семьям офицеров предложено провести часть полета в криокамерах — пока не будут достроены и подключены дополнительные фильтры. Офицеры выразили согласие — при условии, что исключений не будет.
Люсиль от криокамеры отказалась, и я ее понимал — это ведь означало расставание с детьми, до двенадцати лет человека опасно подвергать гибернации, а до восьми — попросту невозможно. Разница физиологии, как и с мелкими, забавное совпадение…
Нам не дали поговорить, просто объяснили ситуацию и потребовали немедленного ответа. Тип в штатском ухмылялся, считая разыгранную карту беспроигрышной.
А я смотрел на Люсиль, маленькую и гордую Люсиль, как она осунулась за последние недели… Лицо бледное, глаза лихорадочно горят, губы плотно сжаты. Ты боишься, маленькая? Ты ведь тоже знаешь, как сильно я тебя люблю, но ты знаешь и цену наших надежд, и потому ты боишься… Не бойся, я никогда тебя не предам.
Я ободряюще улыбнулся и вынул световое перо.
— Вы правы, — сказал я, ставя подпись на контракте и протягивая его оторопевшему типу в штатском. — Исключения подрывают дисциплину.
После этого я обернулся к Люсиль, но увидел только затылок — она протискивалась к выходу.
Подумав, что она хотела поговорить со мною без свидетелей, я тоже постарался выйти сразу, как только смог. Быстро не получилось, сначала пришлось утрясать множество деталей. Когда же я выбрался в коридор, Люсиль там уже не было. На проходной сказали, что она покинула гостиницу. Коммуникатор не отвечал. Она всегда его выключала, обижаясь.
Это было больно и несправедливо, я ведь все сделал правильно. Мне нелегко дался выбор, я хотел поговорить об этом и взаимно утешиться, на что же тут обижаться? Тем более — сейчас, когда у меня нет времени играть в эти глупые женские игры. Столько дел еще надо утрясти, столько проблем решить…
Не могла же она всерьез подумать… Или могла?..
Женщины иногда ведут себя так странно…
Они улетят вторым «ковчегом», первые в приоритетном списке, я проследил. Ей должны были сообщить. Даже не попрощалась… несколько раз пытался дозвониться, не хотел завершать на такой вот нотке.
Обидно и горько быть без вины виноватым.
Конечно же, я не поехал за ней.
А она так и не включила коммуникатор.
2 октября 206 г.
Сегодня не произошло ничего особенного, если не считать планового старта с мыса Джоу корабля класса «ковчег», в чью научно-исследовательскую миссию верят разве что самые наивные. На борту куча народу, как в живом, так и в замороженном виде, и ваш покорный слуга, который по этому случаю употребил малую толику алкоголезаменительной электростимуляции.
21 октября 206 г.
Думал, взлетим — и будет больше времени для заметок.
Ага!
Щаз.
Такое впечатление, словно время вообще исчезло.
Вчера правительство наконец объявило народу о грядущей катастрофе. И заверило, что беспокоиться не о чем, время в запасе имеется, и космические корабли, в которых можно достойно существовать веками, будут построены в достаточном количестве. Мест хватит всем. На данный момент строится восемнадцать таких кораблей, первые два будут готовы уже в этом…
Дослушать речь не удалось — нас обстреляли. С лунной орбиты — мы как раз в досягаемости оказались.
Хотелось бы, конечно, узнать, кто из союзников протащил сюда ракеты «космос — космос», о существовании которых настолько активно твердили, что всерьез в оное никто не верил. И чем этому кому-то так не понравился наш «ковчег»?
Впрочем, спросить не у кого. Да и нечем — единственной жертвой обстрела оказалась антенна дальней связи. Починить нереально, там все оплавилось. Запасной не имеется — кто же мог подумать, что в эту огромную и очень прочную дуру влепят торпедой с близкого расстояния?
Так что новостей с Земли больше не будет.
Впрочем, нам и без этого хватает проблем.
Не успели отойти от обстрела, прозвучал новый сигнал тревоги — полетела система генерации воздуха третьего яруса. Пришлось влезать в защитный костюм и мчаться чинить. Что я там мог? Так, ключ подержать. Но соседи бы не поняли, останься я в стороне, многие и так смотрят косо. Хорошо еще, что следующая авария произошла на нашем ярусе. Хотя, конечно, «хорошо» — это не тот эпитет, которым хотелось бы описывать прорыв канализации.
Впрочем, это действительно хорошо — физические нагрузки выматывают тело, не оставляя ни сил, ни времени. Сплю не больше трех часов в сутки, зато никаких кошмаров и засыпаю мгновенно. Часто хожу на третий уровень — занимаюсь с теми, кто выражает желание.
Таких мало.
Последняя месть типа в штатском — среди двух сотен быдлован нашего ковчега нет ни одного, с кем бы я работал в Мемориале. Чужие лица, недоверчивые ухмылки, подозрительные взгляды исподлобья…
Пройдет много времени, прежде чем кто-то из них улыбнется мне открыто и радостно крикнет: «Првет, дядяденс!» Но я точно знаю, что рано или поздно такое время настанет. И это помогает мне жить.
Даже хорошо, что здесь только новенькие. Те, с кем я работал в Мемориале, уже многого достигли и способны двигаться дальше без меня. Новеньким же предстоит проделать долгий путь, и я приложу все возможные усилия, чтобы помочь.
А пока я показываю им, как лает собачка.
14 ноября
Сегодня нехороший день. Саныч сходит с ума, и это ужасно, он ведь мой друг, его каюта рядом, только вход за поворотом. Мы иногда перестукиваемся, когда лень или усталость мешает сделать несколько шагов. Я радовался такому обстоятельству, тем более что с другой стороны у меня соседи из офицеров, они до сих пор не простили мне своих временно замороженных жен, хотя тогда это и казалось верным решением.
Давно бы стоило понять, что нет ничего более постоянного, чем временное. Наладить дополнительные очереди жизнеобеспечения не удается — да что там! На это просто нет ни времени, ни сил — починить бы то, что ломается чуть ли не каждый день и чуть ли не на каждом шагу. Не удается и набрать скорость, мы еще даже пояса астероидов не преодолели, хотя, по всем расчетам, должны уже быть за пределами орбиты Юпитера.
А вот сегодня еще и Саныч…
Я не видел его несколько дней. А прошлой ночью какой-то шутник вылил банку красноватой гадости прямо перед моей дверью и размазал ее, словно шваброй, протянув бурый след вдоль всего коридора к лестнице. Я, конечно, ни на секунду не поверил, что это кровь, но все равно было неприятно. Тем более что у Саныча вот уже несколько дней заперта дверь, и на вопросительный стук в переборку ответом служит молчание.
Он ввалился ко мне сегодня, грязный и страшный. Выхлебал почти полную бутылку воды, а потом разразился самой длинной речью, которую я от него когда-либо слышал.
— Это твои сволочи виноваты! — кричал он. — Они грызут переборки! Как крысы! Им тесно, понимаешь?! Простора не хватает! Вот и ломают стенки… и плевать им, что в стенках проходят кабели! Они так привыкли — ломать что дали. Все равно ведь дадут новое, так почему бы не сломать? Просто так, потому что за это не убивают.